— Ну что вы там, закончили сохнуть? — спросил я, устав ждать.
— Тут еще на полночи работы, — отозвалась Соу, — Платье почти не сохнет.
— А вы что, собрались одежду феном сушить? — нельзя сказать, что я был удивлен, но все же…
— Ну а что не так?
— Фен для волос, одежду он не возьмет.
— Ну и что же тогда нам делать? — недоумевала Соусейсеки.
— Вешать все у камина и нырять под одеяло, не иначе.
— Мы не спим под одеялами! — попробовала возмутиться Суигинто.
— Так не спи, никто не заставляет ведь, — деланно удивился я. — Но мне неудобно будет ходить с закрытыми глазами.
— Не понимаю твоей логики, медиум.
— Что же тут непонятного — твое платье-то сохнет?
— И… Впрочем, мне несложно уступить твоим глупым обычаям, — я услышал поспешный шорох одеяла. Все-таки голова у нее работала.
— Тогда можно начинать. Скажи, Суигинто, верно ли, что тело болеет, если дух нездоров?
— Кажется, это именно тот самый случай. Она знает, что должна умереть и ждет этого, как и все вокруг.
— У нас есть способ оградить тело, но ненадолго. А нужно во-первых, излечить дух, а во-вторых, разобраться с самой болезнью.
— И как ты собираешься это делать? — поинтересовалась Первая.
— Попробуем вернуть ей волю к жизни. Сейчас смерть кажется ей желанной неизбежностью, а нам должно сделать наоборот.
— Хочешь изменить мнение духа? С помощью дерева?
— О дереве позаботится Соусейсеки, нам же придется поработать вместо лейки ее сестры.
— Не проще ли…
— Нет, мы справимся сами. Неужели лейка знает Мегу лучше тебя? Только ты сумеешь найти нужные слова, провести ее по лабиринту сомнений.
— А вы самоотверженно постоите в сторонке? Вот уж помощь, просто бесценная!
— Соу займется деревом, я — телом. Восстановлю ее сердце по образцу собственного. Этого мало?
— Ну, если вы не подведете, то может хватить. Мы все говорим, а собирались заняться делом. Или ты снова обманываешь?
— Только немножко, — и не давая моментально разозлившейся Суигинто вставить слово, я протянул ей пучок серебра, — Ты же не против?
— Мне стоило бы нашпиговать перьями твой наглый язык, но боюсь, это уже не поможет.
— Не поможет, а только закалит его в злословии. Соусейсеки, присоединяйся, нужна будет память Розы Мистики и твоя трезвая критика.
— Да, мастер. — Соу распушила кончик серебряного пучка, проводя им по шее и останавливаясь на затылке. — Начнем?
— Как только наша проводница будет готова. — улыбнулся я.
— Хватит болтовни, действуй уже, — и второй жгут почувствовал нежное тепло кукольной кожи.
Расслабившись и глубоко вдохнув, я посмотрел в разноцветные глаза и провалился в морок, чувствуя, как оседает и приваливается к стене тяжелое и непослушное
тело.
Густой туман, плотный, молочно-белый, окутал нас. Мы парили во влажном, слегка пахнущем озоном пространстве, где из виду терялись пальцы вытянутой вперед руки.
— Где мы? — спросила Суигинто.
— Посреди белого листа еще не начавшейся истории, задуманной картины, приснившейся песни. Мегу не любит жизнь, которой не видела, хочет умереть, зная, что мир ее ограничен стенами палаты. Соусейсеки!
— Что, мастер?
— В твоей Розе Мистике собраны сотни тысяч эмоций из моего мира. Я зачерпну немного и разделю между нами, но под их властью не смогу сдерживаться. Именно поэтому — держи, — я вытащил из груди красную ленту с мерцающим шариком на конце. — Тебе я доверю свое сердце. Если оно перестанет выдерживать, тут же ставь печать и вытаскивай нас отсюда.
— Поняла. Можешь быть спокоен, мастер.
— А ты, Суигинто, запоминай все до последней капли, чтобы потом показать Мегу как можно больше из того, что она может заполучить.
— И только? — разочарованно спросила она.
— Ну уж нет. Вы создадите идеальный мир, пользуясь гармонией ваших Роз, я придам ему форму и воплощение, хоть и ненадолго. Попробуем — хотя скорее всего, все получится сразу и лучше, чем я ожидаю. Готовы?
— Да, медиум.
— Готова, мастер.
— Тогда начни, Соу, а дальше все пойдет само.
Крошечные искорки пробежали между нами там, где должно было бы находиться серебро. Ватная тишина изменилась, стала более просторной и звонкой. Сперва медленно, но постепенно разгоняясь, мы полетели вверх.
Первое касание Розы отозвалось глубоким, постепенно нарастающим звуком, в котором было ожидание и предвкушение чего-то. Удары сердца задали ускоряющийся ритм, а в проносящемся мимо тумане все ярче разгорался свет.
И тем неожиданней было вылететь из молочной густоты, словно пробка из бутылки, моментально теряя скорость, и на мгновение ощутить равновесие в высшей точке нашего безумного броска, чтобы начало мелодии стало знаком величайшего простора.
