Работа оказалась и пустяковой — отошли кое-где контакты — и необычной. Некоторые картины висели в два слоя. Верхняя закрывала нижнюю и сдвигалась малозаметной, вернее, совсем незаметной для незнающего, кнопкой в левом нижнем углу. Это были портреты, как сразу понял Гаор, Ардинайлов. Разумеется, свободных, в богатых, зачастую старинных одеждах, напыщенно величественных позах, но таких же востроносых, как обитатели первой и второй спален. Голован всех изображённых знал и по ходу дела как невзначай называл их Гаору, но не имена, а кем они приходятся нынешним обитателям "Орлиного Гнезда". На одной из "внутренних" картин рядом с вальяжно расположившимся в кресле стариком — он уже попадался раньше, и Голован назвал его "Первому Старому дед" — стояла, нежно приобняв его за плечи, девочка лет двенадцати в нарядном, но не парадном платье. Лицо её привлекло Гаора. Он не сразу понял чем и постоял, разглядывая. И вдруг сообразил. Поза, лицо и глаза странно и притягательно не подходили друг другу. Уверенная ласка лежащей на плечах старика руки, смущенная детская улыбка и холодные, настороженно внимательные глаза. Голован искал нужную отвёртку в ящике с инструментами, а он стоял и рассматривал. И всё больше ощущал, что где-то он её или очень похожую на неё уже видел. И воспоминания были не очень приятные. Но почему?

— Ну, и как тебе? — подошёл к нему Голован.

— Что? — вздрогнул Гаор. — Ты о чём?

— О ней, — Голован подбородком указал на портрет. — Узнал?

— Откуда? — искренне удивился Гаор и, не удержавшись, спросил. — Кто это?

— Тогда её Орингой звали, — негромко заговорил Голован. — Мне она бабка, по матери. И по отцу. Свободнорождённой была, дед её, рассказывали мне, любил, очень любил. А она в четырнадцать лет сбежала из дома. К летуну, ну, авиатору. Стала его подругой и сына ему родила. Мальчишку бастардом записали, а он, как ей пятнадцать исполнилось, ну, чтоб закон не нарушать, женился на ней. И она ему ещё сына родила, уже законного, правда, младшего, то ли третьим, то ли четвёртым был. Приехала за приданым, отец с братом, его ты знаешь, Первый Старый, встретили, угостили. Как положено. Она, говорят, прямо за столом заснула. А проснулась с клеймом и в ошейнике. И стала Змеюгой. Старшей над рабами. Дом вела, всех вот так, — он показал Гаору плотно сжатый кулак, — держала. Я её помню. Умная была. И злая. А иначе не выжить.

Гаор слушал его молча, прикусив изнутри губу. Летун? Авиатор? Неужели? И когда Голован замолчал, спросил его:

— Зачем ты это мне рассказываешь?

— Чтоб ты знал, — Голован твёрдо, даже требовательно смотрел ему прямо в глаза. — Она же и тебе бабка.

— Откуда ты знаешь? — глухо спросил Гаор.

Голован усмехнулся.

— Что? Что твой отец генерал Юрденал? Нашлось кому узнать и сказать. А что хоть раз сказано, то всеми и узнано. А зачем тебе сказал? Так мне надо знать. Ты родич мне. Могу я к тебе спиной повернуться или нет? Ну? С кем ты?

Гаор настороженно улыбнулся.

— А у меня выбор есть? Хозяина не выбирают.

— Дурак, — необидно вздохнул Голован. — О подвале речь.

Гаор пожал плечами.

— Я в ваши игры не играю. К кому у меня счёт есть, сам сведу. А так? — и усмехнулся. — Я Устав блюду. А по Уставу подлость запрещена.

— Хороший устав, — улыбнулся и Голован. И вдруг с живым искренним интересом спросил: — А ещё что в твоём уставе сказано?

— Не подличай. Не предавай доверившихся тебе. Слабому помоги, наглому дай укорот.

Гаор говорил лёгким, чуть насмешливым тоном, но с очень серьёзным, даже строгим выражением лица, и так же серьёзно слушал его Голован.

