Планировщик спросил: — Зачем вы пришли сюда?
— Потому что ты не вышел меня встретить, — прорычал Уваров. — Ты высокомерный ублюдок. Я должен был...
— Но почему, — настаивал Милпитас с терпеливым отвращением, — вы вообще хотели встретиться со мной? — Теперь он окинул холодным взглядом молчаливых лесных жителей. — Почему бы вам не остаться в ваших джунглях, лазая по деревьям со своими здешними друзьями?
Морроу услышал, как Прядильщица веревок зарычала себе под нос.
Ноздри Уварова раздулись, тонкая, как бумага, кожа натянулась. — Я не потерплю, чтобы со мной так разговаривали такие, как ты. Кто здесь главный?
— Я, — спокойно сказал Милпитас. — А теперь ответьте на мой вопрос.
Гарри Уваров поднял лицо; в приглушенном, лишенном источника свете кабинета Милпитаса его глазницы казались бесконечно глубокими. — Вы, люди, всегда были одинаковыми.
Милпитас выглядел удивленным. — Какие именно люди?
— Вы, выживальщики. Твоя благословенная бабушка и остальная команда, с которой она подружилась, которые думали, что они единственные, священные хранители миссии Суперэта. Всегда пытались контролировать всех остальных, вписать нас всех в свою чертову иерархию.
— Если вы проделали весь этот путь, чтобы обсудить социальные структуры, тогда давайте сделаем это, — непринужденно сказал Милпитас. — Есть причины для создания иерархических обществ — цели для создания бюрократии. Вы когда-нибудь думали об этом, старик? — Он вяло махнул рукой. — Мы заключены здесь — очевидно — в ограниченной среде. У нас ограниченные ресурсы. У нас нет средств получить больше ресурсов. Поэтому нам нужен контроль. Мы должны планировать. Нам нужна последовательность поведения: регулируемое общество, поддерживаемое ради максимизации эффективности до тех пор, пока не будет достигнута великая цель. И бюрократия — лучший способ...
— Власть! — голос Уварова внезапно стал напыщенным.
Его голова дернулась вперед на своей длинной шее. — Вы построили стены вокруг мира, стены вокруг людей. Последовательность поведения, черт возьми. Мы говорим о власти, Милпитас. Это все. Власть подавлять и контролировать — насаждать неграмотность — даже лишать права на размножение. Вы чертовски бесчеловечны; вы, люди, всегда были такими. И...
Милпитас рассмеялся; он казался совершенно невозмутимым. — Как долго вы были изолированы там, на деревьях, доктор Уваров? Сколько веков? И все это время вы лелеяли эту горечь?
— Вы одержимы контролем. Вы, выживальщики... С вашим извращенным видением сверхцели, вашим исключительным доступом к истине.
Смех Милпитаса угас, и в его глазах появился холодный огонек. — Я знаю вашу историю, доктор Уваров. Это достаточно знакомо. Ваш отказ от антивозрастной терапии, ваш странный эксперимент по продлению жизни ваших людей — ваших жертв, я бы сказал... И вы говорите мне об одержимости. О контроле. Вы смеете говорить мне об этих вещах...
За короткое время, проведенное с лесным народом, Морроу узнал о евгенических амбициях Уварова.
Уваров отвергал АВТ — и любые искусственные средства — как путь к бессмертию. Чтобы улучшить поголовье, необходимо было изменить вид, утверждал он.
Людьми управляют их гены. Они — и любое другое живое существо — были машинами, сконструированными генами для обеспечения их собственного — генов — выживания. Гены давали своим хозяевам жизнь — и убивали их.
Гены, которые убивали своих хозяев, как правило, удалялись из генофонда. Таким образом, ген, который убивал молодые тела, не мог быть передан потомству. Но ген, который убивал старые тела после того, как они размножились, мог выжить.
Таким образом, как ни странно, смертельные гены в более старых телах могли размножаться.
Уваров пришел к пониманию того, что старческое увядание было просто результатом позднего действия смертельных генов, которые никогда нельзя было отобрать из генофонда путем размножения среди молодежи.
После двух столетий полета Гарри Уваров решил улучшить популяцию человечества, которую космический корабль нес в будущее. В ходе АВТ использовались наноботические методы для устранения последствий старения напрямую, на биохимическом уровне, но не воздействовали непосредственно на гены.
Еще до того, как АВТ начало давать сбои в его случае, Уваров объявил войну смертоносным генам, которые убивали его.
Он и его последователи заняли лесную палубу, фактически изолировав ее. Он отправил своих людей в лес и сказал им, что у них будет простая жизнь: добывать пищу в лесу, изготавливать простые инструменты. АВТ прекратилась, и в течение нескольких лет подстилка и полог леса наполнились голосами детей.
Затем Уваров запретил любое размножение до достижения сорока лет.
Уваров соблюдал свое правило с железной дисциплиной; крадучись по лесу или поднимаясь с мрачным лицом в кроны деревьев, Уваров и команда его ближайших последователей сделали несколько быстрых и аккуратных абортов.
После нескольких поколений подобных действий он увеличил предел зачатия до сорока пяти. Затем до пятидесяти.
