А у нас во дворе

— Да, — у меня возникла потребность ехидничать, — чуть не оторвал. Только почему-то не сразу и не до конца.

— Сама виновата, — Шура тоже иногда любил подначивать. — Он же сначала думал, что это ты Воронина охомутала. Он ведь не знал, что ты из-за Лаврушки лапки сложила и по течению... Все думали, ты сама. Очень похоже было. Я, конечно, знал. Но ты просила никому не говорить. Вот я молчал. Как рыба об лёд. Зря, конечно, молчал.

— Опять у тебя я виновата. Всегда только я, — мне ужасно хотелось оправдаться перед Шурой. — А Логинов просто агнец божий? Да разве я подпустила бы к себе Славку, не возникни у Серёжки Танечка?

— Ха! — оживился Шурик. — Это, чтоб ты ревновала, всколыхнулась наконец. Могла и догадаться.

— Гениальный способ, — одобрила я. — Увы, я тупая от природы, не догадалась. И вовсе не обязательно было настолько убедительно целоваться у меня на глазах. Я поверила. Думала, он её любит. Решила, что мне не светит.

— Для достоверности требовалось, — доверчиво поделился Шурик. — Иначе тебя фиг проймёшь. Хотя, палку он тут перегнул, соглашусь. Ты бы столько дров не наломала.

Интересно, чего Логинов ждал, разжигая во мне ревность? Женской драки между мной и Лавровой с выдиранием волос, расцарапыванием лиц? Моих рыданий у его ног? Глупость несусветная. Если человека любишь, желаешь ему счастья, а не борешься за него с его же чувством.

— Дрова мы оба с ним ломали, — поправила Шурика. — Одно непонятно. Не судьба ему была просто подойти и честно начать ухаживать?

— Чтобы ты покусала и в придачу ядом полила? — изумился Родионов. — Ты бы на себя со стороны посмотрела, когда с ним разговариваешь. Скорпион, в натуре.

— Любопытно, — мне пришла в голову свежая мысль, способная отвлечь Родионова от рассмотрения повадок скорпиона. — Откуда ты столько про Логинова знаешь?

— Мы дружим... если так можно выразиться, с детства. И мы родня.

— Какая родня?

— Обыкновенная. Троюродные братья. Я с некоторых пор для него как поп, он мне всегда исповедуется, — Шурик взял с тумбочки что-то. Никак апельсин? Похоже, чистит. Бог с ним, пусть чистит. Главное, чтобы поделился и дал возможность самой свою долю заглотнуть.

— Значит, ты и про гараж знаешь? — мне стало холодно от одной только мысли об этом.

— И про гараж, — покаялся Родионов обречённо.

— Зачем он это сделал? Зачем? — я нетерпеливо ёрзала, сбивая простынь.

— Долго рассказывать. Сейчас Серёга вернуться должен, — отыграл назад Шурик. И без того слишком много выложил. Логинов его за болтовню по головке не погладит.

— Рассказывай! — потребовала я взвинчено, ощущая первые признаки надвигающейся истерики. — Логинов подождёт.

— Ты опять? — укорил Родионов и через секунду неожиданно смилостивился. — Хорошо, хорошо, только успокойся. С чего начать? От печки, пожалуй. Помнишь, мы тебя и Воронина в пикантной ситуации на лестнице застукали? На следующий день Серёга имел с ним разговор за аптекой.

— Опять аптека! — возмущённо фыркнула я.

— Не перебивай, а то рассказывать не буду, — сурово пригрозил Шура, и я вынужденно прикусила язык. — Славочка твой сказал, что это у вас не впервые, что ты сама хочешь, инициативу проявляешь, и ваши отношения заходят значительно дальше того, что все видели. Ну, раз такое дело, раз сама хочешь, Серёга его трогать не стал. Через день прочухался. Не могла ты сама хотеть. Или он тебя не знает? Мучился, мучился. Боря Шалимов возьми и пошути, дескать, достоверно убедиться можно только опытным путём. Я сдуру с Генычем и Лёнькой кое-чем поделился. Геныч решил, что самый умный. Сочинил план, нашёл удачный момент и... Короче, послал тебя в гараж. Серёга не знал про Генкины козни. Они с Борей накануне его день рождения отмечали, перебрали солидно, и после в гараже у Витьки отсыпались, чтоб перед предками не светиться. Только Боря первым проспался, раньше свалил. Дальше ты лучше всех знаешь. Серега решил опытным путём проверить, раз случай подошёл. Проверил, хе... на свою голову.

