| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Птица крепче прижалась к плечу Саена. Обычно он не говорил о своих чувствах, обычно вообще не очень говорил с Птицей. Но сейчас ему надо было с кем-то поговорить, Птица это чувствовала. Потому не спрашивала и не отвечала. Ответы тут были не нужны. И так понятно, что гадко и мерзко, что лучше бы не встречать им эту шайку бандитов, не проливать кровь на землю, не забирать чужие жизни. Только разве ж они могли выбирать? Они просто защищались. Иначе убили бы Саена, а Птицу и Огху забрали...
— Вот поэтому я и не люблю клятые королевства. Столько зла, сколько тут, я не встречал больше нигде. Разве что баймы только хуже.
Саен вдруг обнял Птицу за плечи и легонько прижал к себе. Проговорил над самым ухом, тихо и мягко:
— Не должен был я заставлять тебя убивать. Не годиться женщине отнимать чужую жизнь. Женщина наоборот, дает жизнь, рождая детей. Ваше призвание — давать, а не отнимать. Прости, Птица, что-то не то выходит у нас с тобой...
Птица осторожно дотронулась до пальцев Саена, ей хотелось хоть немного поддержать его, сказать хоть что-то доброе и утешающее, но слов не находилось. Она вздохнула и накрыла холодные пальцы хозяина своей ладонью.
Не все так плохо, они же помогли Огхе и Тхану. Спасли паренька от смерти, накормили, согрели, защитили. Они сделали то, что могли. И спасли от болезней две деревеньки. И еще спасут, у них получиться. Значит, не только смерть они принесли.
— Сидишь и жалеешь меня, — снова заговорил Саен, слегка улыбнувшись, — и мне нравится твоя жалость. Глупо, конечно, я знаю. Но мне нравится, Птица, что ты меня жалеешь. Надо бы отправить тебя спать, но вот, я хочу сейчас, чтобы ты сидела рядом и продолжала меня жалеть... Чтоб я сдох — как говорил Еж.
— А Еж и Травка уже давно спят, наверное... — еле слышно проговорила Птица.
Она поняла все слова Саена о жалости, но говорить об этом было неловко и странно. Да и не хотелось. Ведь и так все было ясно, а даже если и не все — то это и не важно. Злость Саена была жесткой, а грусть переворачивала сердце. И это было новым, непонятным, диковинным чувством.
И Птице самой было грустно и беспокойно. И она все прижималась к плечу Саена и все сжимала его пальцы, пытаясь отогреть. Беспокойно металось пламя костра, и возилась в шалаше Огха.
Незаметно подкралась дремота, веки отяжелели, и Птица уснула. Но даже сквозь сон она чувствовала, как крепко обнимает ее за плечи Саен и как нежно прикасается губами к прядям ее волос. Чувствовала и улыбалась.
Глава 21
Вот уже несколько дней они были в пути. Ночевали на земле, под открытым небом, ели у костра и часами двигались под дождем. Плащ Птицы отяжелел, пропах дымом и весь был заляпан грязью. Плотные штаны, пара шерстяных рубашек, ботинки — вся ее одежда выглядела ужасно.
Ни постирать, ни отмыться как следует было невозможно. И постоянно донимали холод и дождь.
Это в Линне круглый год было тепло и сухо, и ночами долгожданная прохлада остужала мостовые, забирая накопленный за день жар. А тут, в Нижнем Королевстве наступила осень — так говорил Саен. И солнце скрылось за постоянными, непрекращающимися тучами. Казалось, что здешние духи лишили людей милости и насылают, насылают без конца ветер, дождь и холод.
Птица робко заметила об этом Саену, но тот улыбнулся совсем не весело, хмыкнул и ответил:
— Глупость это. Рядом с вашим Линном проходит теплое течение, которое и согревает землю, воздух и дает вам тепло. И вы находитесь на юге, южнее Нижнего Королевства. А тут глубь материка, тут ни теплых течений, ни теплых источников. И даже ума у людей тут нет. Вот потому холодно и неуютно.