— А главное... Выживи, но не за счёт других.

Голован задумчиво кивнул.

— Что ж... И где тебя этому научили?

— В отстойнике. Перед первыми моими, — Гаор горько усмехнулся, — торгами. А что кто выжил, тот и победил, я на фронте понял. И до кишок прочувствовал.

Голован снова кивнул и с простой необидной деловитостью сказал:

— Давай по-быстрому закончим. А то завозились.

Вдвоём они быстро проверили остальные механизмы, закрыли все "потайные" картины верхними, собрали инструменты и ушли.

Огромный дворец уже спал, во всяком случае в рабских спальнях горел синий ночной свет. Как только они вошли в подвал, Гаор попрощался кивком с Голованом и побежал к себе. На душ и сон ему оставалось меньше четырёх периодов, а голова нужна свежая. Увиденное и услышанное требовало осмысления. Слишком многое становилось понятным и одновременно запутывалось. Но это всё потом, после возвращения.

* * *

Спокойная тишина академического кабинета. Полки с книгами по всем стенам от пола до потолка. У окна искусно подобранные горшки и вазоны с комнатными растениями, не заслоняющие света, но приятно оживляющие атмосферу. Письменный двухтумбовый старинный стол, ещё более старинный стол-пюпитр для работы с картами и совсем старинный пюпитр для чтения свитков. Удобный диван и два таких же кресла, обтянутые благородно потёртой, но не обветшавшей кожей, и маленький восьмиугольный столик — всё для отдыха и беседы. И камин — неизменная принадлежность "гнезда", не имеющего права или средств на отдельный зал для родового огня. На камине ряд фотографий и несколько рисованных портретов в простых строгих рамках.

— Я прочитал вашу подборку, молодой человек. Назвать это полноценной работой, конечно, нельзя, но...

— Но у меня и не было такой цели, профессор. Это именно, вы правы, подборка документов новейшего времени в элементарном хронологическом порядке.

— Но вы использовали не все документы.

— Только те, что в открытом доступе, профессор.

— Разумно, — кивнул Варн Арм, разглядывая сидящего напротив Туала. — Жаль, что вы оставили науку ради журналистики. Я помню ваши студенческие работы.

Туал улыбнулся.

— Спасибо, профессор. Я тоже помню. Ваша школа незабываема. Особенно тактичность и деликатность критики.

Оба рассмеялись, вспомнив, как исписанные листы летели к двери под возмущённый рык профессора: "Компиляция?! Вон!"

— И всё-таки...

— Да, профессор, я понимаю. Для научной работы слишком эмоционально, а для газеты слишком сухо. Но... мне пришлось воздержаться от любых комментариев, чтобы не подвести газету.

— Логично и разумно, — кивнул Варн. — К тому же сами документы весьма красноречивы. И хотя вы взяли только последние шесть веков, тенденция прослеживается.

Туал кивнул.

— Собственно именно для этого я старался. Как мы дошли до сегодняшнего состояния и где окажемся, если будем идти в том же направлении.

Варн вздохнул.

— Вы не первый задумавшийся об этом.

— Знаю, профессор. Но не хочу оказаться последним. Назревает война.

— Но до неё ничего измениться не успеет. А после войны...

— А после неё, профессор, будет уже поздно думать. Послевоенные соображения должны возникать до войны или, в крайнем случае, во время войны, а те, что возникают после, называются уже предвоенными.

— Вы его помните? — удивился Варн. — И даже почти дословно.

— Во-первых, я с ним согласен. А во-вторых, грешно забывать учителей.

Имени опального, исчезнувшего — вышел из дома, в университет не пришёл, домой не вернулся, тела ни в одном морге не нашли, полиция искать отказалась — учёного, коллеги и учителя, оба не назвали, не столько из опасения подслушки, сколько по привычке не произносить вслух того, что может оказаться опасным.

— И если не успеем, — кивнул Варн, — то после неё думать об этом будет просто некому.

