Триада миров.1. Внешний мир

— Ты почему не спишь? — раздается голос хранителя. Он стоит у окна.

— Много информации, все думаю.

— Бросай это неблагодарное занятие. Я могу подойти?

— Да, конечно, — я удивлена его просьбой, — а почему ты спрашиваешь?

— Боюсь тебя напугать или разозлить.

Он подходит и приседает на корточки возле моей подушки. Проводит нежно по волосам. От него пахнет коньяком, сигаретным дымом и чужими женскими духами, приторными и навязчивыми до противности.

— Ты пил?

— Пару бутылок виски и бутылка коньяка, не больше.

— Но ты не куришь!

— Под настроение могу.

— От тебя пахнет женскими духами.

— Ты ревнуешь? .— он саркастически ухмыляется, — в конце концов они были милыми.

— Что случилось, Алексин?

— Ничего, прости. Я зашёл просто проверить, все ли в порядке. Задержался лишь потому, что это забавно выглядело со стороны — разбор подарков из прошлого и обида на деда, что он бумагу для акварели не купил.

— Если ничего не случилось, то зачем такое количество алкоголя, сигареты и ...нет, таких подробностей о твоих увлечениях я знать не хочу.

— Да я и не скажу, маленькая ещё. Я уже ухожу.

— Не уходи. Я была не права в кафе, когда повысила голос.

Он внимательно смотрит на меня, потом встаёт:

— Сейчас приведу себя в порядок и вернусь.

Возвращается он через четверть часа, с мокрыми взъерошенными волосами, в свободной домашней одежде. Падает прям поверх одеяла на кровать и подгребает меня под бочок:

— Ну что опять сказки рассказывать или делом займемся?

— Не назанимался ещё?— утыкаюсь ему в плечо носом, вдыхая знакомый аромат с примесью коньяка.

— Да разве зануда даст оторваться?

— Вы с Зосимом отрывались?!!! — вот теперь я точно в гневе.

— Спокойно. Надо ж было парня в чувство привести после твоих нападок. Вот и потащил его с собой в клуб. Слаб твой парень. После первой же бутылки развезло. А это лишь виски были, правда средней паршивости.

— Еще бы ему не стало плохо с почти литра крепкой выпивки.

— Девочка моя, что энергету литр спирта? Тьфу, на один зуб! Даже тебя б не развезло. Вот литров семь, тогда может начал бы чувствовать опьянение. Хотя куда в человека семь литров коньяка — не влезет.

— Ты пьян!

— Наверно. Но не сильно. Так слегка более болтливый.

— А такое возможно?

— В нашей жизни можно все! — он хмыкает, потом устраивается поудобней, — ты сбежала, потому что заподозрила в наших отношения кровосмешение?

— Да. Глупо, наверно, так плохо думать о тебе.

— Ну может своим отношением к тебе и заслужил такое мнение. Но я брезглив для такого. Знаешь, сейчас наверно самое время, чтобы поговорить о наших с тобой отношениях. Я немного пьян, ты слегка взвинчена, мы в одной постели. Ммм, романтика семейной жизни.

— Ты шутишь? Или?

— Девочка моя, не кипеши. Говорить буду я, как самый умный, умудренный опытом и потому что мужчина. Твое дело соглашаться. Устраивает?

— Алексин...

— Ладно, можешь соглашаться через раз.

— Хранитель!!!

— Тихо, если разбудешь Михалну, будет нам с тобой крышка и розовый зверь впридачу. Малыш, я не пьян. Я в твердом уме и здравой памяти. Просто сейчас такой момент, что из ложных чувств вины и мнимых обязательств ты можешь на корню зарезать своё счастье. Я серьёзен как никогда. Сразу прошу у тебя прощение, если в некоторых словах буду груб. Понимаешь, хоть ты и росла практически в мужском обществе, фрейлины и прислуга не в счет, но чисто женские заморочки тебе присущи. Например, что мужчинам от вас надо только одно. Нет, принцесска, мужчины тоже способны на возвышенную любовь. Чистую и платоническую. Высшую, когда ты на небесах от того, что она счастлива, пусть и не с тобой. А ещё есть любовь отца к дочери, сына к матери, брата к сестре. Тоже платоническая. И вот тут начинается самое интересное. Чисто на энергетическом уровне, все виды любви имеют свои неповторимые узелки, правда они видимы не всем. И наши с тобой отношения это все узелки разом. Квинтэссенция любви. Основа и концентрат. Симбиоз всех видов отношений между мужчиной и женщиной.

