Критический эксперимент 2033

Тут поднялся Гней Марций Кориолан.

— "Pecunia est ancilla, si scis uti; si nescis, domina". (Умеешь пользоваться деньгами — они служат тебе, а если нет — ты им). У нас теперь есть деньги и хлеб, и мы должны разумно воспользоваться богатством. Если народ хочет прежних низких цен на хлеб — пусть вернёт патрициям прежние права. "Plenissime pristinae" (Восстанавливать старое, так полностью). Почему патриций, даже заслуженный, должен как из-под ярма глядеть на на могущество Сициния? Почему он должен оглядываться на плебейских магистратов, как будто они выкупили его жизнь у разбойников? Скорее они разбойники, у которых мы по трусости выкупили свою жизнь уступками. Я ли вытерплю такое унижение дольше необходимого? Отцы, не снёсши царя Тарквиния, нам ли сносить теперь Сициния? Пусть опять удаляется, пусть зовёт за собой народ — вот ему дорога на Священную гору и на другие холмы тоже. Пусть они грабят урожай с наших полей, как грабили три года назад; вот им хлебные цены, виной которых — их собственное безумие. Смею сказать, укрощенные этой бедой, они сами предпочтут возделывать поля, чем с оружием в руках мешать их возделыванию.

Но половину сенаторов задавила жаба: как так, добровольно отказаться от ожидаемой прибыли? Продавать зерно по низким ценам, когда у них монополия? Дудки! Раздражённый Кориолан глянул на Аппия, и тот вставил в молитву слова: "Desunt inopiae multa, avaritiae omnia". (Бедным не хватает многого, алчным — всего).

— Видите, отцы, не желая прислушаться к разуму, вы теряете редкий случай! "Accidit in puncto, quod non speratur in anno". (В один миг случается то, на что не надеешься и годами). Но "Crescit amor nummi, quantum ipsa pecunia crescit". (Растет любовь к деньгам по мере того, как растет само богатство). Решайтесь! Если вы будете продавать зерно по нынешним ценам, будет бунт. А если вы уступите, и народ заставим уступить.

Но в первый день Сенат не принял никакого решения, хлеб в продажу не поступил и цены ещё более возросли. А когда через пару дней предложение Кориолана было принято, это не было воспринято как добровольная уступка: плебеи уже вооружились. А у Сициния вновь проснулся революционный пыл:

— Плебеи! Нас, как врагов в осаде, пытаются выморить голодом! И сдачу нам диктуют на тех же условиях, что и побеждённым: сдайте оружие, пройдите под игом и выдайте своих вождей связанными на бичевание Гнею Марцию Кориолану! Вот когда он насытится муками и казнями, может быть, соизволит отпустить вам немножко гнилого зерна по низким ценам. Он пытается поставить перед нами выбор: "mortem aut servitutem" (Смерть или рабство). А сенаторы... что о них говорить! "Avarus animus nullo satiatur lucro". (Скупого не насытят никакие богатства). Но "Qui seminat mala, metet mala". (Кто сеет зло, тот зло и пожнет). Их ростовщические аппетиты ограничили, так теперь они пытаются нажиться на бедствиях народных, а заодно и возвратить себе право закабалять нас и продавать в рабство! Идём на Сенат и убьём Кориолана!

Второй трибун, Гай Нумиций, несколько утихомирили народ, предложив не убить Кориолана, а судить его. Сицинию это тоже понравилось: увидеть молящего о пощаде спесивого патриция не хуже, чем убить его. Показавшись в дверях курии, Кориолан надменно заявил:

— Трибуны сошли с ума. Их власть распространяется только на плебеев и только на защиту, а они обвиняют патриция.

Эта выходка подогрела всеобщее возмущение, и сенаторы затащили силком Кориолана внутрь, согласившись на суд: лучше пожертвовать одним, чем всеми.

Первый присутственный день был через четыре дня. В эту же ночь среди плебеев стали шнырять клиенты патрициев.

