Армагеддон. Беглецы

так что сахар экономили. В заключение вытащила термос и разлила по кружкам обжигающе-горячий чай.

— Садись давай! — приглашающе махнула рукой.

Завтракали в тягостном молчании. Мать исподволь, словно рентгеном, просвечивала дочь взглядами, а та их демонстративно игнорировала.

Наконец, материнское терпение лопнуло, словно перетянутая струна.

— Что случилось, Марина? — небрежно бросила, не глядя на дочку и, словно между прочим, усердно выводя хлебным мякишем замысловатые узоры на дне блюдечка с медом.

— Это почему это? — огрызнулась Маринка, заметно дрогнув нижней губой. Ой не любила она, не любила, когда мать влезает в ее дела, за что та называла ее поперешной (вредной, южноуральский диалект).

— Вижу же, как мыкаешься (мучаешься, южноуральский диалект), — вздохнула мать, — Опять из-за Егорки своего? — помолчала и продолжила с надрывом в голосе, — Ох, не дождусь я, видать, твоих детей. Так и останусь без внуков...

— Почему это он мой? — повысила голос Мария и отшвырнула недоеденный бутерброд с сыром, но взгляд предательски вильнул в сторону, — Он свой, собственный. Я ему не жена и даже не невеста! Чо ты все бухтишь и бухтишь (ворчать, южноуральский диалект), жить не даешь!

В сердцах пнула завалявшийся под стулом резиновый мячик; на звук, словно из-под земли вынырнул котенок, склонив голову, согнутой лапкой легонько толкнул мячик и покатил его к выходу.

— Ишь ты, расхорохорилась (разошлась, южноуральский диалект) — обидчиво буркнула мать, вскочила со стула. Марина поняла, что перегнула 'палку', поднялась. Руки легли матери на плечи, удержали.

Сердце матери растаяло. Она стояла, поглаживая теплыми ладонями трясущуюся от беззвучных рыданий узкую спину и думала: 'Гады мужики. Шушпанов то тоже по молодости кровушки попил, ой попил!'

Рыдания понемногу стихли и мать принесла платок.

Вытерла. Встретились глазами. И, отвечая на немой вопрос, произнесла вздрагивающим от недавних слез голосом:

— Все из-за этого гада! Не видит меня в упор! Обрыдло (надоело до отвращения, южноуральский диалект) все!

Мать снова тяжко вздохнула. 'Надо ее как-то отвлечь, а то поедом ест себя девка!'

* * *

А вот поездка в Смоленск выдалась у попаданцев непростая.

На второй день седьмицы (славянская неделя) Шварц стоял перед посадником смоленским. Им с Чепановым пришлось томиться во дворе немало времени, пока старший витязь — словно изваянный из гранита, с сединой, тронувшей виски, — не разыскал посадника. У самой стены, на грубо сколоченной табуретке, сидел варяг с перебинтованной ногой, назвавшийся Труаном. Только не русин, а дан (датчанин). Густые русые волосы, изрядно подернутые сединой, падали ниже плеч, схваченные на лбу ремешком. Серо-зеленые глаза на худом, обветренном, словно еловая кора, лице, буравил чужаков с нескрываемой злобой. Горели, как показалось Чепанову, адским огнем. Нос у дана был перебит, по левой щеке, от века до челюсти, змеилась белая полоса шрама, скрываясь в густой русой бороде. В отличие от русов даны носили бороды. Грабитель, насильник, убийца?.. Все, что угодно. Больше всего он был походил на полудикого, невероятно свирепого пса из тех, что не попятятся и перед целой стаей волков. Но сейчас это вой смоленский.

Из двухэтажного терема показались слуги, раскатали у крыльца пушистый ковер, багряным цветом вспыхнувший на фоне серой деревянной мостовой. Водрузили на него резное кресло-столец. Шварц невольно отметил, что у ворот сразу прибавилось вооруженных отроков в начищенных бронях. Шварц нахмурился. Он не питал иллюзий относительно справедливости средневековых судилищ. Обвинение тяжкое, но золото и серебро у попаданцев имелось в достатке, и Шварц надеялся, что, если справедливости добиться не удастся, отделаются выплатой виры (денежный штраф, который взимался в пользу князя за убийство свободного человека или за увечье.). В крайнем случае, придется пробиваться с боем из города. Два пистолета и пара гранат — это немало! К тому же остальные попаданцы с оружием ждут за воротами, Вот только этого он хотел бы избежать — прибыли попаданцы в Смоленск не для войны, а для торговли, и кровопролитие никак не входило в планы.