— То есть?

— Эх, не оценила ты поэтизм момента.

— Алексин, к чему ты клонишь?

— К тому, чтобы ты не испытывала муки совести, что тебя тянет к зануде. Меня это не обижает, не печалит, не ранит. Это пусть он ревнует, раз не может понять. Мне важно, чтобы ты была счастлива. Ваша любовь не изменит моего отношения к тебе, ну может перестану вваливаться среди ночи в твою спальню, чтобы ненароком советы не начать раздавать.

— Тогда кто я для тебя?

— Ты моя семья, часть моей жизни. Да нет таких слов, чтобы описать наши отношения. Потому что они уникальны. Им ещё не подумали определение. Это только я на пьяну голову философию развожу.

— Ты говорил, что ты не пьян.

— Одно другому не мешает. Ну сама посуди, ты в любой ситуации вспоминаешь меня, для тебя норма, что я могу вот так свалиться на твою кровать, да существует куча других моментов, что для нас с тобой кажется обыденным и нормальным, а окружающими воспринимается неадекватно.

Повисает тишина.

— Алексин, а ты когда нибудь любил?

— Чтоб в омут с головой? Нет. Влюблялся, увлекался, волочился, но не любил.

— А с моей мамой?

— Нет. Я просто был хранителем Ольги. Не было таких отношений.

— Но ты подрался с отцом.

— Михална рассказала? Он был угрозой её жизни. Поэтому и дрался. Впрочем, так и оказалось.

И вновь замолкаем. Ненадолго.

— Мне завтра с Шитаком встречаться.

— Я поеду с тобой.

— А можно со мной поедет дед? — очень не хочу, чтобы Алексин узнал в нем Тишку. А вдруг я ошиблась?

— Хорошо.

Через несколько минут.

— Алексин...

— Да, принцесска?

— Расскажи сказку.

— Опять? — он смеется.

— Ну расскажи...

— И ты на самом интересном уснёшь, — подначивает он, подтягивая к себе ещё ближе.

— Я постараюсь, — канючу плаксивым голосом.

— Ладно, я сегодня добрый. Расскажу про одну веселую графиню и наглого виконта...

Впрочем, я опять уснула на самом интересном месте. Утро начинается с неясного шума внизу. Вскакиваю. Алексин уже ушёл, его на боевом посту сменил Неро, который до этого был кольцом. Сейчас же зооморф спал в виде ласки, растянувшись вдоль кровати. На кресле, в обход все уложенных спать игрушек лежит футболка Алексина. Натягиваю её, в роди миниплатья сойдет, и выскальзываю за дверь. За мной ужом скользит зверек, и вот мы уже вдвоем с пантерой крадемся по коридорам в сторону столовой. Вниз не спускаюсь, остаюсь на ступенях. Поскольку открывшееся действо стоит того.

Внизу за полностью сервированным столом, даже самовар пыхтит, сидит невозмутимый Стешин и читает газету. А вокруг стола Михална полотенцем гоняет хранителя, который уворачивается со смехом:

— Ах ты охальник, чаво удумал! У девки молодой незамужней в постели спать. Ах глаза твои бесстыжие!

— Нянюшка, ну это же Хельга. Я, чесс слово, не притронулся к ней. Только сказку рассказал. Ай, больно же!

— Так ты исчо сказки свои срамные дитю невинному рассказывал? Ах ты проходимец, на, получи на орехи!-она замахивается и полотенце со свистом пролетает над газетой Стешина. Тот уклоняется и продолжает читать.

— Батя, ну скажи ты ей! Михална, да не было ничего!

— Да было б чего, я б тебе ухи пооткрутила, и с тем самым местами поменяла! Ввалился к маленькой голубке, пьяный да прям в постель. Ну погоди, архангел недоделанный, я те сейчас устрою!!!

