— Успевай! — повысил голос Антигон, — некуда дальше тянуть! Машины с верхних уровней сними. Только одна ведь такая? Чего грешишь на Никомаха? Остальные башни он хорошо изладил? Хорошо. А тут лучше глядеть надо было, мнится мне — на этой гелеполе лазутчики сработали. Я тебе сказал — головой отвечаешь за башни и машины! Спрошу. Со всех вас спрошу, никого жалеть не стану. Избрали меня вождём — не думайте, что я вам брат, сват. Разленились от успехов! Перед Александром бы так не сидел, вразвалку! А ну, марш за работу!
Пердикка подпрыгнул, будто его в задницу шилом укололи и спешно ретировался. Антигон, остывая, перевёл взгляд на Неарха.
— Десять дней у тебя.
Этого человека на рассвете десятого дня привёл Леоннат. Милетянин ночью спустился по верёвке с северо-западной стены и вдоль кромки прибоя прокрался в лагерь Пердикки. Одет перебежчик был не бедно, хотя изрядно перепачкался в грязи.
— Ты кто? — прогудел Антигон.
— моё имя — Главкипп.
— Хочешь что-то сообщить мне, Главкипп? Говори.
— В городе смута, стратег. Кто-то пустил слух, что кончаются запасы зерна. Люди поверили, кинулись к государственным складам. Мемнон толпу разогнал. Кровь пролилась. Злы люди. На персов, на тебя, даже на богов.
— А на кого больше? — спросил Антигон, посмотрев на Гарпала, присутствовавшего при разговоре.
Лицо казначея оставалось бесстрастным.
— Пожалуй, на персов. Потому я к тебе и пришёл. Гегесистрат...
— ...начальник гарнизона, — вставил Гарпал.
— Я знаю, не перебивай его, — стратег сделал рукой приглашающий жест, — продолжай, уважаемый Главкипп.
— Гегесистрат не горит желанием сражаться. Если бы не Мемнон с Ватафрадатой, он давно уже открыл бы тебе ворота.
Перебежчик замолчал. Сглотнул.
— И что? — поинтересовался Антигон.
Стратег самолично налил из кувшина, стоявшего на столе, вина в широкую приземистую чашу, протянул Главкиппу.
Тот благодарно кивнул, отпил и закашлялся.
"И верно ведь говорят про македонян — варвары. Неразбавленное пьют..."
— Гарни... кх-х... кх-хр... гарнизон готов отойти со стен, когда ты начнешь штурм. Все... кх-х... наёмники отойдут. Их Мемнон в одном месте поставит.
— Где?
— Там, где у тебя машин меньше.
— Вот как... Не доверяет, значит, наёмникам Мемнон.
Вопрос риторический, никто не стал отвечать.
Антигон помолчал немного.
— Хорошо. Что ты хочешь за эти сведения?
— Не разоряй Милет, стратег, прошу тебя. Не трогай наших жён и детей. Мы ни в чём перед тобой не виноваты.
Антигон изучающе рассматривал милетянина.
"Боитесь... Наслышаны про Фивы. Думаете, раз царь бешенный был, так и преемники его такие же? Напрасно. То, что Александр фиванцев поголовно в рабство продал — вовсе не от злобы, не от безумия дионисова, от матушки унаследованного. Холодный расчёт. В казне денег недоставало, а после Фив изрядно прибыло. Милет разорять только круглый дурак станет".
— Милету не стоит бояться своих братьев-ионийцев, — сказал стратег, — ведомо ли тебе, что наше войско менее чем наполовину состоит из македонян? А большая его часть — вовсе не наёмники, а жители Эфеса, Смирны, других городов. В каждом городе мы восстанавливаем народовластие. Так можешь и передать своим согражданам. Как вот только тебя назад доставить?
Циклоп посмотрел на Гарпала, тот ответил:
— Тем же способом.
"Ну да, ну да, так же, как того лазутчика-смутьяна. Получилось ведь. Припасы кончаются в Милете. Его пару лет надо осаждать, чтобы они закончились. Эх, плуты..."
