Библиотекарь! Как же он достал! Трещит всё время, как тот конь в мультфильме. Тоже библиотекарь. Юлий Цезарь. Конь. Толстозадый.
Как мы сейчас воюем? Идём, идём, идём и идём. Натыкаемся на противника — воюем. Не можем одолеть с хода, нахрапом — залегаем, ждём помощи. Подходят наши, пушки подвозят, оставляем им позиции, отходим в тыл, строимся, обходим встреченного противника и идём дальше. Сплошной линии у врага — нет. У нас — тоже. Бежит враг. Старается линию обороны выстроить. А мы стараемся — не дать. Потому и гонят нас и днём, и ночью. Чтобы обогнать. Чтобы вбить клинья наших тощих тел в ряды позиций противника.
Так и воюем.
Никто нас в лоб на пулемёты не гонит. Наоборот — если слишком увлекаемся штурмом, осаживают. Им, отцам-командирам, наши быстрые ноги нужнее. Обычно, как противник видит, что мы колоннами у них за спиной шляемся — сразу теряют решимость и стойкость. В плен сдаются сотнями. Или бегут.
Ну, вот, сглазил. Наткнулись на врага в селе каком-то, как в той песне — у незнакомого посёлка, у безымянной высоты. Противник — ни в какую! Не бежит, нас — не спешат отводить. Наоборот!
— Вперёд, сукины дети!
Темнеет уже. У врага — пулемёт на чердаке. Всю улицу простреливает. Ротный приказывает подавить. Давить, так давить. А крыша-то — соломенная. Есть идея!
— Давай зажигательные, — кричу библиотекарю.
Какой же я умный!
Ставлю диск зажигательно-трассирующих, долблю по крыше. Светящиеся трассеры впиваются в солому. По мне в ответ — трассеры с чердака. Комья стылой земли в лицо, осколки льда впиваются в щёки. Перекатываюсь за навозную кучу. Пули с чавканьем впиваются в моё укрытие. Пуля пулемётная запросто пробивает бревенчатую стену, кирпичную кладку в один кирпич, людей — навылет, а вот в навозе — вязнет.
Не горит крыша.
Спустя три диска пулемёт на чердаке заткнулся. Второй раз, окончательно. Наши — пошли в атаку. А крыша — не загорелась. Вот такой, вот, я — "вумный".
Это был штаб дивизии мадьяр и их дивизионные склады. Комдив с офицерами штаба прорвались, сбежали сквозь штрафников. Дорогу им пробивал какой-то уродский танк. Раздавив нашего ошалевшего штрафника, что в ужасе бежал от него прямо по улице, прямо по ходу движения танка. Жуть! А звук этот? Я — близко был. За охапкой соломы прятался. Всё слышал, всё видел. Лежал и боялся, чтобы не увидели меня. Так он неожиданно появился, развалив сарай, что кроме спасения от него — других мыслей даже не возникло.
Наши танки и пушки где-то застряли, ПТР у нас и не было, как и противотанковых гранат. Даже бутылок с огнесмесью. Потому и разбегались штрафники с пути танка. Так и ушли они. Танк и два автобуса. Мы только обстреляли их в спину. Танку наши пули — что слону горох, а автобусы дырявились — будь здоров!
Ничего против танка у меня не было. Ничего. Я был зол на себя. После, когда танк прошёл. За своё минутное малодушие. Сам себе удивился. Позже. Со злобой стрелял вслед убегающей колонне, пока все патроны не расстрелял. Библиотекарь тоже где-то от страха шкерился.
После бегства командования, румыны сразу потеряли боевой азарт — побежали.
Бой ещё не угас, изредка вспыхивала стрельба то тут, то там, а штрафная рота уже занялась потрошением складов. Забыв даже о сборе пленных. Не то, что о преследовании тех, что в плен и не собирались. Сколько этих "пленных" сбежало, пока гудели склады — никто не узнает. Некому было организовывать преследование. Склады же!
Рота была небоеспособной уже через час. Если бы танк вернулся — можно нас было брать голыми руками. На ногах остались только ротный, ротный старшина и я. Ужрался халявным вином даже политрук. Не говоря уже о бульдогах ротного.
