Атакующая кавалерия перешла в лёгкий галоп, и только сейчас Радзивилл поверил, что русский воевода полный болван, если он попадёт в плен, то он его, возможно, даже не повесит, а просто выпорет и прогонит прочь. Но что такое? Магнату показалось, что ветер донёс до его ушей звуки сигнальных труб врага. Ряды их дрогнули и подались вперёд. Поздно, олухи! Михал со звоном вытащил из ножен саблю и издал пронзительный свист. Атака! Радзивилл исподлобья смотрел вперёд, щурясь от холодного ветра.
— Матерь Божья... — прошептал он вдруг, увидев что передние ряды русской кавалерии разошлись в стороны, словно створки ворот, явив скрытые за собой пушки, десятки пушек! Михал понял, что русский воевода его обхитрил, словно ушлый торговец деревенского простака. Нутро поляка похолодело — одно дело врубаться в ряды не готового к сшибке противника, а совсем иное нестись навстречу гибельной картечи. Отворачивать в сторону? Продолжать атаку? И так, и эдак, уже не избежать пушечного огня, а значит, только вперёд!
— Самое время... — с холодным безразличием прошептал Радзивилл, зажмурившись и ещё ниже склонив голову, когда услышал как грозно и раскатисто зарявкали русские пушки.
Повезло Михалу, картечь счастливо миновала его на этот раз. Но не улыбнулась судьба другим — со сдавленным криком слетел с коня трубач Мацей Журавский, не видно стало справа Игнация Пыха, поручника его приближённой хоругви. Атака продолжалась, и кони неслись вперёд, переходя на полный галоп. Тяжёлая сабля Радзивилла пела на ветру, Михал уже различал вражеских канониров, копошившихся у орудий — ещё немного и они будут изрублены, осталось лишь...
Но тут раздался второй залп — русские перезарядили орудия с дьявольской быстротой. Рядом с Михалом снова падали наземь его товарищи, в том числе и Иштван Эрдели, вылетевший из седла и закувыркавшийся в снегу.
— Дьявол! — сдавленно закричал Михал, неужели они сподобятся и на третий залп?!
Воеводе перестало хватать воздуха, во рту пересохло. Надо отворачивать! Иначе картечь сгубит слишком многих! Грянул третий залп! Сигнал одинокой трубы резко прервался, повалились на снег знаменосцы и немногие остававшиеся в сёдлах офицеры, отовсюду раздавался шумный треск ломаемых пик — первые ряды атакующей гусарии оказались подчистую выкошены. Атака поляков захлебнулась. И некому даже подать сигнал к отступлению! Радзивилл с яростью замахал саблей над головой, натягивая поводья другой рукой. Михал пытался направить коня в сторону — нужно успеть уйти из-под обстрела... Вдруг сильный удар в кирасу покачнул его в седле, резкая боль пронзила всё тело, заставив зажмуриться и со стоном выдохнуть...
— Матка Боска...
* * *
— Ай! Попал, Северьян! А офицеров-то боле и не видать! — с восторгом выкрикнул молодой артиллерист, наблюдавший в бинокль за тем, как знатный поляк свалился таки с коня в снег.
Стрелок довольно ощерился и снова прицелился, ища новую жертву.
Четвёртый залп был выпущен уже вдогонку удиравшей с поля боя крылатой гусарии.
— Воистину, артиллерия — Бог войны! — приосанившись в седле, проговорил Яну Христофор Рыльский.
Наблюдавший за сражением с опушки, он убрал увеличительную трубу в футляр и вытащил из ножен венгерскую саблю, воскликнув с радостью:
— Но теперь и наше время подошло! Трубить атаку!
— С Богом, товарищ генерал-бригадир! — напутствовал его Вольский. — А я уж за вами!
Призывно звучат трубы и рожки — ожидавшие своего часа русские кавалеристы начинают разгонять своих коней, объезжая заваленное и живыми, и мёртвыми лошадиными и людскими телами, поле с обеих сторон. Тысяча гусар, поддержанная отрядом запорожцев и драгунскими ротами, бросаются на бегущего врага. Множество рассеянных своей же кавалерией пехотинцев полегло под гусарскими и казачьими саблями, устлав телами заснеженные луга. Изрублены были и многие из тех польских гусар, чьи кони были уставшими, а то и ранеными. Казаки на лёгких и резвых лошадях, настигая врага, с лютой ненавистью бросались скопом на каждого всадника. Но всё же часть крылатой гусарии успела избежать гибели, укрывшись в деревнях за составленными повозками, загородившими дорогу, из-за которых торчали мушкетные стволы и пики.
— Стой! — Рыльский приказал трубить отход, чтобы дождаться артиллерии.