Появился посадский смоленский. Впечатления он не производил. Лет сорока, с лицом самым обыкновенным. Редкие волосы прилизаны назад, открывая обширные залысины, длинные усы по моде русов. По такому лицу скользнешь взглядом и забудешь. Дорогая свита, ниспадающая ниже колен, была перехвачена широким поясом, изукрашенным золотым шитьем. Но впечатление заурядности мгновенно рассеивали глаза. Глубоко посаженные, светлые до прозрачности, они смотрели с хищным, изучающим интересом, словно их обладатель прикидывал: съесть меня сейчас или приберечь на потом. Шварцу это не понравилось.

— Гой еси, — не вставая, поклонился варяг и попаданцы последовали его примеру.

— И вам поздорову, добрые люди, — он устроился на кресло и уставился на Шварца, тот занялся тем же.

— Кто вы, — нарушил тишину посадник, — Его, — ткнул пальцем в варяга, — я знаю, как доблестного воя Труана, вас, — палец ткнул в попаданцев, — нет.

— Я Кочетов Артем Константинович, — ткнул сжатым кулаком себя в грудь Шварц.

— Я Чепанов Степан Викторович, мы из уральцев.

— Соседи значит, — посадник наклонился вперед, — а почто прозываешься с 'вичем'? То право княжеское зваться так! — и добавил насмешливо, — Или вы князья? Какого роду-племени?

Чепанов снял очки, несколько мгновений рассматривал прозрачные стекла, потом ответил с этакой ленцой в голосе:

— То обычай наш, уральский, у нас каждый человек имеет право на отчество, ибо наш народ благороден от рождения.

— Благороден говоришь? Ну-ну... Вторуша сказывал, — посадник кивнул на рослого седоголового воина, по левую руку, — что здесь человек, который нанес увечья моему вою Труану.

— Да, это я, но он, — Шварц ткнул пальцем в закаменевшего лицом варяга, — кинулся на меня с ножом!

Посадник демонстративно не смотрел на уральца.

— Труан, так ли это было? — вопросил Вторуша.

'Истинно говорю, истинно! — произнес дан с легким акцентом, в голосе звенела обида, — Ложь бает он, одну лишь ложь! Вышел я прогуляться к Славутичу, а этот набросился, словно хищный волк, и пронзил мне ногу. Теперь не могу я служить тебе. В том обида и поношение не только мне, но и самому господину Смоленску!'

— Врешь, — хладнокровно отрезал Шварц в прорези блеклых губ мелькнули крепкие, впору волку, зубы, — и вся моя дружина тому видоки.

Варяг вскинулся, словно ужаленный змеей:

— Лжу баешь, лжу, а нога пробитая — вот она! — он демонстративно ткнул пальцем в перевязанную ногу, — не пробил бы ее, ужо аз показал бы тебе!

Шварц глумливо оскалился, и рука побледневшего викинга зашарила на поясе в поисках рукояти меча, но его не было.

— Дружина твоя — не видоки, — посадник наклонился к Шварцу и понизил голос. — Ты их кормишь, они и спляшут под твою дуду. А увечье моему вою — вот оно, — он указал на ногу варяга, словно на живое доказательство.

Тишина вокруг стояла оглушающая, только где-то далеко проорал петух. Сквозь ветви деревьев во двор падали косые столбы яркого и горячего солнечного света.

Чепанов заметил, как на мгновение пальцы Шварца крепко, до побелевших костяшек сжались, совсем рядом с висевшей на ремне кобурой. И не исключено, что вся эта история с варягом — подлая интрига городской верхушки., пробующей попаданцев на 'слабо'. Он ожидал вспышки. Он поспешно положил руку на плечо товарища, пытаясь удержать от опрометчивого шага, вздохнул. Сейчас начнется!