От дождя плащ намокал и становился противным и тяжелым. Капюшон хоть и сохранял голову сухой, но тоже оседал на плечах влажным весом, когда Птица его снимала. Плащи сушили у костра, и тогда от них поднимался противный дым, а на утро они воняли костром и еще какой-то ерундой. То ли плесенью, то ли дождевой водой — не понять.
Саен перестал бриться и опять зарос щетиной. Но теперь-то Птица не пугалась его, теперь они гораздо лучше понимали друг друга.
О Нижнем Королевстве Саен знал почти все. Кто покоится в заброшенных курганах, как называются крошечные деревеньки, в которых они оставляли лекарства, как называются реки и куда ведут узкие тропки. Только не очень веселые это были знания. Убийство, кровная месть, грабеж. Болезни и смерть оставляли свои отметины на земле Королевства, и все эти отметины Саен умел прочесть.
— Зло всегда порождает зло, — говорил Саен, — так и тянется цепочка. Обида, месть, убийство, снова месть и снова убийство. Без конца. Помнишь тех разбойников, которых мы убили в лесу? За ними водилось много злодейств и, вроде бы, заслужили они смерть. Вот мы их и убили. Но теперь-то мы тоже убийцы, Птица, вот в чем дело. Зло не остановилось, мы не изменили людей, не заставили их передумать и раскаяться в том, что они делали. Мы просто забрали у них жизнь, мы сделали то, что обычно делали они. Породили еще одно зло, которое осталось в этих местах и однажды обязательно себя проявит.
Птица смутно понимала его, но зато слишком сильно чувствовала его горечь и злость.
— У здешних людей нет жалости, Птица, вот в чем дело. Они не умеют никого жалеть. А если нет жалости, то нет и любви, любовь не может существовать без жалости. Вот потому зло и чувствует себя слишком хорошо в этих местах.
— Зло — это Темные?
— Нет, Птица. Зло — это люди. А Темные приходят только тогда, когда их приглашают. Без приглашения они не могут занять территорию, таковы правила. Их правила. А они свои правила всегда соблюдают.
— А помнишь, как ты вызывал драконов и заманивал их в Линн? Эти драконы тоже поели немало людей и принесли немало зла в Линн, — тихо напомнила Птица.
Саен глянул на нее, поднял брови и спокойно согласился:
— Да, я это знаю. Временами я не могу сдерживать свою злость, и, временами, мне хочется наказать здешних людей. Я достаточно насмотрелся на вереницы рабов, на вереницы жриц. Я видел видение о праздниках Набары, видел разврат и гулянку. И я подумал, что неплохо бы порушить вашу безмятежность. Драконы, сжирающие людей — это то, что нужно. Вот поэтому обычно я предпочитаю держаться от Королевств подальше...
И Саен замолчал.
Птица нахмурилась, подняла голову, хотела еще задать вопрос — но не стала. Слишком уж неуютными показались последние слова Саена. Его злость, его ярость были слишком знакомы, а теперь еще и стали понятны. И временами это пугало по-настоящему.
Они проехали еще пару деревень, где Саен оставил лекарства. В последней старейшина, оказывается, его знал. Старенький, седенький мужичок поклонился до земли и очень почтительно сказал:
— Услышал Создатель молитвы-то наши, послал тебя на помощь. А уж как мы увидеть тебя хотели, Саен — и не передать. Кузница твоего брата все еще стоит, только работают в ней другие.
— Ну, и хорошо, пусть работают. Я давно уже не занимаюсь кузнечным делом.
— Говорят, что ты старейшина Каньона Дождей? Говорят, что Лига Верных теперь там?
— Так и есть.
— А это кто с тобой? Жена твоя?
Птица дернулась от последнего вопроса и вдруг поняла, что глупо краснеет.
— Это моя ученица. Умная, смышленая девушка. Она тоже умеет врачевать, Создатель ей дал немалые способности.
— Да хранит вас Создатель, дети, доброе дело вы делаете. Да хранит вас Создатель...
И только когда деревенька осталась позади, Птицу вдруг пронзило понимание. Ее приняли за жену старейшины! Ее, девочку-рабыню, которая глаз не смела поднять на свободных людей, у которой еще дырочка в носу не заросла как следует! Безродную сироту, нищую глупышку приняли за жену старейшины Каньона Дождей! Быть такого не может...