— Нянюшка, меня низя убить, я и так мёртвый дальше некуда. Ай, больно!

— А чиво орешь, раз мёртвый? Мёртвые сраму не знают? Ну-ка подь сюды.

Но Алексин даже и не думает слушаться, наоборот, прячется за Стешина. Тот на секунду бросает оценивающий взгляд на домочадцев и вновь утыкается в газету. Михална, запыхавшись, в сердцах бросает полотенце наземь:

— Так, Викторыч, не двигайся!

С её рук слетают две зеленоватых молнии, которые направлены в хранителя. Он готовится к защите, но раньше его реагирую я.

— Не смей! — посылаю мощный энергетический поток, который коконом окутывает хранителя с дедом защитным экраном. Он поглощает удар Михалны. Неро моментом трансформируется в Цербера, когда все обращают внимание на меня. После затянувшегося молчания первым приходит в себя Стешин:

— Так, вы двое, закончили цирк и сели на места. Хельга, у меня в доме более консервативные порядки. Одень, гхм, что-то более подобающее и спускайся к завтраку. И зверушку свою успокой.

— А мне нравится её вид, — вворачивает Алексин, и тут же получает подзатыльник от Михалны.

Под строгим взглядом деда убегаю в комнату. Там меня поджидает Алексин.

— Хельга, что это было?

— Я испугалась.

— Поэтому бросила такой сгусток энергии, что я едва успел половину слить в сторону. Ты понимаешь, что могла убить Михалну? Откатом от такого щита. Что с тобой?

— Я не знаю. Сначала мне было смешно наблюдать за вами, а потом вдруг рассердилась.

Он подходит и кладет руку мне на затылок. С минуту мы стоим в такой позе. Потом он отстраняется и тихо выругивается.

— Что не так? — мой голос дрожит.

— Ты недалеко от второго перехода. Максимум две недели. К Шитаку ехать нельзя.

— Это мне решать. Я еду. С дедом.

— И я получаю два трупика и бойню падальщиков посреди города. Или ты не едешь или едешь со мной.

Он бросает мне чехол с одеждой и выходит. Злой, но как всегда предусмотревший все мелочи. В чехле свежая одежда.

Быстро приведя себй в порядок, спускаюсь вниз вместе с Неро. Он уже вновь в ввиде пантеры. Внизу в столовой Михална суетится у стола, а хранитель и дед о чем-то беседуют.

— Ой, дитятко, а чтой-то с твоим зверем стряслось? Где он головы осьтатние потерял? А я то ему три миски приготовила.

— Михална, зооморф это,я ж говорил, — дед смтрадальчески закатываает глаза.

— Так одно дело говорить, а второе — увидеть собственными очами. Ну и правильно, все экономия продуктов. Хотя нет, — задумчиво тячнет он, глядя, как назад Неро приканчивает вторую миску еды, — жреть он все равно как будто три пасти. У, ненасытная утроба.

Но Неро все её причитания побоку. Быстро заглотив провиант, он заваливается возле моего стула. Алексин садится рядом со мной. На тарелке тут же вырастает такая гора еды, что я понимаю, живой меня из-за стола не выпустят.

— И не вздыхай, фигурублюдущая немочь, совсем голодом девку заморили, — заводит песньнянюшка, но её обрывает Стешин.

— Так, Михална, остынь. Все причитания позже. Сейчас проблему надо решить.

— Ну опосля, так опосля, Чаво кричать то, — она устраивается напротив деда и замирает.

— Хельга, когда был первый переход?

— Конец августа, — недоуменно отвечаю.

— А сейчас конец ноября. Плохо.

— Это вы сейчас про второй переход?

— Да. Кроме чисто политических проблем, есть ещё и сугубо физиологическая. А вернее твоя личная особенность.

— Дед, а ты можешь говорить яснее и по существу, — опять начинаю заводиться. Зря. Стешин замирает и с мягкой улыбкой смотрит на меня. Я непонимающе смотрю на него. Михална усиленно вздыхает, а Алексин хмыкает:

— Бать, а давай ты в нирвану позже уйдёшь? Хельга потом ещё раз повторит, правда же, девочка моя? — он подмигивает мне, — сам говорил что проблему решать надо. Эх,стареешь, на сентиментальность пробивает.