— Спокойно, — густые рыжеватые брови, с негодованием были подняты.

Однако Шварц сохранил выдержку. Более того, сейчас он выглядел гораздо спокойнее и увереннее в себе, чем вначале судилища.

— Видок этому и мытарь твой, посадник. Вели послать за ним!

Посадник нахмурился, словно его застали врасплох. Идея призвать мытаря, очевидца событий, явно не входила в его расчеты. Тень растерянности мелькнула в глазах, но он быстро совладал с собой.

— Мытарь? К чему он здесь? Слова доблестного воя Труана достаточно. Он не станет изрекать лжу, рискуя честью и положением, — произнес посадник с напускной твердостью, — Ты же человек пришлый, никто здесь тебя не знает.

— Если тебе нечего скрывать, почему бы не выслушать мытаря? — возразил Шварц, в голосе чувствовалась сталь, — Или боишься, что его показания не совпадут со словами твоего варяга?

В воздухе повисла густая, напряженная тишина. Посадник колебался, судорожно обдумывая варианты, пару раз бросив испепеляющий взгляд на покрасневшего варяга. С одной стороны, вызов мытаря грозил вытащить на свет неприглядные детали инцидента и выставить его в неприглядном свете. С другой — отказ был не по Правде и неправедность суда стала бы очевидной.

— Хорошо, — глухо хлопнул по подлокотнику посадник. — Послать за мытарем, — он посмотрел в лицо Шварца с угрозой, — Но, если окажется, что лжу речешь, пеняй на себя.

Глаза Шварца сузились. 'Вот и славно', — напряжение немного отступало. Теперь главное — выиграть время и дождаться мытаря. Правда на его стороне, и он надеялся, что свидетель не испугается.

На площадке перед домом посадника воцарилось тягостное молчание. Посадник сверлил Шварца взглядом, полным враждебности. Варяг сидел, насупившись, и демонстративно поглаживал перевязанную ногу. Чепанов не сводил глаз с Шварца, — обстановка накалена до предела и малейшая искра может спровоцировать взрыв. Вокруг тем часом собрался любопытствующий народ: вои из дружины, просто жители и купцы, пришедшие к посаднику по делам.

Наконец, в воротах появился запыхавшийся мытарь. Это был невзрачный человечек, со взглядом загнанного лесного зверька — юркий и невзрачный, в льняной рубахе ниже колен, перехваченной в поясе кожаным ремешком с искусными узорами. Торопливо поклонившись посаднику, замер в паре шагов от него, украдкой постреливая испуганными глазами на воинов, окружавших посадника.

— Реки, мытарь, да всю правду! — приказал посадник, — что видел ты у Славутича в день, когда этот, — посадник ткнул пальцем, — ранил моего воя?

— Аз? — с растерянным видом мытарь оглянулся назад, развел руками, — Аз и не видел ничего, господин посадник! Прости! Ничегошеньки!

— Совсем ничего? — быстро переспросил посадник, змеиная улыбка тронула губы.

Мытарь хлопнул выцветшими ресницами. Раз, другой третий. Решился.

— Аз... да почти и ничего. Видал как сей вой, — короткий палец ткнул в варяга, — подошел к уральцу. О чем баяли — не ведаю. Потом он ударил его, да не попал, тот извернулся хитро, да и свалил на землю. А потом варяг встал да ножичек достал засопожный. А этот, — палец ткнул в Шварца, вытащил вещицу малую... И тут 'бах!' Я спужался вельми и еле живой убег. А окромя этого, более не ведаю.

Варяг что-то громко произнес по-датски, но, когда посадник посмотрел на него зло, замолчал. А мытарь бросил в его сторону испуганный взгляд.

— Ступай, — помрачневший посадник недовольно махнул рукой — слишком много свидетелей слышали показания мытаря. Дождался, когда мытник последний раз растерянно посмотрит на него, посадник прошептал себе под нос: 'Нет, хотя бы виру я с вас возьму! Никуда не денетесь, гости незваные!' Добавил со сталью в голосе, — Дурак он, хоть и мытарь... Одного видока мало, кто еще видел?

