Не сразу, но вспомнил Хвак о крохотных существах, которые в две жалкие маленькие искорки — но сумели растопить лед Хаоса в сердце неудавшегося бога. Вспомнил и взрастил, и позволил им и их потомкам жить в новом мире, впрочем, делать это тихо и скромно, малою стаей и всегда при хозяевах. Правда, ему пришлось для это применить небольшие остатки былого колдовского могущества, заново преумноженные среди людей опытом и знаниями, дабы придать этим охи-охи иной, более привычный для нового мира вид... У нынешних потомков охи-охи всего одна голова, но зато нет хвоста, когти их по-прежнему страшны, зато почти по-кошачьи умеют прятаться в подушечках лап, чешуя даже на ощупь стала более походить на собачью шерсть... И все же — они бы узнали друг друга, те охи-охи и нынешние, доведись тем прежним, из незапамятных времен, попасть в наше настоящее...
Не позволяя себе вмешиваться в дела и решения Матушки Земли, я все же решился кое-что изменить и дополнить по мелочи: например, я нашел тот камень, здоровенный, двенадцатиугольный, неправильных очертаний — и вывел его на поверхность из глубин земных. Потому и нашел, что его очертания — точное подобие границ почившей в нем империи! Нашел и перенес высоко в горы, в вечное лето, куда-то в джунгли, а там втесал его неотъемлемой частью в рукотворные каменные стены древнего индейского города. И пожелал своею властью: если когда-нибудь камень тот будет найден и потревожен: стихией ли природной, руцей ли человеческой, или терпеливым солнечным огнем, да хоть разрушительным злоумыслом — Зло ведь тоже иногда, против воли своей, способно служить Добру — оставившем на камне разлом, трещину, или, даже царапину, то это будет означать, что вечному сну, долгому ничто, насланному во спасение Матушкой Землей, приходит конец, и что осталось недолго ожидать мига, после которого Древний Мир оживет, подобно очарованному королевству из детской сказки.
Да, он воспрянет этот мир, вновь наполненный светом, тьмою, запахами, дождями, ветрами, жизнью!
И Хоггроги Солнышко, до последней капельки истратив в безумной скачке богатырские силы свои, домчится, наконец, до своего удела, и убедится в долгожданном счастье...
А маленькая осиротевшая девочка, баронесса Фирамели Камбор, вновь и вновь будет подниматься на самую высокую башню родового замка, чтобы в слепой, сладкой и отчаянной надежде смотреть на имперскую дорогу, по которой умчался прочь по своим взрослым рыцарским делам великолепный и несравненный сударь Керси Талои... И, быть может, через несколько долгих-предолгих лет (которые, чтобы там ни говорило разбитое сердце влюбленной девчонки, все-таки немного короче половины вечности), рыцарь Керси, отказавшийся от высочайшей должности в государстве при государе своем, Токугари Первом (если строго по летописям — то это был Токугари Третий, сия подчистка — скромная дань нового государя безобидному, в общем-то, тщеславию), потому лишь, что не возжелал жениться по расчету и без чувства, увидит повзрослевшую пигалицу, некогда водрузившую рыцарский венок на его чело, прозреет и полюбит ее ответной любовью!
О, если бы я мог возвращать погибших!
И наступит утро, наполненное туманом, горечью, запахами весны и рассветом, и забудется неровным сном, прямо на стылой земле, обессилевшая от рыданий надменная и несчастная княгиня Та-Микол... Но охи-охи Гвоздик встанет на дыбы во весь свой великолепный рост и положит лапы на плечи побелевшему от горя мальчику Лину, который уже не мальчик, но испытанный воин и знатный рыцарь, положит на рыцарские плечи свои когтистые прегрязные передние лапы и огромным черным языком оближет мокрое от беззвучных слез чело мальчика Лина, и скажет ему на своем зверином языке:
— Не плачь, хозяин!
Не беда, что он чуточку переусердствует, в попытке избавить лицо друга от посторонней сырости, добившись, мягко говоря, совсем иного, и даже обретет за это кулаком между ушей... Конечно же понарошку получит, в одну сотую силы... Хозяин, когда надо, больно дерется, а сейчас он просто... считай, что погладил... и в знак примирения уже почесывает Гвоздику одно ухо, другое... Да, охи-охи Гвоздик своим неловким, но искренним участием вернет хозяина к радостям и заботам повседневной жизни. Ступай, Лин, ступай туда, за опавшие заклинания сгинувшей навеки Уманы, ступай и оплачь своего наставника, искренним горем и вечной памятью воздав ему за все то доброе, что он для тебя сделал в прежней жизни твоей. А потом возвращайся из мира печали по ушедшим в мир живых, ожидающих твоего возвращения, ибо многие в мире этом любят тебя, надеются на тебя, скучают по тебе... Твоя несравненная Уфина-Уфани готова была мчаться рядом с тобою сквозь ночь, навстречу битве с любыми демонами и богами, но... Ей, в ее положении, уже нельзя было этого делать, и теперь она томится, не находя места в доме своем и ждет, ждет, ждет скорейшей весточки от тебя! Твоя светлейшая матушка спит, укрытая походными плащами, но она вот-вот проснется — и будет нуждаться в заботе, а самое главное — в утешении от своего младшего сына, и в сыновних рассказах о своем спасителе и возлюбленном, которого она видела близко лишь однажды в жизни, а любила всю свою жизнь, прожив вдали от него с мужем, столь же великодушным спасителем и не менее любимым человеком.
Но все это случится не сейчас, а самую чуточку позже, когда Древний Мир очнется от долгого сна и, обретя новое дыхание, вольется в Большой мир, а ты вернешься из мира печальных грез и грустных воспоминаний к тем, кто ждет тебя, вернешься и вдруг поймешь, что тебе выпало обладание, быть может, самым главным счастьем на свете, из которого произрастают все остальные радости и сокровища душевного бытия: ты — не одинок!
К О Н Е Ц