Популяция в лесу сократилась, но медленно начала восстанавливаться. И постепенно смертельные гены были исключены из генофонда.
Со временем между обитателями нижних уровней и народом джунглей установился некоторый контакт — своего рода скрытая торговля. Но не было никакого вторжения снизу, никакого желания взломать нулевую палубу. И вот, с железной решимостью, Уваров столетие за столетием проводил свой грандиозный эксперимент.
Мастер стрел и Прядильщица веревок — пигмеи с раскрашенными лицами, старый и молодая — были выдающимся результатом.
Милпитас, по-видимому, ошеломленный, слушал разглагольствования Уварова. — Когда я начинал эту работу, средняя продолжительность жизни без АВТ составляла около ста лет. Сейчас у нас есть люди старше двухсот пятидесяти лет... — Слюна заструилась по его беззубому рту. — Тысячи лет недостаточно. Десяти тысяч было бы недостаточно. Я говорю об изменении природы вида, человек...
Милпитас посмеялся над ним. — Был ли когда-нибудь более навязчивый контроль над каким-либо несчастным населением, чем этот? Отрицать преимущества АВТ для стольких поколений... — Планировщик покачал своей обнаженной, покрытой шрамами головой. — Растратить впустую столько человеческого потенциала, столько "немых, бесславных мильтонов"...
— Я преобразую сам вид, — прошипел Уваров. — И это работает, черт бы тебя побрал. Мастеру стрел, вот этому, — он неопределенно огляделся, — восемьдесят лет. Восемьдесят. Посмотри на него. Последовательно выводя смертельные гены, я...
— Если ваша программа была такой похвальной, то почему вы сочли необходимым забаррикадироваться на лесной палубе?
Морроу, беспомощный, чувствовал себя так, словно ввязался в старый, заезженный спор. Он вспомнил свою последнюю встречу с Милпитасом, в котором тот — спокойно и последовательно — отрицал реальность общества над первой палубой: общества, независимое существование которого было очевидно задолго до того, как Мастер стрел и другие пришли, стреляя дротиками вниз через открытые люки шлюзов. И теперь, даже столкнувшись с Уваровым и этими раскрашенными примитивами, Милпитас, казалось, не мог оторваться от своего собственного ограниченного мировоззрения.
Уваров был шумным, с чуждой внешностью, явно полубезумным и замкнутым в себе, частичным, незавершенным — и в то же время совершенно негибким — складом ума. Милпитас, напротив, был спокоен, его манеры и речь упорядочены, контролируемы. И все же, с беспокойством размышлял Морроу, Милпитас был по-своему столь же непреклонен в своем мышлении, столь же готов отвергать свидетельства своих чувств.
Мы — застывшее общество, мрачно подумал Морроу. Интеллектуально мертвое. Возможно, Уваров прав насчет менталитета. Возможно, мы все сошли с ума после этого долгого перелета. И все же... и все же, если Уваров прав насчет окончания полета, то, возможно, мы не можем позволить себе оставаться в таком состоянии еще долго.
С чувством отчаяния он повернулся к Милпитасу. — Вы должны выслушать его. Ситуация изменилась, планировщик. Корабль...
Милпитас проигнорировал его. Он выглядел усталым. — Мне это начинает надоедать. Я задам свой вопрос еще раз. А потом вы уйдете. Все вы.
— Уваров, зачем вы сюда пришли?
Уваров покатил свое кресло вперед; Морроу услышал глухой стук, когда рама кресла мягко ударилась о стол Милпитаса. — Выживальщик, — сказал он, — путешествие окончено.
Милпитас нахмурился. — Какое путешествие?
— Полет "Великого северянина". Наша одиссея сквозь иней и космос к концу истории. — Его изуродованное лицо исказилось. — Мне неприятно это признавать, но наша фракционность больше не служит цели. Теперь мы должны работать вместе, чтобы достичь интерфейса червоточины и...
— Почему, — уверенно спросил Милпитас, — вы верите, что путешествие закончено?
— Потому что я видел звезды.
— Невозможно, — отрезал Милпитас. — У вас нет глаз. Вы сумасшедший, Уваров.
— Мой народ... — голос Уварова пересох до хрипоты. Прядильщица веревок шагнула вперед, взяла деревянную чашу с водой с подставки внутри корпуса кресла и позволила небольшому количеству жидкости просочиться в пещеру рта Уварова.
— Мой народ — мои глаза, — задыхаясь, сказал Уваров. — Мастер стрел забрался на самое высокое дерево и изучал звезды. Я знаю, Милпитас. И я понимаю.
Глаза Милпитаса сузились. — Вы ничего не понимаете. — Он коротко и пренебрежительно взглянул на Мастера стрел, который ответил ему взглядом с холодным расчетом. — Я понятия не имею, что этот — человек — увидел, когда забрался на свое дерево. Но я знаю, что вы не правы, Уваров. Нам нечего обсуждать.
— Но звезды — разве ты не видишь, Милпитас? Звездного лука нет. Релятивистская фаза полета, должно быть, закончилась...