— И похоже, — подхватил Туал, — это поняли не только мы. Или начинают понимать.

— Не обольщайтесь. Принятые решения могут только усугубить проблему.

— Профессор, любое решение любой проблемы изменяет всю сетку и усугубляет другие узлы.

— Реальность как сеть...— Варн улыбнулся. — Что ж, я согласен, в этом контексте теория сети вполне оптимальна. И учтите, при недостатке информации вероятность верного решения очень мала.

— Да, профессор, разумеется, именно так. Но отказ от решения более губителен. А полной информации у нас нет и, боюсь, уже не будет. Наше прошлое настолько обрывочно и фрагментарно, что настоящее непонятно, а будущее непредсказуемо.

— Не прошлое, — строго поправил Варн. — Прошлое как раз неизменно, а обрывочны и фрагментарны наши знания о нём.

— И, — Туал даже подался вперёд, — как вы думаете, профессор, насколько велики шансы когда-нибудь восполнить пробелы?

Варн невесело рассмеялся.

— Верите в подвалы Дома-на-Холме, где хранится всё? Уверяю вас, и они знают не всё. Далеко не всё. Да, есть закрытые хранилища, тайные хранилища и забытые хранилища. Но и там только обрывки, бессвязные фрагменты. Сколько было династий?

Туал немедленно ощутил себя на экзамене и даже сел навытяжку.

— Три династии Тёмных Веков, пять династий Великого Пути, "короткие" династии Огненного Очищения, двенадцать династий Великой Империи...

— Стоп, — Варн выставил ладонь останавливающим жестом. — Вы думаете, что на все Тёмные века пришлось только три династии?

— Да, — Туал мотнул головой, стряхивая наваждение. — Тем более что от того времени сохранились только легенды победителей.

— Вот именно. Три династии победителей, с полным отсутствием какой-либо информации о переходах от одной династии к другой. О побеждённых мы ничего не знаем. А что мы знаем о Великом Пути? Пять династий на сто семей. Имена династий не совпадают с именами семей.

— А сами имена нам непонятны, — сразу подхватил Туал. — Да, как вы думаете, профессор, когда у дуггуров сменился язык?

Варн хмыкнул с грустной насмешкой.

— С равной вероятностью правы предположения, что сменились имена и названия, а язык остался прежним.

— Есть и такая гипотеза? — удивился Туал.

— И много других, — кивнул Варн. — И все они непроверяемы и недоказуемы в силу отсутствия источников...

— Которые старательно уничтожались, — закончил фразу Туал. — Каждая новая династия начинала с того, что уничтожала документы предыдущей.

— Историю пишут победители, — повторил Варн. — Но вернёмся к вашей работе.

Дверь кабинета внезапно распахнулась.

— Дедушка... Ой!

Влетевшая первой в кабинет девочка в форме Академической женской гимназии остановилась и, смущённо-кокетливо улыбнувшись, присела в правильном церемонном реверансе. Вошедший следом мальчик в форме Университетского пансиона вежливо склонил голову, приветствуя гостя, а в дверях стоял и улыбался юноша в мундире Политехнической Академии. Дети Кервина — догадался Туал. Ну, конечно, завтра начинаются новогодние каникулы. Варн строго посмотрел на внуков и улыбнулся им.

— Надеюсь, всё благополучно.

Это не было вопросом, но все трое дружно закивали.

— Тогда идите к бабушке. Всё расскажете потом.

Дружные кивки, ещё один реверанс и лёгкий полупоклон, и дверь закрылась.

Туал посмотрел на профессора и медленно, как будто что-то преодолевая, сказал:

— В университете появился новый... очень радикально настроенный...

— Я слышал о нём, — кивнул Варн. — Но это на нашем, историко-философском. А Политех не трогают. Им нужны технари. Там и лёгкую фронду допускают.

— Гуманитариев всегда давили, — согласился Туал. — Я только готовился поступать, когда отец меня предупредил.

