10. Пряный кофе

Ближе к концу Луиза Рич всё чаще писала, что у неё болит сердце. А однажды проскользнули слова: "...когда же ты уже скажешь мне правду, милый мой Стиви?". И я поняла, что в какой-то момент она догадалась — благодаря ли материнскому чутью, по иной ли причине... Но продолжала писать и выспрашивать вымышленные подробности о замужней жизни "Мадлен".

— Я должна поговорить с Мэдди наконец, — произнесла я вслух, словно давая зарок. — Обязательно. Скоро... После благотворительного вечера.

Отреставрированный бабушкин портрет одобрительно улыбнулся со стены.

Письма я убрала в ящик стола, прикрыла сверху планами по ремонту замка и заперла на ключ. Мне следовало обдумать всё это позднее, возможно, посоветоваться с Эллисом... Но, святые небеса, как же страшно было разрушить то хрупкое равновесие, которое установилось пока между мною и Мадлен!

В дверь робко поскреблась Юджи и доложила, что пришёл отец Александр "с детьми".

— Проводи их в Голубую гостиную, — со вздохом распорядилась я, припоминая о старой договорённости со священником. Вероятно, "детьми" были те самые девочки, Лили и Дейзи — смышлёные работницы писчей лавки, и их младший друг Берти. Я обещала, что ночь накануне званого ужина они проведут в особняке, чтобы привыкнуть к атмосфере высшего света. — И прикажи, чтоб им подали горячий шоколад с печеньем. А для отца Александра — классический бхаратский чай с кардамоном. Я спущусь через десять минут... нет, через полчаса.

Юджиния посмотрела на меня необычно проницательным взглядом.

— Я прошу прощения, миледи... Но, может быть, вам тоже бхаратского чаю?

Губ моих коснулась улыбка.

— Спасибо. Но тогда лучше не чая, а тех трав Маноле. На кухне знают.

Она сделала безупречный книксен и выскочила в коридор.

Мне подумалось, что за тот недолгий срок, что мы были знакомы, Юджиния сильно изменилась. И дело было не только в том, что она научилась правильно делать книксен, сортировать письма или расширила свои знания о мире.

Юджиния, с которой я столкнулась несколько месяцев назад, никогда не отважилась бы второй раз взглянуть на сэра Клэра Черри после той лекции, которую он ей устроил.

Новая же — выучила его любимые сорта чая и научилась улыбаться Джулу, получая неуловимую улыбку в ответ.

Она... повзрослела?

Почему-то это делало меня самую капельку счастливой.

Я выпила мелкими глотками травяной отвар и просмотрела письма от адвокатов, постепенно возвращая себе душевное равновесие. И лишь когда ощутила вновь спокойствие и силу — решилась выйти из кабинета...

...и почти сразу столкнулась лицом к лицу с Клэром.

— Доброе утро, — произнесла от неожиданности первое, что пришло в голову.

— Уже почти день, — изысканно зевнул он, прикрывая рот перчаткой. Глаза у него были покрасневшие. — И снова бессонная ночь... смею надеяться, что последняя.

— Вы поймали этого "Ироничного Джентльмена"? — искренне обрадовалась я.

— Почти, — уклончиво ответил Клэр, но от меня не укрылись нотки самодовольства в его голосе. — Интересно, знаете ли, бывает идти по следу человека, который использует те же методы. Интересно для меня и печально для него — в грязных играх опыт куда важнее врождённого таланта, — жестоко усмехнулся он. — Не извольте беспокоиться, прелестная моя племянница. Ручаюсь, что больше этот "джентльмен" не успеет вас побеспокоить.

И надо было бы мне обрадоваться и поблагодарить заботливого дядю, но грудь вдруг кольнуло что-то. Точно оказались на краю стола три хрупкие фарфоровые статуэтки, и одной из них была Мэдди, другой — сам Клэр Черри, а третьей — его таинственный противник. И любая могла разбиться от легчайшего прикосновения.

Или две.

Или все три.