И вот я, как в той басне про генералов и мужика — в одно лицо провожу боевое охранение позиций роты. С равнодушием смотрю на спины убегающих мадьяр. У меня — патроны кончились. Всё в слепой злости расстрелял вслед штабной колонне. Бегать за ними, натовцами? Ну, их! Устал я, запыхался.
Зол на себя. За упущенный танк, за упущенных офицеров штаба. Мог я остановить танк? Мог. Если не врать самому себе — мог. Что там этот танк? Что-то похожее на чешское чудо техники первого поколения танкостроения. Да, что-то из того поколения, где были Виккерсы, наш Т-26, Т-28, чехи Т-35 и Т-38. Рама, клёпки, противопульная броня. Низкая скорость и манёвренность. Мог я своим виброклинком его порубать? Мог. Не сделал. Не остановил. Злюсь на себя. Ругаю самого себя последними словами. Знатный трофей был бы! Сразу бы два пожизненных списалось бы. А если бы ещё и генерала прихватил бы — вообще бы амнистировали. Уже шучу. Опять истерика?
Что-то у меня, от всего, тоже наступило состояние "в лом". Ничего не хочу. Апатия какая-то. Может, тоже пьяным прикинуться? Да, определённо, так и сделаю. Не хочу быть белой вороной. Всковыриваю печать на бутылке. Ну и гадость! Хорош! Запах будет, а пить эту дрянь — увольте.
А вот и подмога. Танки с десантом. В этот раз — вообще Т-60. С пулемётами в башнях. И эскадрон гусар летучих. Конница. Вот, пусть они и охраняют! Бегу в центр села, спешу, пока наши штрафные свиньи всё не сожрали.
Утром — похмелье и разбор полётов. Склады — опечатаны и охраняются кавалерией. Да-да. Про эскадрон гусар — я не шутил. Хотя, это, скорее, драгуны. Та же пехота — винтовки, каски, ватники. Ни бурок, ни папах. Всё отличие — шашки на боках, да шпоры на сапогах.
Вся рота болеет с перепоя. Ротный болеет от другой проблемы — у него обострение геморроя после разбора полётов. Библиотекарь вообще помирает. А я — ржу над ним. Люблю поиздеваться над страдающими с перепоя. И шуточек по этому поводу у меня — вагон и маленькая тележка.
И рукодельничаю при этом. Шью. На складах я, как и остальные, запасся постельными принадлежностями и полотенцами. Не, не стелить. Некуда стелить. Нет у нас кроватей. На землю стелить — маразм. Все хватали простыни — на портянки. А я вот себе маскхалат решил сшить. В честь зимы. Шью белое полотно чёрными нитками. А нет других. Такие — богатство. Иголка и нитка — богатство. Трофей. Трофеи разные бывают. Кто-то часы с руки тащит и бежит дальше, а я вот воротники щупал. Вот и нащупал, когда укололся. Одежда часто приходит в ветхое состояние — хэбе же. Сам не починишь — выговор от ротного. Оно мне надо? А жен тут нет. Сам. Всё сам. И дырку зашить и накидку белую в виде пончо. И не только, если времени хватит. Да, время. Часы — мне без надобности. Не приживаются у меня часы на войне. Не выдерживают моего образа жизни, ха-ха!
А библиотекарь бегает с бледным видом. Дел много. Я буду воду носить, дрова искать, патроны получать? Надо себя привести в порядок — постираться, помыться, побриться, починиться. Для этого — столько воды нужно! Её ещё и греть надо. Дрова нужны. И ещё много чего. Беги, лошадь, беги. Используя по максимуму выдавшейся перерыв.
Ввиду "временной утраты боеспособности" нам дали отдых. И нашим приданным частям. Звучит глупо — штрафной роте приданы автобронетанковая рота, кавалерийский полк. Полк придан роте. Такие вот штуки случаются. Потому что в полку этом — едва две сотни сабель. И артдивизион горных орудий. То ещё чудо военной мысли. На лёгкий лафет положено тело короткоствольной 76-мм пушки. А что — веса в орудии — около 4 сотен кг. Одна лошадка тащит. А две — так вообще галопом. Ствол задирается так, что как миномёт можно использовать. Нормально. Танков тут нет. Почти нет. Поморщился, вспомнив "сбежавший" танк.
Приданные части отдыхают после двухсуточного марша.
