Негусто. Впрочем, никто меня и не обязывал людей лечить, подам как-нибудь весточку в Контору — и выполнен долг. Аккуратно прощупываю эфиркой место, и, не найдя ничего вредоносного, усаживаюсь под деревом. Фрукты вкусные, вроде тутовника, только крупнее, сочные и такие сладкие, что мед им в этом смысле проигрывает. Горсти хватает, чтобы наесться до тошноты. Мой оставшийся с земной жизни вкус обычно выбирает сладкое, а вот организм, в котором то ли четверть, то ли три восьмых орочьей крови, углеводы не слишком хорошо переносит, и требует мяса, желательно, побольше, и можно даже сырым. Отхлебываю глоток из фляжки — и впрямь дура, надо было в нее нормальную воду набрать, а вместо одного бутылька у селян реквизировать два, но теперь думать об этом поздно. Подожду, пока здесь народ проснется, тогда нормальным питьем разживусь.
Тут нету никакого мора, да и жители не в пример приветливее, чем в том селении, у кургана. Первая из ворот выскочила девчонка лет шести, выгнала местных пташек-страусов попастись, сама за ними вприпрыжку бежит и хворостиной машет: "Ап-ша! Ашши!" Ничего не боится. Когда я к ней подошла, она подбоченилась и начала разговор, как взрослая:
— Тихого утра, доброго дня! К кому эдлэ в гости пришла? К старому Пегу? Он тоже орк, как ты, правда! И глазки узенькие, и клыки торчат. А почему у тебя клыков нет? Потому что тетя? — любопытство все-таки взяло верх, это нормально, слишком серьезными дети бывают лишь от несчастья.
— Старого Пега я не знаю, и к нему в гости не шла. Иду на Ладрогский тракт, — отвечаю ей, как взрослой. — Отдохнуть у вас можно? Да воды бы где взять, чтоб попить и умыться. А то, видишь, какая грязная?
— Да, тетя, — смеется девчонка. — Ты чумазая, как орк! Ой... — стушевалась.
— Что замолчала? — тоже смеюсь. — А то я не знаю, как нас называют! И орки людей тоже крепко любят, говорят: трусливый, как хуман. Главное-то не шутки, главное — уметь договариваться.
— И старый Пег нам тоже сказал: договорились вы, хуманы, до разоренья, договоритесь и до петли.
— Ну-ка, ну-ка, кто это как и до чего у вас договорился?
— Ой, тетя, не знаю, ты лучше к Одоне иди, или к Пегу, они тебе скажут. А я гшилок на луг погоню, а то опять ягод нажрутся, будут болеть, — и, подхватив подол, побежала. — Ап-ша! Ашши!
Одоня — необхватных размеров и гренадерского роста тетка, отыскалась сама, когда я баб у колодца спрашивала, где тут старый Пег живет. Прибежала, колыхая выдающейся, обтянутой сорочкой, грудью и размахивая широченными расшитыми рукавами:
— А ну, убирайся, откуда пришла! Никакого Пега здесь нету, уехал! Вот вчера на телегу сел и уехал! И куда — не сказал, и спрашивать запретил! И господину Водалту скажи — не будем продавать слачу, пусть вся сгниет. Ни куйна он с нас не получит, жлоб тижальский!
— Тише! — говорю. — И помедленнее. Кто такой господин Водалт? И чего за что он с вас хочет?
— Да пусть хотейку себе в дупу сует! — у нее что, скорость речи не переключается? Или, может, если она медленнее заговорит, то голос уйдет в инфразвук, вот и частит, чтоб повыше звучало? — Долги не наши, и отдавать не нам. А хочет по золотому с мешка свежей слачи — дадим ком навоза без сдачи, и пусть радуется, что целым ушел.
— Насколько я понимаю, тут тяжба в полном разгаре, — Одоня еще что-то вопит, но я говорю громко и медленно, чтобы все, кто присутствует при разговоре, слышали, о чем идет речь. — Клянусь, что не знаю, о каком господине Водалте речь, и, скорее всего, его самого никогда не видела. Иду на Ладрогский тракт, зашла попросить воды — попить и помыться, но, раз тут такой непорядок, задержусь, поговорим, разберемся.