Не уставал удивляться стратег той бурной деятельности, что развернули Гарпал с Лагидом среди местного населения. В отсутствии Эвмена эти двое полностью подмяли под себя управление многочисленной и незаметной армией катаскопов-разведчиков, ряды которых изрядно расширились. Даже не предполагал стратег, сколько лазутчиков трудится для того, чтобы он брал города, меча не обнажая.
Главкипп ушёл в сопровождении Селевка, который исполнял обязанности начальника телохранителей стратега. Даром, что молод, зато с оружием ловок и бдителен.
Пролетел в интенсивной подготовке к штурму десятый день. Истёк срок, назначенный Циклопом. Почти минула ночь и ещё до того, как розовоперстая Эос-заря, разливая по небу пунцовый румянец смущения от мимолётной страсти в объятиях очередного смертного или бессмертного любовника, коснулась верхушек отрогов Карийских гор, что громоздятся на востоке, в бухте Менделия, лежащей против острова Лада, подняли паруса пять крутобоких купеческих кораблей. Каждый из них тянул за собой канатом, привязанным к корме, рыбачью беспалубную ладью-хорию. Дождя уже пару дней не было, лишь роса на траве. Неарх не сомневался в успехе предприятия. Только бы подойти без потерь...
Ветер в правый борт и корму. Не слишком удачный, но не противный. И на том спасибо, Борей. Вытянем.
Ещё на берегу стратег сжал крепко-крепко предплечье критянина.
— Зевс-Гонгилат[39] тебе в помощь, Неарх. Пусть корабли персов запылают жарче кузни хромого бога.
[39] Гонгилат — "выбрасывающий шары огня", эпитет Зевса.
— Принеси им огонь, Прометей! — весело хлопнул моряка по спине Леоннат.
* * *
Взревели трубы. Заскрипели натужно канаты, загрохотали дубовые катки по дощатым настилам. Вздрогнули чудовищные аресовы игрушки, качнулись и двинулись вперёд. Недолга будет их жизнь с момента пробуждения. Короток путь. Пару стадий пройдут гелеполы Антигона, поливаемые дождём персидских стрел, расшатываемые градом камней. Не смирные жертвенные быки идут под стены — страшные твари, мечущие смерть, подобно меднопёрым стимфальским птицам, которых в седой древности истребил Геракл.
На нижних уровнях гелепол скручивались промасленные волосяные каналы метательных машин, накапливая мощь, что будет выплеснута в одно краткое мгновение. Рывок, и обтёсанный в шар камень, или огромная, с целое копьё размером, стрела, улетит в цель, неся смерть и разрушение.
Влажные бычьи шкуры прикрывали внешние, обращённые к защитникам Милета, стены деревянных башен-гелепол, "берущих города". Такая защита стоила гекатомбы[40]. Ну, почти — несколько десятков быков забито, чтобы предохранить осадные башни от зажигательных снарядов. Огромные средства потратил Антигон на эту осаду и подготовку к штурму. Все на кону. Один мощный рывок нужен для победы. Неудача сулит месяцы неопределённости. Союз ионийских полисов зыбок. Есть среди них те, кто отрезал себе пути отступления, а есть такие, что при случае не преминет одну задницу на два стула угнездить. Только победа нужна. Быстрая победа.
[40] Гекатомба — жертва ста быков.
Перед глазами стратега, наблюдающего с возвышения за развёртыванием своих войск, мелькнул на мгновение образ маленького ребёнка. Сын, Деметрий... Как он давно не видел малыша. Тот подрос уже, лопочет смешно. Поди, не узнает отца.
Из Македонии вести одна другой страшнее. Как там они, жена и ребёнок? Не думать об этом. Вот она — цель. Возьми её! Сожми в кулаке. Потом Галикарнас и тогда все они примут случившееся, все полисы, что клялись идти с Филиппом. Афины примут и станут считаться с новой силой на востоке. Можно будет разговаривать. Можно будет купить жизни жены и ребёнка, вновь обнять, расцеловать, подбросить на руках. Обоих? Антигон улыбнулся. Обоих. Услышать заливистый детский смех, восторженный визг.
Если живы ещё... Линкестиец, тварь кровожадная, мстительная, всех ещё живых старых соратников Филиппа уморил одного за другим, баб и детей не щадит... Антигон помотал головой. Не думать, об этом. Вот она — цель. Не раскрывший ворот Милет, огрызающийся Мемнон.
