Судьба в наследство

Констанс кивком поблагодарил вышколенного слугу и легонько шевельнул рукой, мол, веди. Дворецкий, развернувшись, с идеально прямой спиной двинулся вглубь дома, епископ пошел следом за ним.

В богато обставленной гостиной у окна стоял высокий широкоплечий мужчина и смотрел на улицу. Неосознавая, он кончиками пальцев поглаживал бархатную портьеру. Прибывший был облачен в повседневную черную сутану священнослужителя среднего ранга, на нетронутых сединой вьющихся волосах плотно сидела епископская шапочка. Когда он обернулся на звук открываемой двери, в льющемся из окна свете четко обрисовался гордый профиль уроженца Бараза.

— Ваше преосвященство, — мужчина поклонился, мгновенно отреагировав на появление Констанса в комнате. — Я прибыл со скорбной вестью. Восьмого дня скончался его преосвященство епископ-суффраган Убертин. Ныне назначенный его преосвященством епископом Агриппой, я замещаю его. Я посчитал своим долгом доложить вам, как первому достойному доверия о столь печальных событиях.

Констанс трижды осенил себя святым знамением и склонил голову.

— Пусть будет милостив к нему Господь в своих чертогах, — тихо произнес он.

— Воистину, — отозвался Эрманарих, повторив действия его преосвященства.

Когда с траурным церемониалом было покончено, Констанс подошел к полыхающему камину и протянул руки к огню, словно озяб. Молодой епископ выжидательно посмотрел на него.

— Вы можете всецело располагать мной, — вымолвил суффраган после некоторой паузы.

Его преосвященство чуть дернул краешком губ, пряча улыбку. Едва мужчина доложил о смерти Убертина, Констанс понял что, поступив подобным образом, тот постарался отличиться — первым доставить свежие новости. А попутно решил выяснить — откуда дует ветер, и можно ли в его потоках уловить выгоду для себя.

То, что Эрманарих молод для должности диоцезного епископа-суффрагана, становилось ясно с самого начала — стоило лишь взглянуть на него. Ему вряд ли подчинили один из крупных провинций, позволив занять место покойного. Однако, выслуживаясь перед первым достойным доверия, то есть, обретая в глазах прочих значимость, молодой епископ-суффпаган повышал свои шансы для продвижения по иерархической лестнице, приближая себя к заветной цели.

Выдержав паузу, Констанс позволил себе насладиться неловким положением молодого епископа и только после произнес:

— Кажется, вас послало ко мне само проведение, — лицо Эрманариха просияло, всем своим видом он выражал полную готовность служить. — Прибыв этот город, я обнаружил, что он потонул в разврате и мздоимстве. Сердца людские здесь отреклись от Божьих догм и заповедей, а многие прихожане отвратились от Церкви. Расстроенный подобными событиями, я вынужден был провести свое собственное расследование, и выявил, что аппарат управления легиторума не только не боролся с проявлениями блуда и искуса в Звениче, но и попустительствовал им, принимая подношения от содержателей богомерзких заведений.

Прервавшись, Констанс вновь взглянул на молодого епископа, тот внимал его словам как откровению свыше. Но оно и ясно: возможность поспособствовать в делах первого достойного доверия — что может быть лучше для карьеры? И его преосвященство продолжил:

— А сегодня ночью было совершено неимоверное злодеяние — была поднята рука на священнослужителя. Но ведь любой служитель церкви — есть сама Церковь! Нечестивцы покусились на устои Союза — на Святой Престол! Покусились на Бога! Орден Святого Дилурия не смог соблюсти законную власть в городе — власть Всевышнего над детьми своими. Не справился со своими прямыми обязанностями. И наш долг, как истовых служителей Единого, восстановить главенство Церкви, с корнем вычистив богопротивные дома и всех их прислужников из Звенича. Нам следует насадить Веру и Закон Господа нашего, словом и мечом искореняя скверну в душах людских. Я, слишком занятый делами всего ордена, не смогу уделить достаточного внимания происходящему на месте, а вы — как замещающий пост епископа Убертина — сможете способствовать восстановлению церковного права в Звениче.

— Служу Господу нашему всеми помыслами и делами, — по-военному щелкнул каблуками Эрманарих, но потом, изменив тон, осторожно поинтересовался: — Какие действия желательно мне выполнить, дабы восстановить порядок? Звенич — город с вольностями, а значит, у легуторума нет таких же прав как у магистрата. Как весомо я могу влиять на городское управление?

Констанс оценивающе взглянул на молодого епископа, он оказался весьма неглупым. Пожалуй, если за разбирательство в городе примется этот суффраган, дела его пойдут с большей быстротой, а провести дальнейшее расследование удастся с лучшим качеством. И тогда его преосвященство решил сообщить ему некоторые сведения и обозначить первоочередные действия.

— Вам необходимо немедленно вызвать из головного монастыря диоцеза отряд боевых братьев, численностью не менее двух хор2, чтобы удержать город от волнений и бунта. Затем, когда вы займете Звенич, городского главу и верховных служащих легиторума следует объявить преступившими закон Церкви и Господа нашего. А легата — старшего викария Адельма и его помощников — еретиками, проведя с ними дознание по всем правилам строгости судебных уложений.