Тетка, как только я поклялась, что Водалта их не знаю вовсе, немного успокоилась, а потом, как я и ожидала, притащила меня в полуземлянку старого Пега. Примечательный такой дед, колоритный. Кожа темно-оливковая, морщинистая, желтые клыки над губой торчат, меховая жилетка на голое, костлявое до жалости тело, куча фонящих природной магией цацек на груди и запястьях, кожаные, затертые до блеска штаны и стоптанные калижки на шишковатых ногах. Чистокровный орк, а живет среди хуманов, обзывается на деревенских, только что желчью не брызжет, а сам готов ради них в огонь и воду. Какая история его сюда привела и здесь задержала — не знаю, но уж наверняка есть. Недосуг выспрашивать, сейчас выясняем другой вопрос: кому, почему и сколько должно селенье Варлацы.
Ситуация знакомая и безвыходная, из разряда "сами виноваты, с жуликом связались". Господин Водалт, неслабый частнопрактикующий маг, специализирующийся по сельскому хозяйству, заключил устный, но от этого не менее твердый договор с селеньем Варлацы, на "благословение", как селяне называют стимуляцию урожайности сада. Только вот цену договора каждый подразумевал свою: селяне — "позлату", медную монету среднего достоинства с позолоченным профилем Альфара I, с каждого собранного мешка ягод, маг же — "по злату", по золотой монете с мешка. Понятно, что ни один нормальный человек так слачу не оценит, то есть господин маг смошенничал. Но по рукам ударено, слово дано — остается только платить.
Пег нашел лазейку — платить надо за собранный урожай, если ягоды не собраны, валяются на земле — можно оставить жулика с носом. Маг бесится, дважды подсылал к ним крепких парней для выбивания долга, один раз сам приходил, предлагал разойтись миром — отдать ему этот сад в качестве компенсации долга, только тем крепким ребятам накостыляли всей деревней по самое небалуйся, а сад отдавать магую — больно жирно с него будет. Но и потеря одного урожая — уже серьезный удар по благосостоянию селян, кто побогаче — развяжет узелки с припасенным про черный день, а у кого ни гроша не накоплено? В общем, монокультура — зло, всегда надо иметь хоть немного земли под зерновыми и бобовыми, не на продажу — для подстраховки от таких хитромордых дельцов. А господина Водалта следует проучить, хотя бы ради престижа магического искусства, излечить его, так сказать, от излишнего златолюбия.
Златолюбия. "Кто что любит, то того и погубит". Проклятие на невозможность получения оплаты. Условием снятия поставить клятву, что от претензий по саду отказывается и жульничать более ни в чем не будет. Только вот сформулировать почетче, чтоб не было никаких разночтений. До вечера мы втроем сидим в чистой, пахнущей свежим бельем и пирогами "веталке" тетки Одони, сочиняем текст и ругаемся. Я, как самая грамотная, пишу на доске углем и периодически стираю то одно, то другое слово. Иногда вместо пирога этим же углем и закусываю, недосып страшнейший и отдыха в ближайшие часы не предвидится. Вот когда доской закусывать начну — наверно, меня и отпустят. Нет, согласовали раньше.
— Утром проклинать будешь? — спрашивает Одоня.
— Нет, — отвечаю. — Не собираюсь я его проклинать. Это сделаете вы.
Ойййй... опять она зачастила, как пулемет, хоть затыкай уши. Ну и что, что он маг? Такой же человек, как и все, только отражающих сфер понавешено. И боевка — не его специальность, так что щиты явно не идеальны, да и невозможно постоянно их на себе держать, резерв восстанавливаться не будет. На Ирайе все разумные имеют, пусть иногда слабый, но магический дар. Если деревенских собрать в большую звезду, скоординировать — вон, и Пег мне поможет — то надежней, чем у любого одиночки получится. А если я наложу — то большой вопрос, получится ли у них даже при выполненном условии снять. Одоня притихла, задумалась.
— Так это, — говорит. — Как Дикой Лог сковали! Я ж из Дозиньцы родом, сюда взамуж выходила... а у нас Дикой Лог рядом, ежели теплая зима — вода бурлит, через него не проехать. Так нас бабки собирали мороз выпевать и выплясывать, чтобы Лог сковало. Пятнадцать девок, три старухи машут руками, кому когда выход делать. По очереди пели, потом возьмемся за руки — и плясать, а допляшем — как мороз грянет! И все по домам. Утром встаешь — ан, на улице все заиндивело, захрясло, и лед крепкий, что половицы — хоть пляши, хоть быками телегу тащи. Так и тут можно.