Да, нам придана ещё отдельная санная команда. Смешно? Два десятка саней — радость и счастье! Это наше снабжение. Не смешно. Грех над святым смеяться.
Покрикивая на библиотекаря, стираюсь. Как ребёнок — не умеет толком ни стирать, ни шить — какой ты мужик? Бабское дело? Если баба в чём-то лучше тебя — какой ты мужик? Щаз! Сам себе шей! А я что, швея-мотористка? Меня — тоже никто не учил. А голова тебе на что? Вино в неё жрать? Что там кроить-то? Балахон примитивнейший. Мешок чехла на каску? Две матерчатые трубы, сшитые вместе поверху, на ноги? Ты же, ёпта, с высшим образованием, должен обладать пространственно-абстрактным воображением? Ха, с вами, ботанами, поведёшься — не только этим заразишься.
Да, время — жрать. А кто? Я? Мухой! Беги, беги, лошадь! Потому, что ещё надо патроны и гранаты получать. А кто тебя заставлял так вчера набираться? Ну и что, что все. А своя голова тебе на что? Каску носить? Так неси её на кухню! Живее, библиотекарь! Пока вода греется.
На ротном — лица нет. Зачем припёрся? Налил ему чая, предложил вчерашних трофейных деликатесов. Он осмотрел моё рукоделие, молча пил чай, хрустел рафинадом.
— Подал на тебя о снятии, как искупившем, — сказал он, опять отхлёбывая.
Я отложил рукоделие:
— Чем обязан?
Он в глаза не смотрит. Видно, тяжело ему говорить. Зачем вообще начал?
— Кто ты?
— Боец переменного состава. Боец твоей роты.
— Не хочешь? Или не можешь? Твоё дело. А то не видно, что ты — птица совсем другого полёта? Как они проглядели? В штрафбате тебя бы встретил — не было бы вопросов. Не тут. Да и... Вот, Вася думает, что ты — немецкий шпион.
Я усмехнулся.
— Согласен, глупо. Но, это единственное объясняет интерес особого отдела к тебе.
Я насторожился. Интерес этих — это плохо.
— Я тебя предупредил. А там — сам. Чую, что игры тут идут большие и мутные. Не люблю я этого. И остальные чуют. Потому вчера такое. Не было раньше. Давишь ты людей. Вся эта муть... Давит. Сильно мешаешь ты мне. Из-за тебя у меня старшину забрали, этого дали. Догадываешься, как ты испортил дело? А этот — другой. Как ты.
Я смотрел ему прямо в глаза.
— Спасибо, командир. За прямоту — спасибо. За предупреждение. Нет тут никаких игр.
— Я с тобой — как есть, а ты опять... Кто ты?
— Никто. Проездом я тут у тебя. Всё, что написано в деле — правда. Был в плену, бежал, исправляюсь. Всё так и есть. Как искуплю — так покину твоё хозяйство.
— Понятно, — он поставил кружку, встал, — за чай — спасибо. И, это, за спину свою — не бойся.
Я — тоже встал.
— Тебе спасибо, командир. Не подведу.
— Знаю. Не можешь по-другому. Всегда таким был или стал?
— Стал.
Он зажмурился, тряхнул головой, посмотрел прямо в глаза, протянул руку, мы крепко пожали руки.
Ушёл.
Что это было?
Почему особисты возбудились? Где я прокололся? Язык мой, помело, выдал меня?
Почему я везде как бельмо на глазу? Как белая ворона? Оттого что я из другого времени? Уже год тут. Говорю, как они, контексты все — на месте. Всё так же. Но, всё одно — чужой я.
Чужой.
Старшина роты. "Как я". Это какой, "как я"? Что это значит? За мной прислали очередного "куратора"? Почему просто не заберут, если "легенда" моя посыпалась? Эти — не постесняются. Никакие сложности их не остановят. Тем более, когда цена вопроса — такая.
Сплошные вопросы. И нет ответов. Думать надо. А как тут думать, когда тут этот... раздражитель? Лошадь не подкованная! Он мне одним своим присутствием весь процесс размышлизмов останавливает! Мысли в голове, прям, цепенеют. Не могу сосредоточиться на том, что нужно. Все мысли сбегают от меня. Куда-куда? На лево, куда ещё? Если "высоких" мыслей нет, какие остаются? Низкие. Какие мысли, такие и маршруты. А зачем мне такие мысли и маршруты? На лево — вообще не вариант. У нас даже банно-прачечно-разгрузочного батальона нет. Не положено штрафникам. Бесит! Бесит он меня. До оторопи.
После обеда и помывки, библиотекарю полегчало, стал опять трещать без умолку. Надо ли говорить, что такая простая просьба, как "Заткнись!" — не работает. Тихо лишь пару минут. Потом — по новой.
— Я тебя сейчас изобью, — предупредил я его.
Пара минут тишины.
— Уважаемый, Дед, Обиван Джедаевич, а научите меня драться!
Он — неисправим!
— Нет, — цежу сквозь разбитые губы.
— Почему?
— Не к чему, — Касаюсь языком зубов — всё ещё шатаются.
— Как "не к чему"? Умение постоять за себя — очень важно.
— И не удастся мне тебя научить, — говорю ему, а сам думаю, что мне витаминов не хватает.
— Почему?
— Тебя убьют раньше. Напрасная потеря времени и сил.
— И вас убить могут.
— Могут. Но, тебя — раньше. Ты и жив до сих пор только потому, что за мной всегда, — отвечаю, зевнув.
— А что это вы решили за меня? Не вам решать — кому раньше умирать, а кому — позже.
— Не мне. Но ты — не жилец, — говорю ему, думая, чем бы его загрузить, куда бы его ещё послать. Когда его прямо на хер посылаешь — не идёт. Приходиться изворачиваться. Фантазировать.
— Почему?
— Потому же, почему ты не способен научиться драться. Ты — фантазёр. Ты живешь не в этой реальности, а в своём собственном представлении о ней, о реальности. Потому ты не способен ни на Подвиг, ни на Поступок. Что бы ты не делал — только нелепость выйдет. Ты не хочешь видеть жизни, жизнь — не хочет видеть тебя. Ты — смертник. И смерть твоя будет не вынужденной, как у нормальных, а — нелепой. Ты — нелепица. Всё, что у тебя было, есть и будет — нелепица. И — заткнись! А то — зубы выбью!
Но, сбежал — я. Я сам, а не он. Вылетел из хаты. Прямо невтерпёж стало рядом с ним. Пошёл куда глаза глядят.
И пришёл к ротному старшине. Сам охренел.
— Здравствуй, — просто сказал он, — чаю будешь?
— Буду.
— Что, тяжко?
— Как земля терпит таких баранов?
— А ты — вспомни.
— Ты чё? Хочешь сказать — я такой же был?
— Все мы такими были. Кто-то взрослеет. Кто-то — нет. Как я понял — ты от этого толстого очкарика сбежал?
— И не говори!
Только вот, почему я к тебе пришёл, а? Я же тебя избегать решил. И сам пришёл. Ничего я тебе больше не скажу!
— Тут два пути. — старшина встал, стал копаться в своих закромах, — Первый — простой. Ничего не делай. Так поступает большинство. Так легче, так проще. А там и проблема исчезнет. Такие — долго не живут на войне, тут ты прав.
— А минус? — спросил я. Блин, не хотел с ним говорить, допить чай и валить, ан, нет же — спросил!
— Что?
— Ну, у всего есть плюс и минус. Плюс — нет напряга в этом вопросе, а минус?
— У всего есть плюс, минус и ноль. Посмотри на стрелку компаса. А минус тут — чувство вины.
— Да ну на!
— Проверь, — усмехнулся он.
— Хм-м! А второе?
— Второе — открыть ему глаза. Сложно, больно, возможно, он возненавидит тебя, но — совесть чиста. И пройдена очередная ступень.
— Очередная ступень?
— Думай, мужик. Думай. На вот тебе. А то — долго будешь делать.
И он протягивает мне ременно-плечевую перевязь. Стандартную, заводскую, егерскую. Как? Как, твою дивизию, он узнал? Я только ремни начал коллекционировать, только начал присматриваться, прицеливаться, даже не пытаясь задуматься над разгрузкой.
Видя моё лицо, ухмыляется, забирает кружку, разворачивает меня за плечи, выталкивает за дверь, которая тут же захлопывается за мной. В глубоком нокауте бреду восвояси, видя разинутый рот библиотекаря, так зыркаю на него, что тот захлопывает рот и возвращается в шитью.