— Это было омерзительно, Шура.

— Тебе не надо было его отталкивать, когда он извиняться припёрся. Ведь отличный момент помириться и... того...

— Я не могла, Шура. Меня от одного его вида трясло. Тебе не понять, тебя не пытались насиловать, — очень захотелось срочно, прямо сразу заплакать, но укрепилась, не заплакала.

— Даже так? — смутился Шурик, но быстро воспрял. — Всё-таки, когда он извинялся, надо было свой характер переломить, и не сидели бы мы с тобой сейчас здесь.

Тьфу, ты ему про Фому, а он про Ерёму. Заколодило его на моём характере, что ли?

Дверь шорхнулась, открываясь. Шаги. Это он? Всё внутри замерло, затаилось в испуге. Что теперь будет? Что я ему скажу? Сделать вид, будто ничего не знаю, всё по-прежнему? Не смогу... Ни сказать, ни сделать ничего не смогу. Оцепенев, сидела на кровати. Шурик втихаря пожал мне руку, мол, крепись, и бодро оповестил:

— Ну, я пошёл. Держи апельсин, на дольки сама раздраконишь.

— Шура, — я поискала свободной рукой впереди себя и удачно зацепила его ладонь, стиснула. — Не уходи, посиди ещё.

— Не, — отказался он. — Дел много. Завтра забегу. А ты будь умницей, не фокусничай.

Ушёл. Сбежал, трусишка. Знает, из меня конспиратор никакой, и себя, и его с потрохами сдам. Так чтобы не присутствовать, не огрести от Логинова за мелкое стукачество, позорно дал дёру. Бросил меня на произвол судьбы и поганого характера.

В палате установилась оглушительная тишина. Слышно было, как Логинов листает страницы не то книги, не то тетради. Где-то возле окна, чуть дальше.

Зрячие представления не имеют, насколько разной по содержанию бывает тишина: доброй, угрожающей, равнодушной, сонной, пустой. Эта переполнялась напряжением. Моим, надо полагать. Шура дал чёткое представление о ситуации, и, в результате, я больше не могла вести себя просто, естественно. Занервничала, напряглась. Делать вид, будто ничего не знаю? Не по моему характеру. Никогда притворяться не умела. Нечаянно обретённое знание распирало изнутри, просилось наружу. Дать ему понять, что маскарад раскрыт? Маска, маска, я тебя знаю. Так честнее получится, и мне изворачиваться не придётся. Из башки напрочь вылетело, как я обращалась к немой сиделке. Нянечка? Тётенька? Лишнее доказательство, что мне лучше не притворяться. А-а-а, была — не была. Где наша не пропадала...

— Серёжа, — попросила спокойно, — открой мне пожалуйста банку компота.

Книга или тетрадь звучно шлёпнулась на пол. Это Логинов вздрогнул, скорее всего. От неожиданности.

— Что? — переспросил бестолково. Испуган? Растерян? Ещё бы, застукан на горячем.

— На тумбочке должен стоять вишнёвый компот в банке, — продолжила как ни в чём не бывало. — Открой мне его, пожалуйста.

Теперь тишина приобрела оттенок беспомощности. Надо думать, Логинов замер, осмысливая мои слова. Хотелось бы знать, сколько времени ему понадобится? Какой сегодня длинный радиоспектакль, изнуряющий. Ночью будет, о чём подумать, если удастся избежать истерики. Приступ несколько раз подкатывал и по неизвестной причине отползал.

Логинов отмер, прошагал к тумбочке. Открыл упомянутую банку, шумно налил компот. Сейчас ещё водой разбавит. Мне не разрешали пить концентрированные соки и компоты. Опасались всяческих неприятных реакций организма. Апельсины тоже не приветствовались, как мощный аллерген. Их я потребляла контрабандно. Медсестра Юля реквизировала противозаконный фрукт беспощадно. Мама дозировала, то есть разрешала потихоньку от врачей, но маленькими порциями. Боялась и осторожничала. Только сиделка... тьфу, Логинов... попустительствовал. Вероятно, не мог отказать чуть не в единственном удовольствии. Если нестерпимо хочется, значит, организм требует. Единственный здравомыслящий на целую толпу человек.