Запятую в этой истории я увидала, а вот точку — не успела, слишком долго ждать бы пришлось. Но и запятая меня порадовала. Вот представьте себе толстую тетку, которая тащит на себе мешок переспелой, исходящей забродившим соком ягоды. Ставит его у порога, садится на приступку и ждет. Где-то через час в селение является господин Водалт: в охотничьем костюме и шапочке с длинным пером, пуговки на камзоле серебряные, тонкой работы, плащ фибулой ювелирной работы с двухкаратным изумрудом застегнут, ни дать, ни взять — наследный прынц в изгнании. Я вообще тут классические плащи только раза три видела, вещь статусная и непрактичная, особенно летом. Сопровождают магуя двое дюжих слуг. Все трое — на хварах, если кто не знает — это ящерка такая, передние лапы короткие, а задние — кенгуру обзавидуется, только вот удерживаться в седле при его скоке — искусство посерьезней нашей верховой езды. А ведь некоторые на них даже сражаются, вон, степные орки или соплеменники капитана Ларута, с трудом замиренные хапры.
От этой троицы так и веет опасностью. Водалт соскакивает с хвара, подходит к толстой тетке: та спокойно греется на солнышке и за ним наблюдает. Маг без слов протягивает руку — тетка сует два пальца в карман и вытягивает золотую монету: "Бери, Водалт, золотой..." Тот берет, а тетка, не останавливаясь продолжает: "...вместе с нашим проклятьем — и отсохнет твоя рука до тех пор, пока не расторгнешь все жульнические договора и не поклянешься впредь не заключать подобных". Рука Водалта повисает плетью, золотой катится под ноги. Легкое движение другой, левой — в тетку летит что-то мерзкое, из разряда "псевдожизнь вредоносная", но растекается в лужу на подлете к крыльцу. Зря, что ли, я щит ставила. После атаки магуя выхожу на крыльцо и говорю:
— Уважаемый господин маг, вы только что использовали атакующее заклинание для нападения на мирных жителей. Это уже два серьезных преступления. Вы хотите на каторгу или предпочтете лишение дара? Что, не слышу? Нет-нет, не доставайте оружия, щит сработан на совесть... У вас есть выбор — либо вы даете клятву не жульничать (если вы — честный человек, для вас же ничего не изменится, правда?) и расторгаете договор с этой деревней, в этом случае вы исцелитесь, а мы позабудем о вашей несдержанности, либо можете валить отсюда куда хотите, не останавливаясь и назад не оборачиваясь, оставшись калекой на всю жизнь, либо делать, что задумали и ждать визита серьезных парней из Конторы. Выбор за вами!
Водалт оглядывает селение — оно как вымерло, никого, кроме нас с Одоней, на улице нет, окна ставнями закрыты, двери заперты.
— На вашем месте я не стала бы идти на конфликт с законом. Оставшись без руки, вы еще можете посудиться с селянами (если дадите клятву — то нет: она расценит вашу тяжбу как жульничество), но, совершив убийство, вы сами попадете на суд жестокий, скорый и справедливый: тут вам даже каторжник не позавидует.
— Твой, что ли? — ну-ну, ты мне еще права покачай.
— Не претендую, — улыбаюсь ему примирительно. — Я тут никто и звать меня никак, а вы напоретесь на реальную силу.
— Контора, да? — качает головой маг. — Везде стукачи. Деревенские дятлы... вы только это умеете. Всех под одну гребенку, кто поднял голову — тех и стриги!
— Не хочу спорить, — на самом деле этот вопрос надо бы провентилировать, вдруг действительно так? — Но вас не из-за этого прокляли, а за ваше жульничество.
— Но проклятие — тоже преступно! И вы ответите, головой ручаюсь!
— И потеряете голову. Вас проклял не маг, Водалт, вас прокляли простецы, а на них закон о преступных магических действиях не распространяется. Проклятие одного обиженного простеца дешево стоит, но проклятие сотни простецов — это реальная сила. Либо даете им клятву и расторгаете договор — либо остаетесь одноруким калекой. Что выбираете?
Он дал клятву. Поднял возвратившую чувствительность руку, скривившись, размял плечо, пошевелил пальцами — а ты как думал, все пройдет безболезненно? — вскочил на хвара, прикрикнул на слуг, и все трое вылетели за ворота, как ошпаренные.
— Ох, чует мое сердце, нам он этого не простит... — вздохнула Одоня.
— Не простит мне, а не вам, вас он всерьез не принимает, просто решил, что я как-то хитро простецами прикрылась, творя это проклятие. Слушай, Одоня, вот на куйна вам этот маг, который и себя исцелить не может? Нет, понимаю, если было бы что серьезное, но ягоды на ветках сохранить и насекомых отвадить — это вы сами сможете, если вместе возьметесь. Хоть кто-то из Варлац в школу ходил?
— А как же! Старый Пег учился, у него дома и книжки лежат.
Ну, твою ж мать... Да, такие вот люди. Наверно, бесплатного образования мало, оно должно быть принудительным! Хотя все равно не оценят, озлобятся только. По СССР помню.
До темноты отсыпалась, после захода собрала одонины пироги, повидло в сушеной коробочке-тыкве, живую воду перелила в керамический бутылек, а флягу наполнила водой нормальной. Пег, посмеиваясь, подарил мне ложку, вырезанную из раковины и маленький казанок с перекидной ручкой: и варить, и жарить, а понадобится — и лепешку в нем испечь можно. Тяжеловат, конечно, но не критично, я больше от недосыпания и расхода сырой энергии устаю. А старикан-то непрост: по его участию в истории с магом чувствуется опыт старого служаки, а не лесного или деревенского жителя.
— Черный буфер? — спрашиваю.
— Не, в Теленке служил! — отвечает. — А ты из буфера, видно. Там все такие... ушмы, атаман-бабы, всех на уши поставят и плясать заставят, как ты нас.
— Ну, — говорю. — Зачем так? Не я вас построила, жизнь. Ты уж научи кого из мелких тому, что сам знаешь, а то и впрямь будут подниматься только когда им на шею веревку набросят и потянут как следует.
Смеется, говорит:
— В Теленке тебя б за такие слова на поединок вызвали, там за шею вяжут только пиратов, и поднимают высоко-о!
Так и пошла я по дороге, поправляя сидор на плече и смеясь. А ночь-то заметно холоднее прежних, осень, что ли, приближается? Нет, не может такого быть, лето на середине, и все же: какое сегодня число? Совсем потерялась во времени. Как попала — ни одних суток спокойных не было, все слились в нескончаемый поток, в один невероятно длинный, тяжелый и насыщенный день. "Выхожу один я на дорогу...". Народ здесь ночью за ворота не шастает, призрачный отряд всех распугал, а мне он не страшен, вот и получается, что ночью самое безопасное время для путешествий. К тому же, не жарко идти, а то днем просто пекло. И это еще далеко не Хапренернаут, он-то намного южнее. А уж как нагхане в своих пустынях и мангровых болотах живут — вообще не представляю, то-то они у нас во сто тряпок даже летом кутаются. Интересно, кстати: у них там чисто мезозойская флора, или тоже есть привнесенные виды? Маячит догадка на краю сознания, никак в мысль не оформится.
Тут и вторая мысль в голову постучалась, четкая, темная и тяжелая. Человек — да что человек, орк и тролль, по моему мнению, тоже — тварь, в массе, ленивая и не желающая ни за что отвечать. Любопытство заканчивается у кого в шесть, у кого в двенадцать, самое позднее — в шестнадцать лет, а вытесняет его социализация, которая является, по большому счету, однообразной игрой с жесткими правилами и — внимание — в этой игре не жалуют тех, кто эти правила может даже не изменить, а обойти или проигнорировать. Любой власти не нужен умный народ — ей нужен тупой и покорный, любой народ не рвется ни к образованию, ни к прогрессу — он рвется к спокойной обеспеченной жизни. Но спокойная жизнь не должна слишком долго тянуться. Чтоб не привыкли. Как только наступает неблагополучие (а это обязательно происходит время от времени, по естественным причинам) — ни тупой и необразованный народ, ни тупая самодовольная власть не смогут его даже скомпенсировать, максимум, на который они способны — не замечать беды, пока она не станет для всех смертельной.