Заливистый детский смех я услышала задолго до того, как подошла к гостиной. В галерее внимали ему — кто с умилением, кто с улыбкой, кто с лёгкой грустью — помощница повара миссис Рэй, Юджиния и Лайзо. Воздух был напитан запахами моего детства — горячего шоколада, воздушных слоёных рулетов со сливочной начинкой и солёных ореховых печений под смешным названием "кроличьи ушки". Миссис Рэй шептала что-то Лайзо; лицо её, похожее на грушу и формой, и фактурой, раскраснелось.

— ...давно пора мужа найти, ей-ей. Старая-то леди не дожила до тех пор, как правнуков повидала, а нынче-то и вовсе от семьи никого не осталось. А как бы славно, ежели не только чужие карапузы бы тут хохотали, так ведь?

Я невольно застыла. Все трое стояли ко мне спиной, обернувшись к двери гостиной, а толстый ковёр на полу заглушал шаги.

— Так, — тихонько вздохнула Юджиния и смущённо заалела. — Наша леди ласковая такая. И умная. У соседки моей, у Пегги Горбоноски... я вам рассказывала, да? Так вот, у неё ни ума, ни доброты, зато детей нарожала — шесть живые, а ещё четверо во младенчестве погибли, а одна девочка в прошлом году пропала. И она их бьёт, и кричит на них... Мне их так жалко! А у добрых людей, на кого ни посмотри, то одно дитя, то два... У тётушки Магды вот трое было.

Кухарка мечтательно вздохнула:

— Да ты уж с нашей-то хозяйкой их не ровняй... Я её совсем крохой помню, потому и детишек ну как вживую представляю, ей-ей. Будут миленькие, красивенькие, волосики тёмные, а кожа — что молоко... А глазки, наверно, в старого лорда Эверсана пойдут. Они у него были коричневые, что та земля. Или будут как у покойной леди Ноэми... Голубые-голубые. А вы что думаете?

— Серые, — тихонько предположила Юджиния.

— Зелёные, — ухмыльнулся вдруг Лайзо разбойно и, обернувшись, отвесил мне поклон: — Доброго утра вам, леди Виржиния! Детки в гостиной с маленькими господами-то сдружились, слышите? Вон, хохочут.

А я покраснела вдруг — сама не понимая, отчего.

— Кеннет и Чарльз с детьми из приюта? — Голос прозвучал холоднее, чем мне хотелось бы. — Что ж, надеюсь, сэр Клэр Черри недоволен не будет.

— Вы не бойтесь, леди, они плохому не научатся, — подмигнул мне Лайзо. Кухарка и Юджиния смущённо переглядывались: ни той, ни другой находиться сейчас в галерее не полагалось. — Да и к тому же за ними отец Александр приглядывает, а уж кому, как не ему, спасать юные души? Да и все прочие — тоже... Впрочем, пойду я. Вы уж не серчайте, что я старого друга до гостиной проводил, — с ловкостью бывалого проходимца сменил он тему.

— Ступайте, — великодушно разрешила я и уже через несколько секунд оказалась в галерее одна: кухарка с Юджинией воспользовались моментом и тоже ушли.

Мне только и оставалось, что толкнуть тяжёлую, обитую голубым бархатом дверь.

Никогда ещё эта гостиная, пожалуй, не видела столько детей.

Здесь был Лиам, в одном из своих прелестных "взрослых" нарядов — синие брюки и жилет в клетку с классической рубашкой; Кеннет и Чарльз в детских, но очень скромных костюмчиках тёмно-коричневого цвета; две весьма уже рослые девочки в новых платьях нежных лавандовых оттенков, с упоением внимающие рассказу Лиама; и, наконец, черноволосый мальчик, похожий на гипси, с таким восторгом глядящий на сливочные рулеты, словно он видел их в первый и последний раз в жизни.

— ...А шея у него длиной в человечий рост, и пятнами, пятнами! А рычит он, как сто слонов! — зловещим голосом рассказывал нараспев Лиам свою любимую историю о "длинношеих лошадях о пяти рогах".

Паола и отец Александр смотрели на этот детский цветник с одинаковым мученически-влюблённым выражением лица.

Громко пожелав всем доброго утра и получив в ответ неслаженный хор приветствий, я сделала знак Паоле, чтобы она отвела юных Андервуд-Черри и Лиама в сторону: мне хотелось ещё раз посмотреть, как станут держаться приютские дети при леди. Взгляд мой после случайно подслушанного разговора наверняка был холоден как лёд.