— Для этого мне необходимо будет подключить к расследованию Орден Ответственных, — предупредил Констанса молодой епископ. О том, что придется привлечь в город Орден Слушающих, дабы он занялся градоправителем бароном Мельтишем речи не шло; это являлось как бы само собой разумеющимся и не представляло особой сложности.

— После того как власть нашего ордена будет установлена, а возможные волнения подавлены, я направлюсь к его величеству Гюставу — да благословит его Единый в начинаниях угодных Святому Престолу — и постараюсь убедить лишить этот город всех вольностей и открыть магистрат, возглавляемый вашей епархией. Так же я подам прошение в Орден Ответственных, самому епископу Максимилиану, дабы он санкционировал разбирательство дела вышеупомянутых лиц.

— А его преосвященство епископ Максимельян не опротестует мои действия, ведь я предприму их до получения его одобрения? — осторожно поинтересовался Эрманарих.

Дальнейшие планы Констанса вызвали у него некоторые опасения в собственной безопасности, поскольку личность дознавателя Максимилиана была одиозна — сродни кардиналу Тамасину де Метусу Ордена Слушающих.

— Не опротестует, — качнул головой Констанс. — Я изложу ему все факты и сведения из архива, что нам удалось разыскать.

— Тогда я немедленно высылаю гонца в монастырь, — решительно произнес молодой епископ.

— Бог в помощь, — осенил его знамением Констанс, благословляя.

— Спаси Господи, — ответил тот, и ни минуты не раздумывая, стремительно покинул гостиную.

Епископ же еще немного постоял у камина, задумчиво посмотрел на пламя, которое по-прежнему весело трещало, окутывая комнату теплым светом, и только после направился в свои покои.

Там его ждал верный Боклерк. Поскольку время уже перевалило хорошо за полдень, но до обеда все же было очень далеко, секретарь поставил на небольшой столик поднос с горячим вином, маленькими марципановыми печеньями и вареными в меду орехами. А сам принялся составлять послание в ближайшие обители ордена.

Когда его преосвященство зашел в комнату, Боклерк оторвался было от письма, но тот лишь махнул рукой и, подойдя к столику с яствами, отправил пару орехов в рот.

— Дела складываются наилучшим образом. Эрманарих прибыл как нельзя вовремя, — секретарь выжидательно посмотрел на епископа. — Составь послание для голубиной почты только для настоятеля Дьедоне, чтоб едва гонец прибудет в обитель, братья могли выступить.

— Уже заканчиваю, — ответил Боклерк.

— Замечательно. Теперь дознание пойдет семимильными шагами. Суффраган будет рыть как собака, пока не выловит всех причастных к богомерзкому блуду. Он камня на камне не оставит от домов терпимости. Вытрясет все до грошика из верхушки легиторума.

— Ваше преосвященство, а вы не опасаетесь, что преданный делу епископ-суффраган отыщет недопустимые для огласки сведения? — поинтересовался секретарь. — Не выйдет ли нам его чрезмерное усердие боком?

Констанс усмехнулся, наливая из кувшина в стеклянный бокал красного вина, а потом подхватил марципановое печеньице и с удовольствием захрустел им.

— Эрманарих не идиот, — прожевав начал он. — Даже если он откопает свидетелей, которые видели меня беседующего с одной известной нам личностью, то все равно не придаст эти сведения огласке. Это пустяк по сравнению с тем, что творилось в городе. Свидетельство третьих лиц ничто против моего слова как первого достойного доверия, приведшего город под крыло ордена, — епископ подошел к окну и взглянул на небо: низкие свинцовые тучи вновь обещали снег. — К тому же он прекрасно понимает, что я могу мановением пальца вознести его на должность Убертина, как и навсегда испортить карьеру. Оглаской он ничего не добьется, а лишь безмерно навредит себе. Поэтому суффраган будет молчать, стараясь тем самым заполучить мое расположение. У нас с ним выйдет выгодная взаимопомощь — он найдет нужные кончики, взявшись за которые продолжу разматывать клубок, а я в свою очередь, протолкну его немного вверх по должностной лестнице. Поспособствовав, я сделаю для него гораздо больше, нежели чем он для меня. Эрманарих будет обязан, а мне нужны должники на всех ступенях иерархической лестницы нашего ордена.

— Вы как всегда твердо знаете, каким образом достичь желаемого, — Боклерк сделал комплемент епископу, но тот лишь позволил себе печальную улыбку.

— Увы, я лишь твердо знаю — чего хочу, а вот способ свершения половины дел мне пока неясен.

Впереди шел конвоир с большим тесаком и связкой ключей на поясе, держа над головой нещадно коптящий факел, позади него чуть ли не чеканя шаг, двигались двое боевых братьев. Коридор, ведущий в дальнюю камеру, был широким, так что мужчины могли идти рядом.

Следом за тюремным конвоем шел его преосвященство, рядом с ним отставая всего лишь на пару шагов, следовал его секретарь. Боклерк нервно озирался по сторонам, оглядывал массивные двери с большими висячими замками, мимо которых они проходили, при этом брезгливо придерживал полы сутаны, чтобы, ни дай Бог, не задеть сырые каменные стены, местами покрытые склизким сизым мхом. Иногда под ногами хлюпало, а пару раз с писком проскакивали бурые крысы с голыми розовыми хвостами. А вот епископ был невозмутим, словно он каждый день ходил по тюремным коридорам для беседы с заключенными.

Тюрьма была довольно маленькой для такого крупного города как Звенич, всего на тридцать камер. И если раньше его преосвященство оправдал бы это строгостью местных законов, то после того как узнал о положении дел в городе, ничем иным как их чрезмерной мягкостью, а так же вероятнее всего — повышенным мздоимством судей и заседателей, объяснить не мог. Располагалась она, как и большинство тюрем из-за экономии места при судебных домах, в их подвальной части: раздутому чиновничьему аппарату, из-за отсутствия магистрата, необходимо было выделить помещения, где бы они смогли протирать лавки.

Епископ всегда считал непозволительной роскошью давать городам вольность. Из-за сокращенного присутствия церковников, а так же из-за весьма малого штата служащих легиторума в них не удавалось соблюсти должный порядок. Звенич как раз стал тому наглядным примером.

В обычных же городах, где наличествовал магистрат, а так же полный аппарат управления все оказывалось в полном порядке — судебные и исполнительные ветви власти курировали священнослужители. Они-то как раз не занимались затягиванием дел, переваливанием ответственности на чужие плечи, не брали подарки или иные подношения от родственников подсудимых. Они были честны и беспристрастны. Однако если и находились поддавшиеся искусу, то для таких существовала своя управа — специальная ветвь Ордена Ответственных, которая занималась проверками судейских, управляющих и исполнительных частей церковников. В ней имели честь состоять самые преданные церковным догматам. По счастливой случайности один из друзей детства его преосвященства был епископом Ордена Ответственных, вот к нему-то по старой дружбе и планировал обратиться Констанс, но чуть позже. А пока он собирался раскрыть тайну появления финансов епископа Сисвария. Этому немало мог поспособствовать допрос старшего викария Адельма.

Конвоир довел его преосвященство до нужной двери. Перебрав на связке несколько ключей, он наконец-то отыскал нужный и отпер могучий замок. Братья первыми шагнули вовнутрь, и только после них осторожно ступил епископ.

Камера оказалась небольшой, всего пять на шесть шагов, под самым потолком находилось крохотное оконце, забранное настолько толстыми прутьями решетки, словно бы без нее заключенный смог сбежать, уменьшившись до размеров кошки. В камере ничего не было — ни лавки, ни жесткого топчана, только пыточный инструмент называемый 'молитвенным стулом3' стоял у стены, заранее напоминая о возможных последствиях, если вдруг допрашиваемый откажется отвечать. В дальнем углу, нервно перебирая четки, стоял мужчина: все еще грузный, но уже осунувшийся от недолгого заключения, босой и во власянице. В нем с трудом можно было узнать прежнего холеного и лоснящегося старшего викария Адельма.

Когда дверь открылась, он вздрогнул, нервно оглянулся на вошедших, а потом вновь принял отрешенный вид. Однако его щека нервно подрагивала, выдавая чрезмерное напряжение.

Констанс, намеренно затягивая паузу, неспешно оглядел камеру, затем, подойдя к креслу, утыканному шипами длиной в палец, потрогал один из них, словно проверяя остроту, и отдернул руку, будто бы уколовшись.

Пока епископ осматривал помещение, сопровождающие его братья находились на пути меж ним и старшим викарием Адельмом, на случай если тот рискнет броситься на его преосвященство.

Тут дверь в камеру вновь распахнулась и конвоир, который привел сюда, принес небольшое раскладное креслице и почтительно поставил перед Констансом. Епископ сразу же им воспользовался. Затем точно так же было внесено второе креслице, предназначенное для секретаря. Боклерк опустился в него, поудобнее пристроил на коленях большую папку, которую до этого держал подмышкой. Потом он достал из кошеля грифельную палочку для рисования и, достав лист, приготовился стенографировать.

Епископ прочистил горло, отчего викарий нервно вздрогнул, и начал:

— В день двадцать седьмой, последнего месяца, зимы года пятьсот пятого от образования Союза по судебному уложению и епископальному канону церковного управления вы — старший викарий — легат города Звенич обвиняетесь в оскорблении Божьего величия, вреде Единой Вере и государству путем ненадлежащего исполнения своих обязанностей. Согласно тому же уложению и епископальному канону к вам будет применено сокращенное судопроизводство религиозного процесса, без излишних формальностей...

— Вы не посмеете! — взвизгнул Адельм, мгновенно сбросив с себя напускное спокойствие; руки его тряслись. Он как легат города прекрасно знал, что представляет собой религиозный процесс. — Судья не выносил своего вердикта!