Милпитас тонко улыбнулся. — Даже сейчас, сквозь туман, окутавший ваш интеллект, вы, вероятно, признаете, что одной из сильных сторон бюрократии, которую вы так презираете, является ведение документации.
— Уваров, мы ведем хорошие записи. И мы знаем, что вы ошибаетесь. По прошествии стольких лет существует некоторая неопределенность, но мы знаем, что тысячелетнему полету осталось как минимум полвека.
При этих словах что-то шевельнулось в сердце Морроу. Он подозревал, что почему-то никогда до конца не верил заявлению Уварова, но авторитет планировщика — это нечто другое. Всего пятьдесят лет...
— Ты чертов дурак, — выругался Уваров; его кресло задергалось взад-вперед, демонстрируя его волнение.
Милпитас холодно сказал: — Без сомнения. Но мы справимся с концом путешествия, когда он наступит. А теперь я хочу, чтобы вы убрались из моего кабинета, старина. У меня более чем достаточно работы, чтобы обойтись без...
Морроу не удержался и выступил вперед. — Планировщик. Это все, что вы можете сказать? Первый контакт между палубами за сотни лет...
— И последний, если я имею к этому какое-то отношение. — Милпитас поднял лицо к Морроу; его реконструированная плоть была похожа на скульптуру, отвлеченно подумал Морроу, вещь из холодных, твердых плоскостей и краев. — Уберите их отсюда, Морроу. Заберите их обратно в их мир джунглей.
— Я был неправ, приведя их сюда?
— Уберите их. — В голосе Милпитаса чувствовалось напряжение, а мышцы на его шее напряглись. — Уберите их.
Она задавалась вопросом, как она должна выглядеть перед этими существами фотино.
Им было бы так же трудно воспринимать барионную материю, как ей, барионному существу, было трудно видеть их. Возможно, птицы увидели бледный тетраэдр, слабую тень темной материи на границе раздела экзотической материи, которая составляла основу ее существа. Возможно, они уловили какое-то смутное ощущение самой червоточины, горла пространства и времени, через которое она откачивала тепло, которое в противном случае уничтожило бы ее.
Старые теории предсказывали, что частицы темной материи сталкиваются с роящимися протонами солнечного ядра, поглощая немного их энергии и таким образом выводя тепло из горящего термоядом сердца. Считалось, что именно так темная материя охлаждает Солнце.
Теперь она видела, что эти представления были правильными по сути, но слишком грубыми. Птицы поглощали солнечную тепловую энергию. Они питались взаимодействиями с протонами в плазме. Используя энергию фотино-протонных взаимодействий в своих структурах, птицы росли и по спирали вылетали из более горячего и плотного сердца Солнца, забирая с собой тепловую энергию.
Древние теоретики предполагали физический процесс, основанный на частицах, для извлечения тепла ядра и, таким образом, подавления процессов термоядерного синтеза. Правда заключалась в том, что птицы питались солнечным теплом.
И, питаясь — подобно неразумным паразитам — они в конечном итоге убьют своего хозяина.
Неразумно — если, конечно, это не было намерением с самого начала.
Лизерль узнала о кваксах.
Кваксы возникли как скопления неспокойных клеток в морях молодой планеты. Поскольку их было так мало, кваксы от природы не были воинственными — индивидуальная жизнь была для них слишком дорога. Они были прирожденными торговцами; кваксы работали друг с другом как независимые корпорации, в условиях совершенной конкуренции.
Они оккупировали Землю просто потому, что это было так легко — потому что они могли.
Лизерль поняла, что единственным законом, управляющим враждующими младшими расами Галактики, было железное правило экономики. Кваксы поработили человечество просто потому, что это было экономически обоснованным предложением.
Им пришлось учиться методам угнетения у самих людей. К счастью для кваксов, в истории человечества не было недостатка в наглядных уроках.
Станция червоточины, поддерживающая связь с Лизерль, была заброшена, в очередной раз, во время оккупации кваксами.
В конце концов кваксы были свергнуты. Лизерль не были ясны детали; это было как-то связано с человеком по имени Джим Болдер и маловероятным полетом на украденном заброшенном корабле ксили к месту величайшего проекта ксили: Кольцу...
Это был первый раз, когда Лизерль услышала о Кольце.
После переворота люди снова вернулись на Солнце и восстановили контакт со стареющим, все более неуместным артефактом, в котором содержалась Лизерль.
На этот раз Лизерль была шокирована людьми, которые приветствовали ее.
Кваксы во время оккупации изъяли технологию борьбы со старением. Смерть, болезни вернулись в миры человечества. Тяжелому труду и болезням не потребовалось много времени, чтобы стереть с лица земли большинство старых бессмертных — часть которых все еще помнила дни даже до появления скримов, — и в течение нескольких поколений люди забыли многое из своего прошлого.
Разрыв в человеческой культуре после кваксов был неизмеримо больше, чем тот, который возник в результате оккупации скримами. Новые люди, появившиеся из эры кваксов — и которые теперь смотрели с отрывочных изображений на Лизерль в ее коконе из солнечной плазмы, — казались ей чужими, с их бритыми головами и изможденными, фанатичными выражениями лиц.