Перед нами лежала бесконечная пухлая пашня вершин густых облаков, озаренная оранжево-лиловым заревом низкого солнца. После узкой скорости слепого полета мир раскинулся в стороны, и глотка этого воздуха хватило бы на день — потому что это был ветер свободы. Но паузы были бы непростительны, и мы медленно закружились над мягкой завесой под легкие звуки флейты.
Откликнулась и Роза Суигинто — сладкой грустью ностальгии, протяжными криками ласточек, запахом мокрой листвы на рассвете. Повинуясь растущей мелодии, мы пролетели обратно, сквозь ставшие совсем тонкими облака и медленно, словно воздушный змей на слабеющем ветру, плыли над открывшимся внизу новым миром.
Я чувствовал, как вибрирует серебро под напором Розы Мистики Соусейсеки. Необъяснимый покой проник в нас при виде проплывающих внизу сочно-зеленых полей и шумящих в непрерывном движении верхушек лесных исполинов. Тихая мелодия вынесла нас на уютную лужайку, усыпанную мелкими лесными цветами. Даже тишина здесь была особой, наполненной жизнью — шорохом листьев, далекими трелями птиц, низким гудением деловитых шмелей, и недоступным смертным, но ясно различимым душой садовницы звуком растущих трав.
Косые лучи солнца нежно согревали, убаюкивая, зелень обещала принять в свои нежные объятия — но Роза Суигинто продолжила мелодию. Из чащи стрелой вылетел олень, преследуемый волками, и жесткий переход ритмов увлек нас за беглецом, словно порыв ветра. Мы неслись след в след, ощущая и животную мощь скользящих под кожей мышц, и азарт преследователя, и горячее дыхание охотника на затылке. Но страха не было и не было смерти — словно звери разыгрывали представление, в котором погоня была не способом выжить, а безумной радостью от собственных скорости и силы. Я мысленно одобрил Суигинто, которая не забывала удерживать грань между привлекательной выдумкой и жестокостью реальности…или же не знала ее вовсе.
Нарастающий ритм бега стал прорезаться грозной медью, а впереди замелькали просветы. Олень вывел нас из леса и стремительно скрылся вдали, сопровождаемый своей серой свитой. Но никто из нас не заметил исчезновения проводника, потому что впереди, попирая белыми клыками небосвод, поднялись величественные и могучие вершины безымянных гор. В другое время я остановился бы, любуясь открывшимся видом, но музыка гнала вперед. Не сбавляя скорости, мы взлетели на первую из отвесных серых стен, где редкие кривые деревца еще цеплялись за трещины в монолите камня, проскользнули лабиринт бывших завалов и в мгновение ока перенеслись на перевал.
Соусейсеки не уступала — мелодия заставила нас обернуться, чтобы увидеть, как осенняя желтизна стремительно пожирает мир внизу. Отсюда, с гранитных круч, видно было, как леса вспыхивают багрянцем и медью, а ветра поднимают лиственные легионы и тучами бабочек несут их к нам. Осыпанные прощальными дарами леса, мы наблюдали, как улетают куда-то клинья курлыкающих журавлей.
Но и на этом не закончилась наша песня. За грядой камней, с другой стороны гор, укрытых снежным плащом, пенилось рвущееся о скалы море, силящееся достать до нас в своей вечной ярости.
Соусейсеки выразительно взглянула на меня, указывая глазами на пульсирующий шарик сердца, и я кивнул в ответ. Еще немного, еще чуть-чуть…
Последние лучики солнца скрылись за горизонтом, и в густой тьме замерцали тысячами глаз необычайно яркие звезды, которые, казалось, можно достать руками. Горло мне сдавило комком, слезы щекотали лицо, и даже дышать я забыл, завороженный этим финальным аккордом.
Но сквозь черноту одежд вырвался извилинами знаков свет, когда Соусейсеки наложила печать, и видения померкли, уступая место привычной реальности. Мы вернулись.
Я поднялся, словно машина, обеими руками разрывая рубашку. Грудь нестерпимо пекло, словно на нее плеснули кипятка, красное плетение тускло светилось. Пришлось помучиться, прежде чем удалось блокировать боль — но почему она вообще началась?
— Тебе стоит быть осторожнее, мастер, — сказала очнувшаяся Соусейсеки, — если бы не знаки, песня разорвала бы тебе сердце.
— Это не тот эффект, который я от нее ожидал, — слабо улыбнулся я в ответ. — Тем не менее, нам удалось сделать весьма мощное средство. Это действительно было прекрасно — но ведь так не бывает? Обычный человек вряд ли испытает подобное…возможно, какие-то наркотики или особые мистические практики могут дать схожий эффект.
— Так это тоже ложь? — Суигинто, кажется, расстроилась. — Все это, от начала и до конца, твои иллюзии?
— Не стоит приписывать мне столь многое. Я только достал подходящие образы для нашего общего дела, и могу тебя уверить, что по отдельности каждый из них существует и вполне реален.