Кавалеристы блокировали винницкую дорогу, предоставив врагу пути отхода по ненадёжному льду реки и оврагам.
Совсем скоро к первому селению прибыли четыре батареи гаубиц-единорогов. Заложив крутой вираж, упряжки остановились в нескольких сотнях метров от последнего оплота поляков. Слаженные действия ездовых и канониров, доведённые до автоматизма долгими тренировками, позволяют открыть огонь едва ли не тут же. Звучат доклады:
— К стрельбе готов!
— Огонь! — глухо рявкают гаубицы, изрыгая на врага пудовые бомбы.
— Недолёт! — канониры, скорректировав угол стрельбы, продолжают обстрел. Одна из повозок развалилась от прямого попадания бомбы. Другая упала прямо в построение пикинёров, буквально разметав их. Бомбы падали одна за другой, создавая хаос и панику среди защищавшихся. Вскоре к русским были отправлены первые парламентёры — венгерские и немецкие наёмники первыми предпочли сдачу в плен бесславной гибели. Остатки же польских гусар, а также немецкие рейтары, решились на прорыв. И это им почти удалось, ведь судьба благоволит смелым и отважным. Связав боем легковооружённых казаков и драгун, сотня гусар ценою своей гибели позволила остальным благополучно ретироваться. А к вечеру спешившиеся драгуны и казаки зачистили селения от последних поляков, после чего бригада встала лагерем в пустых жилищах. В тот же вечер Рыльский отправил составленную им грамоту с описанием боя в Белую Церковь, дабы известить воеводу князя Трубецкого о победе.
Разгром был полный и страшный для поляков. Войско Михала Казимира Радзивилла, авангард армии Стефана Чарнецкого, перестало существовать — до своих добралось менее полутора тысяч воинов, раненых, изнурённых, лишившихся штандартов и совершенно деморализованных. Многие хоругви крылатых гусар исчезли навсегда. Слова же выживших после бойни на Роси произвели на воевод должное впечатление. В тот же день Чарнецкий и Потоцкий после долгих споров и взаимных упрёков решили отойти к Виннице, с тем, чтобы, заняв оборону, дожидаться войска крымского хана. Отправив гонцов в Варшаву и к татарам, армия повернула назад.
Глава 8
Пернов — Аренсбург, Эзельское воеводство. Март 1653.
Первый весенний месяц выдался вьюжным и многоснежным, а кроме того, весьма холодным, словно зима и не уходила вовсе. И пусть световой день частенько радовал солнечной погодой, ночью непогода начинала буйствовать по полной программе. В один из таких тёмных вечеров, когда ледяной ветер, дувший со стороны моря, валил с ног, свистел в ушах и снежным крошевом вышибал слёзы из глаз, через таможенный пост со стороны Феллина к Пернову проехал представительный караван. Когда крытые возки въехали на освещённый прожектором двор поста, из переднего выскочил молодой парень в ладно скроенном, отороченном мехом полушубке и предъявил проездную грамоту. Прочитав оную за огромным столом в караульной, капитан-таможенник сделал запись в журнале учёта о том, что такого-то дня и месяца по указу государя русского Никиты Ивановича Романова с Руси проехал дьяк Посольского приказа Илларион Дмитриевич Лопухин, который целью проезда имеет встречу и переговоры с эзельским воеводой Лазарем Мироновичем Паскевичем.
— Э-э... — начал было парень, записанный в книгу как приказной подъячий Артамон Матвеев, — встреча сия тайная, и огласу никак быть не должно...
— Таковы правила, — помахивая над засыхающими чернилами листом плотной бумаги, сухо прервал его капитан, нахмурившись. — Никто не проведает сих записей, а учёт должон быть. Приказ воеводы на то имеется.
— Добро, — кивнул гость, поднявшись со стула. — Стало быть, нам мочно путь далее держать?
— Без сомнения, — топорща усы, отвечал таможенник. — Токмо я выделю вам сопровождение до Пернова, а для начала справлюсь у господина дьяка о его здоровье.
Заночевав в Пернове, наутро караван продолжил свой путь на запад, и вечером следующего дня, отдохнув в Вердере, дипломаты продолжили свой путь по льду Моонзунда. Ещё через двое суток дьяк Лопухин въехал в Аренсбург, встреченный воеводой Паскевичем у восточной окраины города. Лазарь пригласил дьяка на переговоры не в замок, как было доселе заведено, а в зал приёмов городского совета, что находился в одном из лучших зданий столицы воеводства. Разговор проходил в узком кругу — за резным дубовым столом находились лишь четверо — помимо главных лиц, подьячий Матвеев вёл запись беседы для царя, а Сергей Бекасов выполнял аналогичную работу для ангарского архива, созданного профессором Радеком на базе университетской библиотеки.