Логинов сделал шаг, неловким движением сунул мне в руку стакан.

— Спасибо, — я неторопливо, мелкими глоточками, пила компот, давая Серёжке время оклематься, освоиться в новой реальности. И вообще... пусть подольше рядом постоит, чертовски приятно. Особенно, если не говорит никаких гадостей. Он молча ждал, пока допью, отобрал пустой стакан.

— А почему ты всё время молчишь? — не выдержала я. — Не хочешь со мной общаться?

Дурацкий вопрос, если честно. Я сама долгое время не горела желанием вести разговоры с кем-либо, отмалчивалась. Исключение составляли дядя Коля Пономарёв — по требованию души, — и Славка Воронин — по острой необходимости. Да и Логинов за длительный период в роли немой сиделки вполне мог разучиться вести беседы.

— Не хочешь? — поторопила я тормозящего Логинова.

— Нет, — он смутился. — Просто не знаю, как с тобой нужно говорить.

— Обыкновенно. Куда ты пошёл? Иди сюда, — позвала я. — Поговори со мной. А то мне скучно, когда ты немым притворяешься.

Он осторожно подошёл, осторожно присел на край кровати, осторожно спросил:

— Откуда ты знаешь про меня?

— Сказали, — сейчас врать не имело смысла. Да и Шурик о молчании не просил. Возникло подозрение, он разыграл мини-спектакль специально, чтобы поставить меня в известность на предмет перманентного присутствия в моей жизни Логинова.

— Кто сказал?

— Брат твой сказал, — я ничего не обещала Родионову и потому, наплевав на его возможную обиду, выбрала честность.

— Когда?

— Полчаса назад. Ты как раз обедать ушёл.

— А... ещё... что-нибудь... говорил? — Логинов чуть не заикался, бедняга. Мой всегда самоуверенный Логинов. Наверное, ожидал, вот я сейчас завизжу, засучу ногами в гневе, погоню его. Вероятно, и он изменился за последнее время. Не мог не измениться. Слишком круто обошлась с нами жизнь. По мне, так лучше незрячей ходить, чем ежедневно смотреть на слепого человека и нести на себе бремя вины за его потерю.

— Говорил, — по совету Шурика я добросовестно приступила к ломке своего замечательного характера, несмотря на ожидавшиеся впереди трудности и непредсказуемые последствия.

— А... что... говорил?

Э, нет, так не пойдёт. Заикающийся, неуверенный Логинов — это уже не Логинов. Не хочу. Пусть он станет прежним, самим собой.

— Ругал меня, — мне уже виделась маленькая шпилечка, которую можно подпустить и слегка встряхнуть Серёгу.

— За что?

— За тебя, — я улыбнулась, вспомнив "лечение" Шуры, саркастически добавила. — Мало, сказал, думаю о Логинове. Он, дескать, дорогого стоит.

— Не понимаю я твоих дурацких шуток, — немного ощетинился Серёжка.

Вот так уже лучше. А то блеял и мекал, ассоциируясь у меня со слабым желе на блюдечке.

Молчание затянулось до неприличия. Я не собиралась весь груз налаживания отношений взваливать на свои плечи. Следующий ход за Логиновым. И он его таки сделал. Тускло спросил:

— Тебя, говорят, поздравить можно? Замуж выходишь, за бугор поедешь, в море всё лето купаться будешь?

У кого чего болит. Кроме, как о Воронине, нам уже и поговорить больше не о чем?

— Поеду, — ответила не без вредности. — Если ты в колонии мои передачи принимать откажешься.

— Не шути так, ненаглядная, — глухо попросил Сергей.

— Вот терпеть не могу, когда ты меня так называешь, — кажется, я начала заводиться по-настоящему. Ненавидела покровительственную интонацию, с какой Логинов обычно произносил "ненаглядная" и "девочка моя". Воспользовался тем, что в глаз ему дать не могу, и опять издевается. Знает же моё отношение...

— А что, твой мужик тебя по-другому называет? — окрысился Логинов. Но не ушёл, продолжал сидеть рядом.