— Молчи, шельмец, иначе не посмотрю, что вырос, — ворчит Стеншин, приходя в себя.

Но очевидно, не только у меня начались скачки настроения, потому что Алексин тихо замечает с грустью:

— Да что вы меня все прибить то хотите? Подождите, недолго осталось терпеть.

Никто ничего не отвечает. Я упрямо сверлю взглядом тарелку, пытаясь загнать слёзы обратно. Получается, выпрямляю голову и лишь замечаю, как Михална меняет погнутую вилку у деда.

— А дед хотел тебе сказать, что слишком часты твои переходы, история такого не знала, — меж тем как ни в чем не бывало продолжает Алексин, голос звучит неестественно нейтрально, — и твой организм не восстановился после первого, как вновь перестройка. Будет больно, очень больно. Но не это самое опасное, страшней, если третий тоже не заставит себя долго ждать. Три перехода в год — это самоубийство. Но ничего сделать не можем. Такое ощущение, что природа сама гонит тебя вперёд. Будем надеяться, что она предусмотрела механизмы защиты.

Сижу в состоянии оцепенения. Оказывается, я бомба с функцией самоуничтожения. Весело. Тем временем продолжает дед:

— Нам кажется , что есть внешний фактор, который ускоряет процесс перехода, срабатывая катализатором. Поэтому вспомни, что нибудь необычное, что происходило с тобой перед первым переходом и что странного произошло сейчас.

Задумываясь. Да вообще то нет ничего, что имеет общего тогда и сейчас.

— Честно не знаю. Тогда все началось, когда мы с Алексином вернулись с тренировки. Нам при входе сказали, что прибыла делегация из Внешнего мира. Мы шли по коридору, потом Алексин резко сменил маршрут, чтобы мы не столкнулись с делегатамии, а потом меня скрутило.

Хранитель и дед помрачнели

— А сейчас?

— Ну если только Зосим осмелел и целоваться начал, — тихо говорю, краснея.

— Конфликтов, странных разговоров не было?

— Шитак в счёт? И ваши с папой угрозы?

— Нет, — Стешин упрямо качает головой. — В институте что-то происходило?

— Драка с однокурсницей, и срыв Зосима. А то вы его не знаете, он ко мне никого не подпускает. Вон чуть ли преподавателя одного не покусал.

— За что?

— Тот меня кофе угостил, а его как мальчишку отчитал.

— Ясно.

Оба недовольно буровят друг друга взглядом. Я не выдерживаю.

— Вы мне можете объяснить, что случилось.

— Девочка моя, мы бы с удовольствием, только если могли. Мы не понимаем что происходит.

Алексин говорит нежно и ласково. Приходится верить на слово. Но у меня в голове крутиться вопрос.

— А на вопрос ответить сможете?

— Попробуем.

Срываюсь со стула и бегу в гостиную. Там бережно снимаю со стены рисунок четверки друзей и лечу обратно.

— Кто здесь Тишка и кто здесь Джек?

Алексин приходит в ярость. Он просто набрасывается на Стешина:

— Стешин, ты с ума сошёл? Куда ты её втягиваешь? Что ж тебе мёртвые покою не дают?

Михална пытается его успокоить, но он не поддается:

— Хорошо, рассказали об Ольге, Тишка то каким боком здесь? Что вам неймется то?

Стешин выслушивает гневную тираду, потом просто говорит:

— Сядь.

Хранитель подчиняется.

— Ответь на её вопрос.

Алексин нехотя поворачивает портреты к себе и осторожно дотрагивается до коренастого паренька с открытой улыбкой:

— Это Джек. Мой родной брат. Младший. Я старше его на полтора года... был. Он сейчас Странник.

Затем аккуратно переводит руку на худенького хмурого подростка:

— Это Тишка. Он полуморфом был. Его убили практически одновременно со мной. Падальщики. Я не успел его спасти.

Он едва прикасаясь, гладит нехитрую рамку, уйдя с головой в воспоминания.

Я осторожно кладу руку ему на плечо, он трется щекой: