— Верно. Давай, тоже. В штабе — сдам. А тебе — зачтётся.
— Да, ладно. Мы — не гордые. А закурить не будет?
— А выпить и пожрать? — усмехнулся председательствующий, доставая полпачки папирос, протягивая мне, — забирай. Как же ты, такой шустрый, драчливый, в плен попал?
— Как обычно — взрыв, очнулся — плен. Бывает.
— Бывает, — согласился председательствующий, — так ты больше — не попадай!
— Сам не хочу. Мне их санаторий — не понравился. И вам, гражданин начальник — не советую.
— Нас, евреев-комиссаров — и так в плен не берут, — махнул рукой председательствующий.
— Может и к — лучшему. Разрешите идти, товарищ комиссар?
— Да-да, — задумчиво сказал он, смотря мне в след.
А вот это — мне не понравилось. Прям, пониже поясного ремня, корма зачесалось. От них, евреев — одних бед и жди. И зачем он про своё иудейское комиссарство ввернул? Реакцию мою посмотреть? Зачем? И взгляд его — жжёт. Аж чешется, сил нет терпеть. И на его глазах — неудобно срам чесать. Хотя...! Кого я обманываю! Зачем?
Вот — кайф! Аж прихрюкнул.
На восток!
Танки, конница, орудия на привязи, пехота в грузовиках — все на запад! Догонять те мехкорпуса, что уже гонят перед собой волну этих холуёв натовских, тьфу — рейховских, будут обеспечивать им, танкам, фланговое прикрытие.
А мы, как самые косячные — на восток наступаем. Наоборот.
Соврал, конечно, ротный. Мы — не острие. Острие — там, западнее. Но, наступает — весь фронт. И не один. Оттуда, из степей южных, ударил другой фронт. А Сталинградский будет давить, держать, чтоб не сбежали из города. Конечно, этого до нас не доводили, но я же — в школе учился, кино смотрел. Сталинград же! Кто не знает Сталинград?
Это — то самое контрнаступление на Волге по окружению Сталинградской группировки противника. Оно самое! Вот мы и замыкаем кольцо со стороны города. Не мы одни, конечно. Целыми армиями. Но, мы же — штрафники! Мы — впереди. Проводим разведку боем, своими руками нащупываем в этом долбанном снегопаде противника.
Нас пополнили, прислали под две сотни накосячивших. Почему так? Как стояли в обороне — нет косяков, пошли в наступление — две сотни за пару дней! Что, от страха у народа — шифер отъезжает?
У нас — новый старшина роты. Дядька этот мне — сразу не понравился. Как глянет — до печёнок пробирает. Всё пристаёт с какими-то каверзными вопросами. В душу лезет. Ко мне — больше всех. Что я — самый левый что ли? И бородку он троцкистскую отрастил. Хотя, у Ленина — такая же была.
Мне этот старшина выдал новый пулемёт. Новый, потому что взамен чешского уёжища. Да и по дате выпуска — новый. И модель — новая ДП-42. Тот же Дегтярь, но у него теперь сошки вперёд вынесены, к пламегасителю, конструкция упрощена, потому — темп стрельбы снижен. И ствол — несменный, несъёмный. Да, добавлена пистолетная рукоять, как на ДТ. И приклад не из цельного куска дерева твёрдых пород, а из прессованного пиломатериала. Новый, но — уже бэушный. Коцаный, чиненый. То есть, был повреждён в бою и отремонтирован.
Кстати, не знаю — связанно это со старшиной или нет, но в щах наших котелков появились прозрачные волокна мяса и плавающие пятна навара, а каши золотились тающим маслом. Или маргарином. Сухпай дают. По банке тушёнки в лицо. В сутки! Тушёнка — американская. Жир сплошной. Так есть — невозможно. Тошнит. ГМО, наверное. Или кокосовое, пальмовое масло. Ха-ха! А кашу заправить — язык проглотишь. Надо только не зевать, пока каша не остыла, чтобы жир растворить. И, в целом за день, буханка хлеба. Пусть, и из муки с молотой соломой и опилками, но — 3 раза по 1/3.
И у меня — новый напарник. Телок по имени Саша. Толстый интеллигент в очках власовских. Абсолютно оторванный от реальности ботан. И жутко болтливый. Треплется и треплется. И ему начхать — слушаешь ты или нет. Потому и знаю о нём всю его неглубокую подноготную. Как радио — не заткнёшь. Хотел Авторадио окрестить — было уже. Неприятные воспоминания. А этот, как Птица-Говорун. Та самая, что отличается умом и сообразительностью. Хорошее погоняло, но он пришёл уже с прозвищем.
Знаете за что попал в штрафники? Пытался хахаля жены застрелить. Как вы думаете — у него получилось?
Он учился в институте, подрабатывал библиотекарем там же, там же и женился, внезапно для себя, на дочери декана. Толстой, несимпатичной, но жутко падкой до шпили-вили девахе. Она как-то в библиотеке подскользнулась, упала на него, подвернула себе ногу, он её проводил до комнаты в общаге, где, совершенно случайно — искра пробежала — и вот она ему сообщает радостную весть — он станет папой. Ржали в сотню глоток. Всей ротой. Долго-долго. А это чудо — смотрит, глазами хлопает, не понимает.
Ну, так вот — скоропалительная свадьба, радостный папаша невесты, и вот, это чудо очкастое — архивариус института. Работа, семья, дом — полная чаша, всегда полон друзей, застолье (декан отоваривается в отдельных магазинах, куда простому пролетарию нет дверей), танцы до упада, спиртное рекой. А гости какие — поэты, художники, актёры, режиссёры! Творческие личности, свободные нравы. Благо — дочка не мешает — живёт постоянно в доме деда с бабкой — у декана площади позволяют. Что за страна — целый архивариус вынужден ютится в двух комнатах коммуналки! Гостей положить — негде. Так и норовит кто-то из перебравших гостей упасть на супружеское ложе. Никакой жизни! К жене пристать негде. А у неё вечно — то нельзя, то голова болит.
Опять ржание сотен глоток. Опять глазами хлопает.
И тут — война! Его, как работника умственного труда — должны были освободить от воинской обязанности — нет, загребли вместе с остальными работниками института. И, изверги! — заставили руками копать глубоченные продольные ямы в Подмосковье.
А жена — там одна осталась! И некому её защитить. Как она может отбиться от домогательств своего начальника — завсклада? Нет же рядом защитника! Он, муж, зазноба, как последний бык деревенский — ямы роет. Так она и сказала, когда он явился домой и застал в их постели чужого мужика.
Он пытался его застрелить — прострелил себе ногу. Из винтовки. Колено. Это как? Даже представить себе не могу. Вот теперь и ходит под погонялом — Ворошиловский стрелок. Или просто — Стрелок.
Суд, где, вот несправедливость! — ему присудили штрафную роту. Откуда он знал, что этот гулящий человек — старше по званию.
— А знал бы? Не стал стрелять?
И не знает что ответить. Везёт мне на дураков последнее время.
— Лучше бы ты себе не ногу, а голову прострелил, — говорю я ему.
— Почему? — удивляется.
— По качану. Проще было бы. Всем, — говорю ему, машу рукой.
Обижается. И молчит. Слава Рояле-посылателю! Пять минут молчит. А потом — опять тараторит. Шайсе!
После излечения — исполнение приговора. И вот он — здесь. Как белая ворона. Беспомощный, как младенец. И как такие выживают? Почему с голода не передохнут? И этот — жив до сих пор. Всю эпопею битвы за Москву — он в тылу, по госпиталям. Год лечили ногу — как такое возможно? Как так себе ногу прострелить? Эквилибрист, ёпта!
Может, врёт? Валенком прикидывается?
Одним словом — бесит он меня. До трясучки. Одним видом своим оплывшим. Как можно так отожраться в голодном тылу? Подумать спокойно не могу рядом с ним. Прямо, коротит меня от него.
Попросил ротного убрать этого поросёнка от меня — пока до греха не дошло. Отказывает в категоричной форме. Посылает, если уж прямо говорить. Никак не объясняя своего решения. Просто — иди в туман — и всё!
Библиотекарь! Как же он достал! Трещит всё время, как тот конь в мультфильме. Тоже библиотекарь. Юлий Цезарь. Конь. Толстозадый.
Как мы сейчас воюем? Идём, идём, идём и идём. Натыкаемся на противника — воюем. Не можем одолеть с хода, нахрапом — залегаем, ждём помощи. Подходят наши, пушки подвозят, оставляем им позиции, отходим в тыл, строимся, обходим встреченного противника и идём дальше. Сплошной линии у врага — нет. У нас — тоже. Бежит враг. Старается линию обороны выстроить. А мы стараемся — не дать. Потому и гонят нас и днём, и ночью. Чтобы — обогнать. Чтобы вбить клинья наших тощих тел в ряды позиций противника.
Так и воюем.
Никто нас в лоб на пулемёты не гонит. Наоборот — если слишком увлекаемся штурмом, осаживают. Им, отцам-командирам, наши быстрые ноги — нужнее. Обычно, как противник видит, что мы колоннами у них за спиной шляемся — сразу теряют решимость и стойкость. В плен сдаются сотнями. Или бегут.
Ну, вот, сглазил. Наткнулись на врага в селе каком-то, как в той песне — у незнакомого посёлка, у безымянной высоты. Противник — ни в какую! Не бежит, нас — не спешат отводить. Наоборот!
— Вперёд, сукины дети!
Темнеет уже. У врага — пулемёт на чердаке. Всю улицу простреливает. Ротный приказывает подавить. Давить, так давить. А крыша-то — соломенная. Есть идея!
— Давай зажигательные, — кричу библиотекарю.
Какой же я умный!
Ставлю диск зажигательно-трассирующих, долблю по крыше. Светящиеся трассеры впиваются в солому. По мне в ответ — трассеры с чердака. Комья стылой земли в лицо, осколки льда впиваются в щёки. Перекатываюсь за навозную кучу. Пули, с чавканьем, впиваются в моё укрытие. Пуля пулемётная запросто пробивает бревенчатую стену, кирпичную кладку в один кирпич, людей — навылет, а вот в навозе — вязнет.
Не горит крыша.
Спустя три диска пулемёт на чердаке заткнулся. Второй раз, окончательно. Наши — пошли в атаку. А крыша — не загорелась. Вот такой, вот, я — "вумный".
Это был штаб дивизии мадьяр и их дивизионные склады. Комдив с офицерами штаба прорвались, сбежали сквозь штрафников. Дорогу им пробивал какой-то уродский танк. Раздавив нашего ошалевшего штрафника, что в ужасе бежал от него прямо по улице, прямо по ходу движения танка. Жуть! А звук этот? Я — близко был. За охапкой соломы прятался. Всё слышал, всё видел. Лежал и боялся, чтобы не увидели меня. Так он неожиданно появился, развалив сарай, что кроме спасения от него — других мыслей даже не возникло.
Наши танки и пушки где-то застряли, ПТР у нас и не было, как и противотанковых гранат. Даже бутылок с огнесмесью. Потому и разбегались штрафники с пути танка.
Так и ушли они. Танк и два автобуса. Мы только обстреляли их в спину. Танку наши пули — что слону горох, а автобусы дырявились — будь здоров!
Ничего против танка у меня не было. Ничего. Я был зол на себя. После, когда танк прошёл. За своё минутное малодушие. Сам себе удивился. Позже. Со злобой стрелял вслед убегающей колонне, пока все патроны не расстрелял. Библиотекарь тоже где-то от страха шкерился.
После бегства командования, румыны сразу потеряли боевой азарт — побежали.
Бой ещё не угас, изредка вспыхивала стрельба то тут, то там, а штрафная рота уже занялась потрошением складов. Забыв даже о сборе пленных. Не то, что о преследовании тех, что в плен и не собирались. Сколько этих "пленных" сбежало, пока гудели склады — никто не узнает. Некому было организовывать преследование. Склады же!
Рота была небоеспособной уже через час. Если бы танк вернулся — можно нас было брать голыми руками. На ногах остались только ротный, ротный старшина и я. Ужрался халявным вином даже политрук. Не говоря уже о бульдогах ротного.
И вот я, как в той басне про генералов и мужика — в одно лицо провожу боевое охранение позиций роты. С равнодушием смотрю на спины убегающих мадьяр. У меня — патроны кончились. Всё в слепой злости расстрелял вслед штабной колонне. Бегать за ними, натовцами? Ну, их! Устал я, запыхался.