Первыми рва достигли деревянные щиты на катках, из-за которых полетели в хлюпающую жижу, наполовину залитого водой рукотворного препятствия, толстенные вязанки хвороста. Персы со стен отчаянно били из луков, но вреда наносили мало. Вздрогнуло утро повторно, прежде разбуженное грохотом машин и рёвом труб, а теперь ещё и испуганное льющейся кровью и стонами раненных. Штурмующих первые потери не смутили. Воины сновали за щитами, как муравьи, деловито подтаскивая новые вязанки. Ров преодолён.
На пути гелепол было выбрано пространство, как можно более ровное. За время осады союзники срезали все кочки, засыпали ямы. Стены Милета стоят по высоте неровно, взбираются поочерёдно на три не слишком пологих холма и ныряют вниз со склонов. В некоторых местах крутые склоны не позволяют подвести башни на колёсах, но со стороны моря, на узкой полосе между прибоем и стеной — вал чисто символический. Три башни двигались там. Четвёртую тащили к стене возле южных ворот, в которые последние двадцать дней бухал таран, возведённый первым и принявшийся за работу ещё до окончания строительства прочих машин.
Таран окованные медью ворота разбил на четвёртый день, однако Мемнон заранее подсуетился и заложил проем каменной кладкой, подпёр брёвнами. Она оказалась крепким орешком и бронзовый баран на конце массивной балки, качающейся под крышей-винеей, едва не расплющил в блин свои рога.
Башня на южной стороне должна подойти к стене рядом с тараном. Возле ворот ровное пространство, длинный пологий скат, плавно сводящий высокий вал на уровень предполья. Скат узкий, но вся надежда антигоновых механиков на то, что ширины его хватит.
Падающий мостик придётся ронять не на стену, а на привратную башню, отчего эта гелепола выше прочих. И двигать-то её в горку несравнимо тяжелее. До появления Главкиппа Циклоп не собирался наносить основной удар здесь, хотел лишь обозначить атаку, оттянуть силы Мемнона с восточного очага.
Теперь именно на этот участок возлагались все надежды. Возле южной гелеполы союзники старались суетиться поменьше, а у восточных побольше. Выше головы македоняне прыгнули, пряча тысячи отборных педзетайров, прежде составлявших таксисы Пердикки и Кена, таким образом, чтобы враг не увидел до поры, какая тут сосредоточена сила.
На восточной стороне, напротив, наёмники Демарата, союзники, развили бурную деятельность, подтаскивая штурмовые лестницы. Такие же готовили и на южном очаге, да только показывали в числе малом.
Башни достигли стен почти одновременно. Мемнон ждал их.
— Бей!
С сухим щелчком стреломет-эвтитон выплюнул здоровенный дротик с массивным стальным шипастым наконечником и подвязанным канатом. Стрела прошила обшивку башни, застряла хорошенько. На стене кто-то проворно взмахнул топором, выбил подпорку, удерживающую здоровую корзину с камнями, противовес рухнул вниз, натягивая канат, зацепивший гелеполу. Рывок!
Среди антигоновых механиков дураков не нашлось. Осадные башни обшиты снаружи фальшивым щитами. Крюк защитников вырвал такой щит, лишь чуть-чуть качнув башню.
— Уронить хотели! Ага, сейчас вам! Нате!
Рухнул на стену мостик и, не медля ни мгновения, ринулись в бой гоплиты.
Завертелась карусель!
Демарат одним из первых спрыгнул за крепостные зубцы. Царапнул ножную защиту чей-то клинок. Вскользь, безвредно. Укрываясь гоплоном, наёмник рубил мечом, изогнутым кописом. Трещали под ударами плетёные полулунные щиты воинов-такабара.
Лязг, треск, брань отборная, персидская, эллинская, со всех сторон.
— Азамат твоя мать ипал, сестра, брат ипал! Умри, су-у...
— Пасть захлопни, евнух! Смотри — вон говно твоё в кишках!
— А-а! Азамата убили! Бей, бей их!
— Ксанф, прикрой! Н-на, баба, рожай!