Переждал возмущенные крики. Смоленск — город торговый и когда гостей, пусть даже чужих обижают, относился к этому неодобрительно. Будешь обижать кто к тебе на торг приедет?

Шварц исподлобья смотрел на посадника. Не, ну точно — берега потерял! 'За такое в рожу и, иногда, сапогами!' Краем глаза уловил движение вверху и поднял голову. На крыше, словно хищные птицы, застыли два воина с луками. Стрелы еще не были на тетиве, но это вопрос мгновения. А это уже серьезно — опытный лучник держит в воздухе несколько стрел! Вмиг изрешетят! Оглянулся назад. Воины у ворот напряглись, не сводя с пришельцев настороженных взглядов. Да... дело дрянь.

— Я могу показать! — с решительным видом ступил вперед Чепанов, — у нас есть штука, что-то типа вашего волшебного блюдечка и наливного яблочка! Я заснял всю стычку и могу показать ее!

— Лжу баешь, уралец? — к нему повернулся посадник, нахмурил брови, — Ты уже старец, а лжу баешь! То в былинах, а то в жизни!

— А ты сам, посадник погляди. Лжу баю или нет! — Чепанов пожал плечами и выудил из поясной сумки обычный смартфон. Обычный для человека двадцать первого века, но для этих хроноаборигенов — чудо диковинное. Невиданное. Пальцы скользнули по экрану.

Подошел поближе и запустил видео с недолгой потасовкой Шварца и варяга. В угрюмом молчании посадник, под удивленные возгласы окружающих и тихие возгласы: 'Колдовство!', просмотрел диковинные движущиеся картинки. Вот варяг подходит к Шварцу, цепляется словами, распаляется. И вот кулак, грубый и мозолистый, летит в лицо гостя торгового, но непостижимым способом варяг промахнулся и полетел на землю. Задрожал в лютой злобе от унизительного поражения и бросился с ножом, но снова получил достойный отпор. Шварц выхватил пистолет и прострелил ему ногу.

Посадник помрачнел еще больше. План рухнул. Слишком много свидетелей, слишком много недовольных вокруг. Здесь вам не самодержавие 17 века. Веча сила и лучше людей не злить! Поднялся.

— Этот человек — невиновен! — громко произнес посадник приговор, и даже варяг принужден был промолчать. — А ты варяг, — обратилась к наемнику, — сам виноват! Вот мое слово: Ты же, гость торговый, вправе требовать за обиду виру в четверть коня серебром...

Шварц пожал плечами, воздух вокруг звенел от радостных криков, радовались торжеству Правды даже дружинные воины.

— Не продашь се (это по-древнерусски) чудо-чудное?? — посадник кивнул на смартфон в руках Чепанова. Пришлось показывать, что телефон реагирует только на лицо хозяина, а в чужих руках он мертв.

Посадник отпустил Чепанова с Шварцем с видимой неохотой. Они прошли по той же дороге, по которой пришли на суд; у выхода они увидели экипаж катера, ожидавший их возвращения и уже начавший тревожиться и поспешили успокоить их.

До вечера оптом сбыли товар и получив виру за обиду, довольные исходом дела попаданцы отплыли домой. Варяг сидел на пристани и провожал катер недобрым взглядом. Так закончилось первое посещение Смоленска...

Во 'дворе' перед палаткой Егор обмылся по пояс под прибитым к сосне рукомойником. Вспомнилась вчерашняя просьба матери — нарубить сухостоя. Можно, конечно, питаться с общественной кухни, но хотелось разнообразия. Например, пожарить из свежей убоины шашлыки, или обабков (подберезовик, уральский диалект) — их здесь в лесу море, пожарить, да с лучком! Объедение! Недаром у каждой семейной палатки стоял импровизированный, а то и заводской мангал — символ домашнего очага в этом новом мире.

Закончив с работой, зашел в палатку и, и замер, словно громом пораженный. На олимпийке, небрежно брошенной поверх разбросанных библиотечных книг, а колонисты перевезли в прошлое и художественные, и познавательные и технические книги центральной библиотеки, лежала мамина любимица кошка Муся и вылизывала новорожденного котенка.