А Саен не возмутился и не отказался. Не сказал, что она не жена, не возразил! Просто пояснил, что это ученица его.
А ведь когда-то Саен непременно женится, и приведет в дом другую женщину. Горечь этой мысли захлестнула, но тут же раздался спокойный голос хозяина:
— Птица, не думай о ерунде, ладно? Я не собираюсь в ближайшее время жениться. И, знаешь, если вдруг мне припадет охота это сделать, я возьму в жены тебя. Что скажешь?
Он оглянулся с улыбкой, и стало ясно, что это шутка.
— Возьми, — Птица тоже растянула губы в несмелой улыбке.
— Ладно, посмотрим. Кашу ты уже научилась варить, картошку вполне сносно умеешь чистить. А посуду — так вообще справно моешь. Что еще надо от жены?
Птица открыла было рот, чтобы сказать, что на самом деле требуется от хорошей жены, но тут же закрыла. Шутит Саен, и ему весело. И горько и весело одновременно.
— Откуда ты знаешь старейшину той деревни? — задала она вопрос.
— Вырос там. Родился я в Верхнем Королевстве, а жил здесь, в Нижнем. Брат мой меня растил. Был он кузнецом, работал в кузнице.
— Это было до того, как ты стал Моуг-Дганом?
— И до, и немного после. Я расскажу тебе как-нибудь, но не сейчас. Сейчас, Птица, я не хочу об этом говорить. Совсем скоро мы окажемся в Тхануре. Сделаем запасы еды и постараемся уехать оттуда до темноты. Мне надо увидеть Игмагена, хотя бы издалека. Хочу понять, что задумал этот старый маг. Баймы просто так в этих местах ходить не станут, и стронг появился не случайно. Наверняка Игмагену что-то известно.
— Поковыряешься в его голове?
— Да, именно это и хочу. Задача проста, самим остаться незамеченными, чтобы не влезать в новые неприятности и не убивать новых людей, увидеть Игмагена и убраться с города. Вот и все.
— А после домой?
Саен усмехнулся, бросил на Птицу быстрый взгляд и спросил:
— Соскучилась по Каньону?
Птица кивнула.
— Я тоже. Я тоже хочу домой. Вернемся, если все сложится.
В Тханур они въехали к полудню. Высоченные городские ворота, оббитые железом и украшенные многочисленными и не очень понятными изображениями колеса, суровые стражники в железных кольчугах, железных шлемах и железных наколенниках, грязная дорога, грязные телеги, грязные люди, грязное небо. И нудный, тоскливый колокольный звон, вынимающий душу — вот что увидела и услышала Птица.
Тханур не казался ни величественным, ни красивым, ни загадочным. Древним — да, камни стен посерели, камни мостовых повыскакивали, оставляя заполненные грязной жижей окошки. Город гомонил сотнями людских голосов, но это не был радостный, живой гомон. Скорее ворчание, жалоба. Нудное сетование на суровую, злую судьбу, на немилость духов, на гнев Создателя.
Их пропустили за плату — каждый, кто попадал в город, должен был заплатить сидящему у ворот рыцарю с лысой головой и грязно-белым плащом мелкий медный грош.
— У тебя две лошади и девушка, почтенный, с тебя четыре медяка, — не поднимая головы, буркнул Саену этот почтенный служака.
Саен хмыкнул и сунул ему медяков — их наменяли по дороге в Тханур у одного торговца.
Улочки лениво забирали вверх, скалились многочисленными лужами, нависали над головой потертыми вывесками. Скрипели дверьми, постукивали ставнями. Лаяли собаки, плакали дети, ругались мужчины.
Женщин и слышно не было. А если и попадались, то Птица таращилась на них и не могла глаз отвести — закутанные в платки, темные, худые, страшные — они казались существами без пола, без красоты, без имени. Не женщинами — а фуриями казались.
Саен велел Птице закрыть голову капюшоном, надвинуть на самое лицо, чтобы не показывать голову.
