Изгнание. Книга 1

Мне не стоило покупаться на его уговоры и подписывать документы, но кто мог подумать, что в примитивном договоре содержится подводный камень нарушения прав свободного человека Зема...

Я позволила на короткое время выработать во мне чувство вины и благодарности по отношению к человеку, приютившему меня в трудный час. Да, он пострадал из-за жалобы своей клиентки, но разве я виновата в том, что у него "не получилось"? Он мог завести роман с любой девушкой, а после обвинять ее в своих проблемах с клиентками, — зачем было выбирать подобную работу?

Это унизительно, гадко, недостойно для мужчины!

Просто Инор привык продавать свою страсть за деньги, но рано или поздно обязательно должен был случиться "прокол", сбой, — он же не машина... Зря его послушалась.

Но не буду себя обманывать: в том, что я подписала контракт, виновен не только мой бывший приятель, но и я сама: польстилась на идею быстрого получения значительной суммы неотработанных денег, надеясь вернуть их с лихвой в считанные дни.

Мне нужно посетить несколько мест: заплатить за проезд, за предоставленную информацию, возможно, сделать подарки...

Несомненно, деньги мне удастся раздобыть в считанные дни, лишь бы удалось успешно слетать на острова Счастья, где лежит кое-что, принадлежавшее матери...

Откуда мне было знать, что впоследствии придется искать лазейку для нарушения статей договора? Почему нельзя просто уплатить неустойку? Пусть компания обогатилась бы за мой счет... Неужели придется вновь менять документы и скрываться, теперь уже от вербовщиков?

Силовой купол полностью скрыл меня от окружающего мира. Выбрала живые обои, — берег океана шелестел вдали, в воздухе посвежело, — хорошая голография. Хотелось встать и пробежаться босиком до самого океана...

Память на несколько мгновений развернула панораму былого.

Детство мое промелькнуло быстро: оно было счастливым, но коротким. Дисципий совершенно не помню: похоже, детская память невольно выбросила из ассоциативных рядов некоторые неприятные моменты, — со мной нередко бывает подобное. Я умею заставить себя забыть.

Как дочери Зоэфиль, приходилось много учиться и работать.

С подросткового возраста мать постоянно загружала меня творческими задачами из разных областей народного хозяйства, точных и гуманитарных наук. Я умела на лету составить стих на любую тему, высчитать в уме, словно живой компьютер, траекторию полета на Марс, — при гипотетически отказавшем автопилоте, — знала наизусть статьи Конституции и сферы их правоприменения, — но почти ничего не ведала о реальной жизни людей.

Из меня создали живой говорящий компьютер, чувствующий как обычный человек, но далекий от человеческих чувств и стремлений. Почти биоробота.

Однако, неожиданная смерть матери всколыхнула душу, заставила почувствовать себя живой и зависимой от обстоятельств, вынудила немедленно измениться и переосмыслить взгляд на мир. В противном случае, меня бы уже сломали или уничтожили.

Но ресурс перевоплощения велик: автосуггестия не позволит мне отчаяться полностью: порой гипноз не грешен, если он спасает. Я умею отупляться, переставать чувствовать, превращаясь в подлинное деревянное полено.

Что запомнилось из детства? Озеро Милитацио, прилегающий округ, правительственный центр на горе Милитацио, дворцы элиты, приёмы, балы и ложь о всеобщем благоденствии народа.

Интересно, пришлось ли моей матери хотя бы единожды побывать в квартале бедноты, подобном Субуре? Видела ли она вопиющую нищету бОльшей части населения планеты? Или ей неизменно демонстрировались "потёмкинские деревни", а она всему верила и выступала с радостными докладами на Совете?

Раньше мне казалось: мать — самый мудрый и проницательный человек в мире, но она оказалась сущим ребёнком, доверчивым и безоглядным. Ей исполнилось бы вскоре сорок шесть...

Первые мои воспоминания связаны с теми счастливыми днями, когда мать забрала меня из дисципия для детишек элитариев в свой огромный, светлый и "поющий" дом. Во дворце — великолепная акустика, каждое слово взлетает под потолок и словно облагораживается самими стенами. Древний архитектор был мудр...

Наш дом-дворец, с имитацией центрального смотрового донжона и высокими стенами с башенками, имел подземный выход прямо к берегу озера. Вернее, подземных ходов было два: один — для многих "посвященных" лиц, просто короткая дорога, — о другом знали лишь мы с мамой, но не пользовались никогда ранее, — до печальных событий. Лаз был старый, заброшенный, во многих местах обрушился и представлял опасность для передвижения. С его помощью мне удалось уйти от преследования.

Когда только вошла в дом мамы впервые, меня встретили две няньки — родные сестры. Очевидно, они были двойняшками, или нарочно доводили свое сходство до полной идентичности: черты лица, прическа, одежда. Их звали Флер и Клер, обе — маленькие, сухонькие, длинноносенькие и заводные, как девчонки старые.

Только через десять лет, уже подростком, научилась различать их по "особым приметам": у Флер выросла крохотная бородавка на кончике носа, а удалить ее она боялась, несмотря на полную безопасность такой процедуры.