— Титулование государя моего теперь отличия имеет от прежнего, — для начала пояснил дьяк Лопухин. — И впредь должно включать завоёванные русским оружьем города и земли.
— Самодержец... Государь Киевский... Великий князь Литовский... — Паскевич внимательно прочитал шапку предложенной Илларионом грамоты, не выражая ровным счётом никаких эмоций. — Ясно, с сего дня изменим титуляцию. Ну а теперь о деле, Илларион Дмитриевич... — предложил воевода.
— Государь мой послал меня на Эзель, дабы упредить о свеях — по весне они вступят в войну с ляхами...
Дьяк замолчал, ожидая реакции Паскевича, но тот внимательно смотрел на гостя, ожидая его дальнейших слов.
— Что не токмо поможет государевым воеводам, но, однако же, сулит и всякие расстройства нашей политики в литовских землях. Магнаты литовские могут избрать себе корону шведскую, сим расстроить договор наш, в Нарове учинённый, и привести Русь к новой войне с королевством.
— Да, интересы Польши, Швеции и Руси сильно переплетены и сложны безмерно. И с устранением одной из сторон сложности не уменьшится, — проговорил Паскевич. — Однако же, коли есть возможность ослабить Речь Посполиту, делать сие надо раз и навсегда. Не растягивая... Но, Илларион Дмитриевич, какова наша роль? Что государь русский желает от воеводства нашего?
— Государь просит вас войти в герцогство Курляндское и выгнать поляков, дабы оное не подверглось непременному нашествию шведскому и не досталось короне. Ваш договор с королём датским защитит вас от гнева канцлера.
— Вот как... — чуть наигранно удивился Лазарь, переглянувшись с Бекасовым.
— Расширение владений королевства шведского в Ливонии недопустимо, — Лопухин повторил заученную, видимо, в царских палатах фразу. — Рига должна оставаться в окружении земель, не подвластных короне. Но ежели в герцогство войдут полк воеводы Потёмкина и новгородское ополчение, то канцлер шведский никак не согласится на оное. А коли Митава станет вольной от власти ляхов, то это устроит всех.
— Великий государь Никита Иванович мыслит верно, — заметил воевода эзельский. — Да только вот будет ли согласен герцог Кеттлер?
— Для оного я и прибыл сюда, — ответил дьяк. — Знаю, что Эзель находится в дружеских отношениях с герцогом...
— В политике дружбы не бывает, — сухо произнёс Паскевич. — А вот интересы присутствуют. И если герцог сочтёт, что его интересы не будут задеты, а выгод прибавится, то он вряд ли будет против.
— Государь мой и том позаботился, — кивнул Лопухин. — Выгод для герцогства без сомненья токмо прибавится.
— Хорошо, коли так, — с расстановкой проговорил Паскевич. — Теперь надо изучить их, дабы знать, о чём речи с Кеттлером вести. А уж потом, Илларион Дмитриевич, путь в Митаву продолжим вместе.
Герцогство Курляндия, Бауск — Рундале. Три недели спустя.
Небольшой городок Бауск стал тем местом, где сошлись в единое войско несколько отрядов, изгонявших поляков из пределов Курляндии. Войско герцога насчитывало почти две тысячи пехотинцев, главным образом стрелков, вооружённых отличными голландскими мушкетами, несколько рот драгун и около шести десятков разнокалиберной артиллерии, сильно сдерживавшей передвижение солдат. Аренбургский полк и две роты эзельской морской пехоты под началом Сергея Бекасова прошли Курляндию с запада — от Виндавы, на юго-восток, к слиянию рек Мемель и Мусса. Четыре сводные роты эзельской кавалерии и большая часть батальона Саляева, осуществлявшего общее руководство операцией, вошли в предместья Бауска с юго-запада, пройдя вдоль польской границы. Из артиллерии отряд Саляева имел только миномёты, для которых оставалось ещё около полусотни выстрелов. За время очищения герцогства от польского присутствия произошло несколько мелких стычек со шляхетским ополчением да небольшими отрядами солдат Речи Посполитой, в которых решительно действующие союзники добивались быстрых и полных побед. Единственное затруднение возникло при занятии Кеттлером Пильтенского епископства. Расположенный на северо-западе герцогства, округ Пильтена формально принадлежал Варшаве на протяжении последних тридцати лет, но Якоб не оставлял мысли вернуть Курляндии эту область. И вот, после попытки подавления в Пильтене народных волнений, вызванных слухами о скором изгнании поляков, Якоб фон Кеттлер отдал приказ занять пильтенскую область.