— Ну, это, с благословения Небес, мисс Лили Страут, — неуверенно начал отец Александр, представляя мне официально старшую из девочек, весьма миловидную особу с лицом-сердечком и крупными каштановыми кудрями. — И мисс Дейзи Пинк, — указал он на вторую угловатую и долговязую девочку, застывшую в неловком полукниксене. — Ну, и Берти Бриггс, то есть Бертрам. Мистером его не назову, простите уж, — попытался разрядить обстановку шуткой отец Александр.

Я улыбнулась и кивнула, глядя в чёрные, невыразительные глаза Берти:

— Дети вели себя подобающе?

— Как сущие ангелы! — с жаром подтвердил священник и удостоил предупредительного гневного взгляда всю шуструю троицу. Девочки разом оробели, и только Бертрам продолжал смотреть на меня пристально, не отводя глаз. — Они вас завтра не подведут. Вон, и стихи поучительные затвердили...

Тут я уже не смогла выдерживать строгое выражение лица и улыбнулась:

— Что ж, в таком случае, пусть они возвращаются к чаепитию. Миссис Мариани последит за ними. А мы с вами пройдём... пожалуй, к окну.

Гостиная была слишком мала, чтобы обеспечить хотя бы условное уединение, однако благодаря громкому разговору детей мы могли сохранить иллюзию приватности.

— Скажите откровенно: они готовы к благотворительному ужину? — спросила я, глядя в серую хмарь за окном. В саду вездесущий Лайзо что-то рассказывал старому садовнику, и тот хохотал, прихлопывая себя по бокам. — Если они испуганы... Хватит и Лиама. А ваших воспитанников мы покажем гостям, а затем уведём прочь.

— Ручаюсь за них, — так же тихо, но серьёзно ответил отец Александр, скрестив на груди руки. Пальцы его были сплошь в царапинах и ссадинах, а над костяшкой виднелся большой синяк: видимо, опять сорвался молоток во время очередной попытки подлатать церковное имущество. — Они робеют, может, но глупостей не творят. Девочки, вон, не расплачутся, даже если их в лицо обозвать, — помрачнел он, видимо, вспоминая о каком-то неприятном инциденте. — А Берти и вовсе на Эллиса в детстве похож — такой же, себе на уме, вроде как и живчик, а молчать умеет да подмечает всё... Вот что я вам скажу, леди Виржиния: к лучшему, что детишки-то с Лиамом повидались. Я-то, грешным делом, боялся, что они ему завидовать станут, а они порадовались. Представляете? — Взгляд у священника просветлел. — Вот как у нас бывает, живут два богатых соседа, а одному возьми да и привали наследство. Так второй весь на зависть изойдёт. А у этих-то детишек, кажется, и нет ничего своего, однако ж они чужое счастье не хулят.

Я обернулась и устремила взгляд на юных мисс Страут и мисс Пинк. Обе слушали Лиама с нескрываемым восхищением.

— Это потому, что он мечта для них, — вырвалось у меня. — Мечта... Каждый из них наверняка хотел иметь настоящую семью — и одновременно не верил в это. Ведь дети умны, как говорит миссис Мариани. Они ясно различают осуществимое и неосуществимое, хотя со стороны всё выглядит совсем не так. А тут вдруг их друг получил звезду с неба, семью и благородное происхождение разом. Раньше они любили в Лиаме — Лиама. Сейчас они любят в нём свою мечту. Ведь он показал, что она может сбыться.

— Пожалуй, что и так, — вздохнул отец Александр. И внезапно улыбнулся, поймав мой взгляд: — Что ж мы это всё о грустном да о грустном... Дайте-ка, я вас повеселю.

— Попробуйте, — благосклонно кивнула я, предвкушая занятную историю.

В комнате повеяло лёгким запахом трубочного табака и ладана. Черноглазый Берти, единственный из всех детей, не слушал Лиама, а поглядывал на нас, сопя, как деловитый ёж.