Няньки-гувернантки учили меня азам наук, водили купаться на озеро, заплетали косички и показывали приемы личной самообороны. Причем каждая владела своей личной системой: пришлось мне овладеть обеими техниками. Правда, до сих пор мне пришлось лишь раз применить своё умение: надеюсь, Хостис не обиделся...

Нередко хотелось и Инору скрутить правую руку, чтобы неповадно было грубить в любви, но не хотелось напугать его своей силой, — иначе я сразу вышла бы из тщательно срежиссированного образа. У Инора возникли бы подозрения.

Озеро Милитацио, волшебная синь вод которого пала с небес на землю по воле Креатора, возникло в котловине тектонического происхождения, окруженной отовсюду горными кряжами. На северной стороне озера, совсем близко к водоему, расположены два считающихся потухшими вулкана.

Повсюду вокруг озера высятся грандиозные, подавляющие размерами особняки-замки, принадлежащие наиболее высокопоставленным членам Совета, — "демократически избранных членов", как мне внушали в детстве.

Замки те были для чужих глаз невидимы, — просто их окружали голографические картины, целиком имитирующие окружающую природу; глядя в окно, казалось: озеро находится посреди подлинно природного заповедника, где нет ни души человеческой, одни кошки дикие снуют бесконечно туда-сюда с рыбкой в зубах...

Наше озеро — бессточное, солёное и содовое. В середине озера вода его становится пресной, в силу того, что некая существует подземная связь озера с одной великой рекой...

В окрестностях Милитацио в изобилии, без вмешательства генетиков, произрастают персики, гранаты, яблоки и оливки; в воде водится лишь один вид рыбы — альбумус семейства карповых, — вкуснее его нет ничего на свете! Хотя мама и говорила, что есть рыбу — почти так же дурно, как и мясо, но я уродилась вот такой: жестокой!

В крохотных норках вдоль берега озера водятся очаровательные водоплавающие кошки, — самые удивительные существа на планете: они могут запросто ухватить проплывающую рыбешку за хвост и тут же вынырнуть на поверхность. И рыба, и кошки — защищены специальными эдиктами Совета. В нашем доме, однако, не было диких кошек: они трудно поддаются приручению людьми, — гордые и с большими когтями...

После купания в нашем озере в одежде, — любая вещь становится чистой из-за высокого содержания соды. Но пить эту воду нельзя. Как-то попробовала, — пожалела.

Няньки ужасно меня ругали. Думаю, мать немало им платила за такую их ко мне любовь. Или и вправду любили?

Называла их "моими дряхлыми голубками", они не обижались: сами научили старому стихотворению. В детстве именно их я видела чаще всего, поэтому им и пыталась подражать в речи, походке, даже прическе.

В семь лет я самостоятельно заколола волосы на манер этакой греческой "кули", — мама чуть со стула не свалилась со смеху; велела нянькам впредь делать себе "нормальные" прически, раз у ребенка — тяга к подражанию.

В одном твердо уверена: они были преданы мне всем сердцем: раз жуткий живой мастиф элитария Кена, — его выгуливал биоробот, — сорвался с поводка и устремился ко мне. Флер и Клер кинулись наперерез огромной псине и закрыли меня своими телами. Правда, мастиф их вовсе не покусал: оказалось, прошел специальное суггестивное воздействие для собак. Высшие животные вполне внушаемы на уровне образов.

Несколько лет мы с Клер и Флер просто "играли" во что ни попадя: в железную дорогу и космические сражения, в прятки и салочки, в хоспитл и мифы Древней Греции, в разбойников и пиратов, в нарды-триктрак, шашки и шахматы. Словом, во всё, способствующее развитию мышления.

Но лет с семи игровое обучение стало постепенно сменяться курсовым урочно-лекционным, но переход совершился незаметно: элементы игры долго сохранялись в обучении. Думаю, мои няньки были классными педагогами... Они рассказывали старинные смешные истории про нянь: наверное, чтобы я поняла, как мне повезло!

Например: приходит дама домой рано. Идет в сад, где няня у бассейна должна играть с сынком. А нянька ей искренне отвечает, что сынок дамы вместе с сыном няни за пивом пошли: садовнику опохмелиться нужно... Только что-то долго мальчики не возвращаются: видно, снова угостились порошковым пивком, как и вчера. — И другие подобные "сказочки" для развития чувства юмора.

Порою рассказы нянь оставались в памяти на несколько минут, порой — навсегда. Так, когда мне было лет семь, сестрицы поведали то ли сказку, то ли быль, — об общении землян с инопланетянами в относительно недавнем прошлом. Очень убедительно рассказали о восприятии земными учеными чуждых знаний и технологий, далеко превосходящих земные.

Якобы лишь небольшая часть специалистов, после возникновения контакта с 'чужими', смогла воспринять чужие дары знания, — остальные же немотивированно бунтовали, выступая против контакта с инопланетянами: за сохранение старых, привычных теорий, аксиом и производственных технологий. Многие ученые навсегда ушли из науки, так и не пожелав переучиваться, — становились простыми работягами, деклассированными элементами, спивались, бродяжничали, прибегали к суициду, — не смогли пережить гибели прежних научных парадигм. Мне казалось, что в своем рассказе няньки несколько утрировали, преувеличивали, но, возможно, реальность была куда страшнее?