Отправляя солдат в Курляндию, эзельский воевода Паскевич не оставлял, однако, свои земли без защиты от возможных провокаций шведов. Лазарь Миронович имел под своим началом сформированный им Перновский полк, две роты ангарских стрелков, артиллерию, в том числе пушки, снятые на зиму с кораблей, а также кавалерийский отряд князя Бельского и местных ополченцев. Кроме того, не без основания воевода надеялся и на договор с Данией, определявшей теперь политику на Балтике. Заключённый ещё при прежнем короле Кристиане, он был без проволочек подтверждён и новым королём — Фредериком. Занимавший прежде должность наместника в присоединённых к Дании северогерманских землях Фредерик после смерти своего старшего брата Кристиана был вызван из Бремена в Копенгаген. Проведя несколько лет при дворе, наследник вместе со всем своим народом оплакал и смерть отца — короля Кристиана, при жизни получившего эпитет Великого, который оставил ему державу, находящуюся на пике своего могущества. Судьба послала ему испытания на первый же год правления — но Фредерик, получивший отличное образование и большой опыт управления, сумел с ними справиться. Первым делом он заключил союз с голландцами, недовольными притеснением своей торговли англичанами, а также Навигационным актом, принятым английским парламентом. Датский флот под командованием адмирала Бьелке вскоре был послан к берегам Альбиона, где действовал совместно с флотом Голландии. Союзники нанесли англичанам несколько чувствительных поражений, принудив Лондон к выгодному для них миру. Особенным искусством морского боя в этих столкновениях отличился голландский флотоводец Михель де Рёйтер.
Достигнув курляндского берега по льду замёрзшего Ирбенского пролива и миновав земли ливов, Паскевич и Лопухин вьехали в Виндаву, где на встрече с местным бургомистром попросили аудиенцию у герцога. Гостей с Эзеля герцог принял в родовом замке Голдингена. Кеттлер выглядел неважно, с явным трудом пытался соблюсти этикет, а когда закончилась официальная часть, он устало развалился на отчаянно заскрипевшем диванчике, с досадой откинув в сторону лежавшую там подушку. Паскевичу стало даже немного жаль этого незаурядного, в чём он успел убедиться, человека. Воистину — не позавидуешь положению герцогства, зажатого между тремя державами, каждая из которых имела свои виды на Курляндию! Якоб, как мог, старался отвести от лелеемого им герцогства чужую войну, понимая, что это может разрушить всё то, что он сделал за время нахождения у власти. Потому он и посылал посольства к шведскому канцлеру, польскому королю и русскому царю с просьбами принять к сведению его нейтралитет. Кроме того, в Москву из Митавы за прошедшие года было снаряжено два посольства, но их постигла неудача — первое, отправленное ещё шесть лет назад, не смогло миновать Полоцка. Местный воевода не пропустил курляндцев под началом Фридриха Иоганна фон дер Рекке далее, основываясь на отсутствии дипломатических сношений Москвы с курляндским двором при прежних герцогах. Второе посольство было отправлено три года назад, но и оно потерпело неудачу, так и не достигнув русской столицы. И лишь с началом русско-польских трений герцогство заинтересовало Никиту Романова — в первую очередь своими отличными верфями, с которых каждый год сходило до десятка кораблей. Выслушав дьяка Иллариона Лопухина, Якоб узнал о намерениях русского царя, то, показалось, он воспринял их с удовлетворением и даже облегчением. Шведы также не оставались в стороне, подготавливая себе плацдарм для вторжения в польские пределы. Незадолго до аудиенции у герцога канцлер Курляндии Мельхиор фон Фелькерзам сообщил гостям, что всего неделю назад Митаву покинул рижский наместник, весьма в жёстких тонах продиктовавший волю Стокгольма — на время ведения войны флот и армия Курляндии передаются в ведение шведских военачальников, а само герцогство должно будет принять шведский протекторат. Поляки же, чьим владением, собственно, покуда и была Курляндия, никакой помощи не обещали, лишь требуя от герцога, согласно вассальной зависимости, денег и солдат. Поэтому предложение русского царя о признании Курляндии самостоятельным государством и возможная помощь Митаве в будущем были наиболее предпочтительным вариантом для Якоба фон Кеттлера. Чуть повеселевший Якоб, не откладывая дело в долгий ящик, принялся за снаряжение очередного посольства в Москву. Возглавивший его барон фон Фиркс получил от герцога самые широкие полномочия на заключение договоров с государем русским. Дьяк Лопухин, довольный полным успехом своей миссии, с готовностью предложил Кеттлеру сопроводить Георга фон Фиркса до самых царских палат. Пока же Илларион Дмитриевич советовал герцогу держаться эзельцев, союзников датского короля.