— А дело было нынче утром, — азартно начал священник. — Прихожу я, значит, до зари, церковь к службе подготовить. И тут, на подходе ещё, слышу вдруг — бах-шарах, грохот, звон! Ну, я — за топор, думаю, вдруг в храм вор какой забрался? А двери вдруг как распахнутся, да оттуда как выбежит франт! Хоть и молоденький совсем, а чудак чудаком. Красивый такой, знаете, лощёный, только лицо белое, как у больного. А из штанов торчит позади во-от такой клок, а на лбу у франта самая настоящая шишка. И бежит он ко мне! Я топор спрятал за спину, говорю, чин по чину: "Благословляю тебя, чадо, ты, значит, зачем сюда пожаловало? Али тебе помочь чем?" А он вдруг просиял весь и говорит: "Можете мне не верить, но я раскаялся. Никогда бы не подумал, что... А, впрочем, вам не понять". Ну, я-то молчу: коли чадо великовозрастное считает, что кой-какие вещи мне не по уму, значит, тому и быть. А потом говорю: "Как же это на тебя вразумление снизошло, отрок?". Думал, он на "отрока" взбеленится, а он задумчивый стал. "Было мне, — говорит, — видение... Я теперь часто хожу ночами по городу. Притоны опостылели, пьянствовать я никогда не любил — да и не хочется перед воспитанниками предстать в жалком виде". Ну, мне это показалось любопытным. "Реки, — говорю, — чадо". И франтишка этот дальше стал рассказывать. Мол, ворюга-кэбмен его обманул и завёз не туда, и в поисках тепла забрёл он в наш храм. Сперва ему показалось, что храм был пуст. А затем к франту вроде как подсел незнакомец и стал его спрашивать, почто он такой печальный. "И меня, — говорит франт этот, — как повело. Выложил я ему, как на духу, всё, о чём бы предпочёл умолчать. О том, как ради дорого мне человека занялся игрой и шантажом, как предавался разврату..." — тут отец Александр на меня взглянул искоса и смущённо кашлянул. — Словом, наговорил он много. И больше всего этого франта якобы тревожило, что предал он доверие своих то ли сыновей, то ли племянников, словом, воспитанников, и друга их дорогого в грязь макнул. "Не могу, — говорит, — больше жить во лжи. Может, застрелиться...". А тот незнакомец ему якобы сказал: "Погоди стреляться. Ты исправь то, что натворил, а там, глядишь, само всё образуется. От души каешься?". Франт подтвердил, что, мол, от самой что ни есть души. "Ну, тогда я тебе пособлю", — заключил незнакомец... а потом ка-ак вдарил ему прямо в лоб доской. Ну, франт и повалился, где стоял. А очнулся уже под утро — штаны за гвоздь в лавке зацепились, целый клок выдрался, а доска рядом лежит — видать, со свода упала, я там крышу починял, — смущённо добавил отец Александр. — Я это всё выслушал — и недоумеваю. В чём же, говорю, благость видения? А франт возьми и ответь: "Да мне, понимаете, ничего не снилось. До самого утра. И такая лёгкость, будто у меня на плечах до этого сидел злобный карлик, а тот незнакомец его доской тогда сбил. Понимаете?". Я киваю — понимаю, мол. Отчего ж не понять, я и не такого наслушался... А франтишка-то расчувствовался отчего-то да как обнял меня, да сунул мне свои часы и всё, что у него в бумажнике было. "Жертвую, — говорит, — на храм. Как он называется, кстати?". Я и сказал. А он с лица спал, потом зарумянился вновь. "Судьба", — шепчет. Да и ушёл, шатаясь, точно пьяный. Вот ведь бывают люди, а?

Я искренне посмеялась, не зная, кого мне больше жаль — "франтишку" или священника, вынужденного иметь дело с такими посетителями.

— Что ж, будем надеяться, что жизнь того раскаявшегося грешника пойдёт на лад, — заключила я. — Если это правда случится, то доску и гвоздь можно будет объявить чудотворными.

— Да у меня таких "чудотворных" досок да щепок — полон храм, — грустно почесал в затылке священник. — В сильный ветер чудотворность так и сыплется, так и сыплется...

После разговора мне стало немного легче; ушла странная давящая тяжесть, которая появилась после изучения писем от Уиллоу и миссис Рич. И лишь тиканье часов напоминало о неумолимом течении времени.