Будто бы само сословие элитариев возникло из опытов генной инженерии, базирующейся на инопланетном знании: элитариев планировалось сделать сверхчеловеками. Действительно, удалось продлить жизнь представителям этой страты, но во многих отношениях знать утратила саму человеческую сущность. Безусловно — главное: элитарии подобны паразитам на теле общества, но это я осознала, лишь став взрослой и близко пообщавшись со многими представителями своего слоя.

Когда спросила, почему же в настоящее время считается: инопланетян не существует, — ответили: что "контакт" прервался неожиданно, пришельцы улетели назад, на свою Родину, — наши ученые так и не выяснили, откуда именно были визитеры. Впрочем, возможно, информация об этом еще ждёт своей расшифровки...

Помню, на другой день после такой странной истории про инопланетян, попробовала выяснить у Флер и Клер некоторые конкретные детали, но — напрасно: обе они сморщили носики и заявили, что не понимают, о чем идёт речь. Ничего и никогда ни про каких пришельцев слыхом не слыхивали!

Удивилась я такому розыгрышу и маму спросила вечером: почему няни вначале рассказывают нечто, а на другой день делают вид, что ничего не помнят из того рассказа. Но мама объяснила: подобное может происходить, — значит, нянькам материал для беседы со мной был предоставлен на короткое время, они почерпнули его в гипносне, а через сутки полностью забывали, если сведения имели государственную важность. Тогда я ничего не поняла, но своих "дряхлых старушек" оставила в покое.

Лет с восьми мама брала меня в некоторые недальние поездки: на Луну и Марс. Марс — немногочисленная колония, однако, ближе к земным условиям, нежели земной спутник.

Луна-Муна мне не понравилась: много "неудобий", промышленность хорошо развита, но люди живут там скучно и скученно, искусственной гравитации по типу земной на спутнике не создали, догадываюсь, — почему: все пресловутая экономия средств, в соответствии с которой реальные удобства человека считаются второстепенным пунктом в сметах.

Поэтому на Муне существуют естественные предпосылки для неизбежного обращения всех местных жителей, раньше или позже, к врачам-экзомедикам, внимательно исследующим и пытающимся лечить необычные новые новые патологии обитателей спутника Зема. Однако, чаще всего, нетипичные заболевания жителей Муны — неизлечимы. Во всяком случае, этим бедным людям надеяться не на что: при выявлении такого диагноза у очередного несчастного колониста его насильно переселяют обратно на Зем, но и здесь они не адаптируются, — погибают многие. Потому что некоторые лунные жители уже и родились на Муне, не на Земе. Их кости и органы подверглись изменениям, мутациям, и их нельзя считать землянами в полном смысле.

Слишком рано человечество начало процесс колонизации окрестных небесных тел, — так еще в детстве думала. Теперь, наслушавшись россказней Инора об его жизни на Муне, — я имею аргументы в пользу необходимости запрещения постоянного пребывания людей на спутнике: там опасно находиться более года.

Но мои доводы более никого не заинтересуют, пусть и декларируется право свободного внесения предложений на рассмотрение Совета Планеты и/или Ассамблеи Планеты, что равнозначно референдуму, — любым гражданином Зема.

На деле это утверждение о равенстве прав — голословно: рассматриваются лишь предложения депутатов, — исключительно из числа элитариев, либо "граждан — не депутатов", если их предложение заранее "защищено" миллионом или более подписавшихся. То есть, проще говоря, ты должен быть богат или знаменит, чтобы собрать такую кучу подписей...

И слова о всеобщем равенстве и братстве — фикция, равно как и утверждение об избираемом на демократических началах Парламенте-Совете: все депутаты принадлежат к генетически облагороженному долгоживущему сословию элитариев, однако, об этом ни слова в Конституции. Везде — обман на нашей планете, а раньше верила в царство справедливости...

Хорошо земное Царство Креатора: если бы Инор не спас меня, беглянку, той ночью, я бы умерла с голоду или погибла в секретной лаборатории, и никто другой не протянул мне руку помощи в тот день. Нет на планете обычая: помогать нищим! Их давно вывели! Как блох: нищие в один прекрасный момент просто исчезли с наших улиц. Мама радовалась новому занятию Хостиса, спасавшему сирых и убогих, расселяя их в хостелах, принадлежащих церкви. А куда они делись потом, эти нищие? Злы и равнодушны люди, здесь каждый — сам по себе...

Все-таки я была благодарна Инору, — иначе он не спасся бы от моей ярости и гнева. Инор сам не подозревает, что могло приключиться с ним за подобное его неджентльменское поведение в отношении меня. Ничего более я не могла ему предложить в тот момент, а мысль о том, чтобы вместе с ним отправиться на поиски сокровищ семьи, — отмела сразу: Инор не показался заслуживающим доверия. От него всего можно ждать.