Мой мужик, хо! Откуда? Дебильная манера специально огрублять отдельные явления. И, кстати... Это он о Воронине? Это Воронин у него мужик? Мужчинка он, не мужик. Причём, в отдалённом будущем. Пока он недоросль обыкновенный. С расширенными возможностями. С другой стороны, таким манером мы с Логиновым быстрее вернёмся к прежнему стилю общения, которого мне давно смертельно не хватало. И смертельно не хватало того Логинова, которого я считала только своим.

— Если ты говоришь о Воронине, то он называет меня Тошенькой, — нагло соврала я. — А если о Логинове, то именно так: ненаглядная.

— Ничего не понимаю! — возмутился Серёжка. — Ты замуж выходишь или нет?

— А это тебе решать, ненаглядный, — я довольно точно, слух всё-таки развился за последнее время, скопировала его интонацию, получи, фашист, гранату. — Тебя кто в роли моего мужика больше устраивает: Воронин или Логинов?

Он молчал. Хотелось верить, что осмысливал.

— Или Логинову слепая баба не нужна? — вдруг испугалась я. Это всё Родионов виноват, заставил меня поверить, что есть шанс... на деле не может быть никакого шанса. Не для слепых радости сердца. Обречённо ждала ответа Логинова. Ответ пришёл с изрядным опозданием и несколько шокирующий.

— Когда ты прекратишь надо мной издеваться? Я боюсь твоего языка.

— А! — взбеленилась я от незаслуженного сегодня обвинения, придя к неутешительному выводу о невозможности хэппи-энда и потому готовая крушить всё вокруг себя. — Тебе мало того моего объяснения в любви?! Тебе требуется, чтобы тебя уламывали?! Я тоже, представь себе, боюсь твоего языка. Тоже ничего хорошего от тебя ещё не слышала и устала от твоих штучек!

— Ну и злющая же ты! — Логинов, вероятно, на автомате, не успев подумать, дал сдачи. — И как только Воронин тебя выносить будет?

— Всё! — прошипела я в настоящем бешенстве, истерика набирала обороты, ну и хрен с ней. — Ты сделал выбор. Ты сам всё решил. На меня потом не пеняй. И Славку не смей трогать!

Я повалилась на кровать, захлёбываясь слезами. Серёжка испугался, пытался взять за руку, я её вырвала.

— Катись отсюда, — я давилась воздухом, дёргалась в конвульсиях, на сей раз приступ превзошёл ожидания. — Подайте мне Воронина! Сейчас! Немедленно! Сию минуту!

Руки сводило судорогой, крючило. Я пыталась преодолеть их трясучку, цепляясь за что ни попадя — наволочку, пододеяльник, простыню. Ткань рвалась с сухим треском. Логинов, изрядно перепуганный, применил радикальное средство — закатил мне полновесную оплеуху. На долю секунды трясучка прекратилась, и он воспользовался моментом. Обхватил меня руками, спеленал, подбородком крепко упёрся в мою колючую макушку. Держал крепче, чем тогда у аптеки. Хвала богам, не звал подмогу, шептал успокаивающе:

— Всё, всё, тише... Будет тебе твой Воронин... за шкирку приволоку...

Остывала от истерики я медленно, согревалась в руках у Логинова. Постепенно конвульсии прекратились, трясучка исчезла, как и не было. Он, удостоверившись в положительном результате, отпустил меня, помог лечь.

Я лежала без сил, опустошённая, и еле слышно скулила:

— Ты ничего не понял... Почему? Ты же умней других... Для чего Шура врал, когда убеждал, что ты любишь меня? Я ему ничего плохого не делала... Зачем давать надежду, а потом... У меня теперь никого не осталось, кроме Воронина... Ты здесь, потому что виноватым себя считаешь... Вот сейчас ты рядом, искупаешь вину, но тебя у меня нет... Это невыносимо, понимаешь?

В палате, если не считать моего бормотания, стояла бессмысленная, окончательная тишина. От неё в ушах звенело. И я пыталась наполнить её хотя бы идиотским лепетом. Дядя Коля однажды рассказывал, что у мужчин тоннельное зрение. Мышление у них, прежде всего, тоннельное, это вернее. Между "да" и "нет" не существует никаких иных вариантов.