— Дэвы, дэвы это! Спасайтесь!
Трусы всегда найдутся, но дрогнули лишь единицы. Персы рубились яростно. Это были воины Ватафрадаты. Они не изведали горестей поражений, их дух не сломлен, число велико. Три четверти всех бойцов отдал Мемнону Ватафрадата. Лица персов замотаны платками, одни глаза наружу. Одинаковы щитоносцы, словно близнецы, будто спарты, проросшие из драконовых зубов. Оттого казалось эллинам, что число врагов бесконечно.
Эллины завсегда превозмогали персов, сражаясь в сомкнутом строю. Здесь он невозможен и, хотя гоплиты-наёмники живущие войной, не вчера взяли в руки оружие, спихнуть такабара со стены никак не удавалось.
Картина в южном очаге наблюдалась совсем иная.
Среди воинов Гегесистрата стоял Аминта, сын Антиоха, македонянин. Его брат командовал илой гетайров и сейчас отбыл с Птолемеем в Сарды. Аминта же оказался в числе тех, кто после смерти Филиппа бежал из Пеллы, зная за собой дурные намерения в отношении Александра и боясь разоблачения. Аминта дружил с казнёнными сыновьями Аэропа и, в отличие от своего брата, не поверил, что Александр обойдётся с ним милостиво. Прогадал сын Антиоха, да поздно теперь метаться. Врагами стали македоняне. И брат — тоже враг. Сам бы не простил такое, вот потому и от других не ждал прощения. Он примкнул к Мемнону ещё в Эфесе, с ним бежал в Милет, теперь вот нетерпеливо поглаживал рукоять меча, глядя, как педзетайры внизу деловито подтаскивают лестницы.
— Готовсь! — крикнул Аминта и обнажил меч.
Наёмники качнулись, отхлынули от бойниц. Что?!
Македонянин оторопело озирался по сторонам. Что происходит?
Эллины бросились к башням и лестницам, ведущим со стен вниз. Внутрь крепости, не наружу.
Что происходит?!
На этом пролёте стены персов не было вообще. На других участках стены стояли и "шафрановые рубахи" и "красные колпаки", но здесь, как назло — только эллины.
Аминта оказался в одиночестве. Справа от него через кирпичные зубцы перемахнул первый воин в синем шлеме, со звездой Аргеадов на щите. За ним другой. У третьего вдоль гребня золотая полоска — лохаг.
— Ну, чего рот разинул? — насмешливо спросил начальник все прибывающих воинов.
"Это измена! Измена..."
Сердце билось, как птица в ловчей сети. Аминта сжал зубы, напрягся и присел, заученно, готовясь к схватке.
— Ты это чего? — оторопело бросил один из македонян.
— Алалалай! — закричал Аминта и бросился вперёд. Голос его затрепетал, срываясь в мальчишескую пронзительность, даром, что обычно хриплый и густой, — алалалай! Алала...
— Одержимый какой-то... — пробормотал лохаг, вытирая клинок о белоснежный хитон мёртвого безумца, — вперёд, ребята!
* * *
— Ночью надо было идти. Торчим тут, на просторе, как посейдонов приап...
— Как пять приапов, — поправил Неарх, — кончай дед ворчать, боги за нас.
— Как бы, не за нас... — не унимался Гликон, седовласый кормчий, ловко управлявшийся с рулевыми вёслами "огненного" корабля, — скажут они тебе, за кого...
— Жертвы благоприятствуют, старик.
— Ну-ну...
Неарх, махнув на него рукой, прищурился.
— А это чего? На нас идёт?
Гликон встрепенулся.
— Триера!
"Так быстро?"
Кольнуло сердце.
— Далеко пока, — сказал один из моряков, коих на судне, считая кормчего, числилось семь человек.
— Эх, ночью надо было...
— Да заткнись уже, старый! — рявкнул вперёдсмотрящий.
— Спокойно, — чуть повысил голос критянин, — не катастрофа ещё.
Остров поднимался из моря, проявлялся сквозь рассветную дымку, словно художник, обозначивший контуры на белом холсте, уверенными движениями руки с зажатым в пальцах углем добавлял все новые и новые детали к рисунку.