— Мы смотримся состоятельными людьми, к нам претензий не будет. Но смотри, чтобы капюшон не свалился с головы, для здешних это все равно, что ты останешься голой, — велел он.
Заехали в одну из самых больших и нарядных лавочек, где у прилавка им приторно заулыбался суетливый круглый мужчина с небольшой сережкой в ухе. Тут же принялся совать на прилавок различный товар — среди них и платки и длинные юбки, и вязанные из серой пряжи носки. Саен попросил у него небольшую головку сыра, самого дорого и самого лучшего. Муки, пару колец колбасы, изюма и баночку меда.
Мед тут же открыл, попробовал, почерпнув кончиком ножа, сморщился.
— Засахаренный мед у вас, почтенный. И трав совсем не чувствуется. Откуда везете?
— Так, с юга, с наших деревень привозят его. Хороший мед, бери, господин приезжий, не пожалеешь, — мужчина расплылся в подобострастной улыбке и кинулся выискивать на полках еще что-то.
Хлопнула входная дверь, появилась на пороге худенькая фигурка, замотанная в платок. Юбки доставали до пола — грязные подолы, обтрепанные края. Поклонившись, девушка поцеловала деревянный круг на груди, подняла голову. Совсем юная, темноглазая, миловидная.
Красота ее была трогательной и беспокойной. Спрятанная под платком, под худобой и бледностью, она проглядывала в быстром движении тонких бровей, в грустно сжатых полных губах, в изящной, мягкой походке.
— Чего тебе? — мигом переменился хозяин. Вся его приветливость слетела с лица, как листья слетают с деревьев.
— Мне бы шерсти овечьей, матушка послала.
— А сама матушка почему не пришла?
— Болеет. Вот уже пятый день не встает с кровати... Очень просила. Шерсти и муки.
— А деньги? Деньги у тебя есть?
— Дала матушка. Велела к вам идти, у вас лучшая в городе шерсть.
— Вот же ленивое отродье. Шастаешь, пялишься, вместо того, чтобы работать. Лучшая шерсть у меня... Знаю я тебя, злая твоя натура, на сына моего заглядываться пришла, да? Только нет его в городе и не будет! Не для тебя мой сын, и не ходи, и не глазей. Топай отсюда, купишь в другой лавке все, что тебе надо!
Саен вмиг потемнел. Скривил презрительно губы, повернулся к хозяину и потребовал еще пару мешком муки, еще баночку меда, несколько мотков шерсти и пару буханок хлеба.
Еще раз стукнула входная дверь, выпуская понурившуюся девушку.
Саен торопливо сунул покупки в мешок и, оставив плату, вышел. Хозяину он не сказал больше ни слова. Птица заторопилась за ним. Что он задумал? Так и есть, догнал девушку и сунул ей в руки муку, мед, шерсть и хлеб.
— Зачем? Зачем вы так сделали? — девушка вытаращилась на Саена так, будто он совершил невесть какое чудо.
— Потому что захотел помочь тебе. Мы должны помогать друг другу, — коротко ответил Саен, — а продавец совершенно зря клеветал на тебя. Злой он человек.
— Так, что ж тут поделать? — ответила девушка, все еще растерянно держа в руках подарки от Саена.
— Не ходить больше в его лавку и держаться от него подальше. У него темное сердце и он может серьезно навредить тебе.
— Сын его любит меня. — Девушка вздохнула и добавила совсем тихо, — и я его люблю.
— Так пусть сын его заберет тебя и увезет из города, подальше от отца. И пусть возьмет тебя в жены, а старейшина какой-нибудь далекой деревеньки совершит обряд сочетания. И живите себе в любви. Рядом с этим человеком жизни не будет ни тебе, ни твоему любимому. Это единственный совет, Ранга, и другого не будет. Послушайся его, хорошо?
— Откуда вы знаете мое имя?
— Я много чего знаю. Иди с Богом, и да хранит тебя Создатель.
Где-то далеко раздался звон колокольчиков — высокий, нервный, долгий. Загудели трубы, низкими голосами наполняя воздух тоской и тревогой. Птица оглянулась, поежилась.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