— И все же Мегу вместо них будет жить в вашем сером и унылом мире!
— Суигинто, откуда такие странные выводы? Она такой же медиум, как и я, ничем не хуже — и научиться видеть и чувствовать подобное вполне способна. Так что это совсем не обман, а скорее реклама.
— Ты, быть может, и прав, но кто станет ее учить? Я?
— Как-то странно ты об этом спрашиваешь. Ты, конечно. Или ты знаешь еще кого-нибудь сведущего?
— Делать мне больше нечего, кроме как учить эту жалкую смертную! — возмущение Суигинто выглядело как-то несерьезно. — И вообще, пусть привыкает жить реальной жизнью!
— Ну чего ты так разошлась-то? Я настаивать не буду — ваши дела не для меня.
— И правильно. Выполним наше соглашение и разлетимся — у нас мало общего.
— Как скажешь, как скажешь. Впрочем, я уверен, что нам и после этого доведется встречаться в этом тесном мире.
— Лучше бы тебе тогда быть на моей стороне, медиум.
— Само собой, Суигинто. У нас нет причин ссориться. Кстати, ты остаешься у нас сегодня?
— Теперь я верю, что ты приглашал меня для дела — как только закончили, так и спешишь прощаться.
— Ну что ты, зачем же так недооценивать мои хитрые планы? У меня были и другие замыслы с твоим участием.
— Правда? Рассказывай, пока я не передумала тебя слушать.
— Видишь ли, — я наклонился поближе и шепотом продолжал: — Соусейсеки, кажется, решила меня погубить.
— Что? — мне удалось ее удивить, — Как так?
— Она весь день печет печенье, и все вкусней и вкусней. Я не могу его не есть, а она точно ждет, когда я лопну.
— Убийство печеньем? — прыснула Суигинто. — А я-то тут причем?
— А ты поможешь мне его съесть! Умрем в неравном бою с печёной ратью, как настоящие соратники, и барды будут слагать легенды про наши подвиги!
— Тут уже и Соусейсеки засмеялась, благо не понимать мои беседы с другими буквально она уже хорошо научилась и обидеться за нелепые предположения не успела.
Так мы и досидели почти до рассвета, истребляя сладко пахнущие ванилью полчища и обсуждая подробности нашей песни. Но когда Суигинто все же решила нас покинуть и мы остались одни, Соу задала мне давно напрашивавшийся вопрос.
— Что ты сделал с ней, медиум? Это не та Суигинто, которую я знала до этого.
— Раскусила ты меня, — вздохнул я, — придется все объяснить по порядку. Видишь ли, я еще не слишком умел в обращении с плетениями, особенно когда дело касается тонких и сложных операций. А удалить из памяти Суигинто собственное оружие было ой как непросто.
— И что же пошло не так? Выглядит, как будто…
— Знаю я, как это выглядит. Когда дело дошло до выжигания воспоминаний, я не учел одну вещь — пустоту. Сейчас место привычных для нее эмоций заняло спокойствие, а внутри все нашпиговано моими печатями. Мы, собственно, общаемся с той Суигинто, которую задумывал Отец, но ясно, что так продолжаться не может.
— То-то она мне почти понравилась под конец. Но почему не оставить все как есть?
— Она единственная достигла всего сама. Управление Н-полем, возможность сражаться без медиума, крылья…и большая часть ее сил завязана именно на тех эмоциях, которые сейчас опечатаны. Хорошо, что до сих пор нам не пришлось сражаться и она не заметила своей слабости.
— Я бы так все и оставила. Трудно представить, что будет, если вернуть ей силы. И подумай — не милосерднее ли запечатать ее страдания навсегда?
— Соу, Соу, не пытайся играть со мной, — улыбнулся я, — Милосердие тут не приемлимо, нам не нужен беспомощный союзник. Да и сама она предпочла бы умереть, чем знать, что ее жалеют. К тому же, сейчас я обладаю слишком большой властью над ней. Так дело не пойдет.
— А как она сама воспримет такую новость? Не боишься ли ты быть первой жертвой ее ярости?
— Не боюсь. Она справится с собой, если сочтет нужным. А объясняться я в последнее время неплохо научился.
— Иногда мне кажется, что тебе просто постоянно везет.
Суигинто вернулась через два дня, застав нас за работой над красным плетением. Соусейсеки запоминала, как устроено и как работает мое сердце, чтобы потом попробовать вылечить Мегу изнутри, убедив ее дух не только в том, что жить стоит, а и в том, что тело должно быть устроено по-другому. План был не слишком хорош, но в любом случае попробовать стоило. Не зная, что ждет нас во сне, предугадать что-либо было немыслимо, но разве мало мы импровизировали?
— Сегодня Мегу принесли большое зеркало, разумеется, по моей просьбе. Вы готовы?
— Да, сейчас закончим с красным и пойдем. Мегу спит?
— Она много спит в последнее время. Это, конечно, хорошо, но почему-то…беспокоит.
— Скоро все будет в порядке. Уверен, у нас получится.
— Вряд ли она устоит перед очарованием песни. Ты хорошо поработал, человек.