Зол на себя. За упущенный танк, за упущенных офицеров штаба. Мог я остановить танк? Мог. Если не врать самому себе — мог. Что там этот танк? Что-то похожее на чешское чудо техники первого поколения танкостроения. Да, что-то из того поколения, где были Виккерсы, наш Т-26, Т-28, чехи Т-35 и Т-38. Рама, клёпки, противопульная броня. Низкая скорость и манёвренность. Мог я своим виброклинком его порубать? Мог. Не сделал. Не остановил. Злюсь на себя. Ругаю самого себя последними словами. Знатный трофей был бы! Сразу бы два пожизненных списалось бы. А если бы ещё и генерала прихватил бы — вообще бы амнистировали. Уже шучу. Опять истерика?
Что-то у меня, от всего, тоже наступило состояние "в лом". Ничего не хочу. Апатия какая-то. Может, тоже пьяным прикинуться? Да, определённо, так и сделаю. Не хочу быть белой вороной. Всковыриваю печать на бутылке. Ну и гадость! Хорош! Запах будет, а пить эту дрянь — увольте.
А вот и подмога. Танки с десантом. В этот раз — вообще Т-60. С пулемётами в башнях. И эскадрон гусар летучих. Конница. Вот, пусть они и охраняют! Бегу в центр села, спешу, пока наши штрафные свиньи всё не сожрали.
Утром — похмелье и разбор полётов. Склады — опечатаны и охраняются кавалерией. Да-да. Про эскадрон гусар — я не шутил. Хотя, это, скорее, драгуны. Та же пехота — винтовки, каски, ватники. Ни бурок, ни папах. Всё отличие — шашки на боках, да шпоры на сапогах.
Вся рота болеет с перепоя. Ротный болеет от другой проблемы — у него обострение геморроя после разбора полётов. Библиотекарь вообще помирает. А я — ржу над ним. Люблю поиздеваться над страдающими с перепоя. Особо — когда сам не страдаешь. Я же — не пил. И шуточек по этому поводу у меня — вагон и маленькая тележка.
И рукодельничаю при этом. Шью. На складах я, как и остальные, запасся постельными принадлежностями и полотенцами. Не, не стелить. Некуда стелить. Нет у нас кроватей. На землю стелить — маразм. Все хватали простыни — на портянки. А я вот себе маскхалат решил сшить. В честь зимы. Шью белое полотно чёрными нитками. А нет — других. Такие — богатство. Иголка и нитка — богатство. Трофей. Трофеи разные бывают. Кто-то часы с руки тащит и бежит дальше, а я вот — воротники щупал. Вот и нащупал, когда укололся. Одежда часто приходит в ветхое состояние — хэбе же. Сам не починишь — выговор от ротного. Оно мне надо? А жен тут — нет. Сам. Всё сам. И дырку зашить и накидку белую в виде пончо. И не только, если времени хватит. Да, время. Часы — мне без надобности. Не приживаются у меня часы на войне. Не выдерживают моего образа жизни, ха-ха!
А библиотекарь бегает с бледным видом. Дел много. Я буду воду носить, дрова искать, патроны получать? Надо себя привести в порядок — постираться, помыться, побриться, починиться. Для этого — столько воды нужно! Её ещё и греть надо. Дрова нужны. И ещё много чего. Беги, лошадь, беги! Используя, по максимуму, выдавшейся перерыв.
Ввиду "временной утраты боеспособности" нам дали отдых. И нашим приданным частям. Звучит глупо — штрафной роте приданы автобронетанковая рота, кавалерийский полк. Полк придан роте. Такие вот штуки случаются. Потому что в полку этом — едва две сотни сабель. И артдивизион горных орудий. То ещё чудо военной мысли. На лёгкий лафет положено тело короткоствольной 76-мм пушки. А что? Веса в орудии — около 4 сотен кг. Одна лошадка утащит. А две — так вообще галопом. Ствол задирается так, что как миномёт можно использовать. Нормально. Танков тут нет. Почти нет. Поморщился, вспомнив "сбежавший" танк.
Приданные части отдыхают после двухсуточного марша.