— Ну что вы, — усмехнулся Варн. — Это давняя традиция нашего факультета. Меня об этом предупреждал ещё мой дед. Антимонархический или монархический — неважно — но всегда противоправительственный кружок. Каждые два-три года его раскрывают, участников ловят и карают, а руководитель набирает из первокурсников новый состав. Да, о новом... м-м-м... идеологе я слышал. Говорят, был обычным рядовым участником. Потом как раз во время очередного разгрома уехал к родичам на неделю, и вернулся таким радикалом!

— Жалко доверившихся, — тихо сказал Туал.

Варн молча кивнул.

— И опять, — так же тихо продолжил Туал. — Ведь все знают и молчат.

— Все хотят жить, — сухо ответил Варн. — Вспомните "Поучения".

— Да, я помню. "Когда зло всевидяще, стань тенью, и зло не заметит тебя". Но оно настолько всевидяще?

— Вопрос интересный, но не советую проверять на практике. Помните? Тьма лежит под тобой ничком, тьма сидит на тебе верхом, тьма качается над тобой полосатою кисеёй.

Туал сразу понимающе подхватил:

— Погляди в кромешную тьму. Не раздвинешь её плечом, не разрубишь её мечом. Чтобы справиться с липкой тьмой, извивайся, ползи змеёй. Всё терпение собери. Нету Солнца — в себя смотри. Хватит света в душе твоей, не ослепнешь среди теней.

— И что же вы замолчали? — Варн смотрел на Туала с лёгкой грустной улыбкой. — Забыли?

— Нет, — тряхнул головой Туал. — Конечно, помню. Близок сводчатый край небес, близок каменный мёртвый лес. Там конец твоего пути. Ты поклялся его пройти. Силу всю испытай его, слова страшного своего. — Туал перевёл дыхание и улыбнулся. — Хорошо писали древние. Профессор, как вы думаете, сколько веков этим строкам?

— Большинство исследователей относят исходный текст к Тёмным векам. В первый раз его запретила вторая династия Великого Пути.

— Да, и примерно каждые двести-триста лет запрещение повторяли, а разрешение ни разу не зафиксировано.

Варн укоризненно покачал головой.

— Вы так до сих пор и не поняли? Разрешение — это отмена запрета. Отмена запрета — унижение власти, ущерб её авторитету. Просто тихо и негласно за нарушение начинают карать намного мягче, или как бы не замечают, или выпускают дополнительные указы, как бы меняющие частности, а на самом деле прекращающие действия запрета.

— Так вы думаете...— встрепенулся Туал.

— Ещё слишком неопределённо, чтобы думать, — строго сказал Варн. — Тем более, что мы живём в обществе не законов, а инструкций "только для служебного использования". Вот когда они перейдут в статус открытых источников, тогда, я надеюсь, вы сможете продолжить свою работу.

— Я понял, профессор. А вот закон о бастардах. Разве это не отмена... законов Крови?

— Упорядочение и систематизация, — усмехнулся Варн, — излюбленная терминология нынешних... законотворцев. Да, это многое меняет, но обратите внимание, ни слова об отмене или прекращении действия прежних законов.

— Но это...

— Да, это позволяет в любой момент вернуться к прежней системе.

— Именно поэтому...— медленно сказал Туал, мягким наклоном головы, указывая на дверь кабинета.

— Не только, — понял его Варн. — Пока существует Амрокс, они, — он повторил жест Туала, — они будут Армами.

— Да, — согласился Туал. — Слухи, конечно, слухами, но и открытая информация... достаточно красноречива.

— Слухи, — усмехнулся Варн, — это, как правило, не подтверждённая официально информация. И зачастую, это более достоверный источник.

Туал с улыбкой кивнул.

— Но учёному пользоваться слухами неприлично, а журналисту... вполне.

— Я не настолько знаю журналистскую среду, — извиняющимся тоном сказал Варн, — но позволю себе напомнить вам, — тон его стал подчёркнуто "академичным" и Туал сразу принял позу не равного собеседника, а внимающего студента, — что любой источник надлежит рассматривать в комплексе и контексте изучаемой эпохи. Так что вернёмся к вашей работе.