— Постумий, ты ведь понимаешь, что, если ты проголосуешь за суд и смерть Кориолана, то оба твоих соседа по полю станут тебе врагами? И поле нечаянно сожгут и вытопчут, и тебя побьют.

— А ты, паразит Аппиев, заткнулся бы, cacator!

— Планк, почтенный Секст Фурий уступит тебе спорный участок без разбирательства, если ты и твои друзья будут голосовать за отмену суда.

— Подкупить меня пытаешься! Potes meos suaviari clunes!

Словом, этот номер не прошёл. Тогда все сенаторы стали молить плебеев:

— Уступите нам одного человека! Если сочтёте его невиновным, то проявите справедливость. А если осудите и простите — благородство!

Но и это не помогало.

В ночь перед судом Кориолан собрал группу обожавшей его "золотой молодёжи" и совершил налёт на домус Вергилия. Выломав дверь, побив нескольких пытавшихся сопротивляться слуг, нападавшие прошли прямо к таберне Велтумны. Она сама вырвалась из объятий очередного любовника, который пытался её "защитить", и повесилась на шею Кориолану, восхищённая его поступком. А вышедший Вергилий бессильно наблюдал за этим, держась рукой за сердце. Жена его, наоборот, смотрела из своей ниши, потирая руки от радости.

Друзья думали, что помогают молодцу в удалом деле. Вождь поблагодарил и распустил их. Сразу после этого Кориолан с Вулли, несколькими верными рабами и клиентами бежал из Рима, бросив семью и детей. Наутро весть о двух ночных событиях разнеслась по всему Городу.

— 28. Второй суд

Квинт и Сильвий построили дома в Городе. Это было необходимо. У Квинта средний домус отца семейства с расчётом на то, что в его табернах будут жить рабы и вольноотпущенники. У Сильвия рядышком небольшая халупа. После формального переселения в Рим Сильвий, согласно союзному договору, автоматически стал римским гражданином и полноправным плебеем. Так что теперь никаких формальных придирок по поводу его статуса в Волчьем Содружестве не могло быть.

Вести о Кориолане приходили отнюдь не самые лучшие. Он ушёл к вольскам и всячески подбивал Аттия Туллия к войне против Рима. За ним потянулись молодые патриции, особенно подсевшие на Вулли, и, как часто бывает с эмигрантами, там вели себя как злейшие враги своей родины, поливая её грязью и призывая раздавить гадину.

В Риме Кориолана заочно осудили и приговорили к смерти (ушедший в изгнание, чтобы избежать суда, автоматически считался виновным). А дальнейшее его поведение подтвердило обоснованность этого приговора даже в глазах патрициев. Такой конфуз делал необходимым восстановление престижа сенаторского сословия и осуждение какого-то авторитетного плебея в качестве "равновесия" осуждению Кориолана. Квинт не удивился, когда выбор сенаторов пал на него.

Целых десять сенаторов выдвинули десять разных обвинений против Квинта. Спросили царя Аппия. Тот в молитве высказался: "Melius non incipient, quam desinent". (Лучше не начинать, чем останавливаться на полпути). Услышав эти слова, сенаторы решили вопреки обычному порядку сделать судьями сразу двух консулов, чтобы никто из них не мог опротестовать приговор коллеги ни по одному из десяти обвинений. Консулы послали двух ликторов схватить Квинта и бросить в темницу до суда, но плебеи увидели их, требовательно стучащихся в двери домуса Гладиатора, и сразу помчались за трибунами. Первым успел Сициний, понимавший выигрышность ситуации для него: защитить плебейского героя, несмотря на личное соперничество! Это какой рост престижа в народе! Это избрание на третий срок! Он одним словом остановил ликторов и увёл Квинта к себе в домус.

Два дня до суда Квинт жил в домусе Сициния, а в его домусе управлялась жена. В те времена было совершенно не принято притеснять жён и детей обвиняемого или хватать их в качестве заложников. Даже семья Кориолана спокойно жила в Риме, и на её имущество никто не посягал. Им скорее сочувствовали: глава семейства оказался предателем, подпавшим под власть этой вольской сучки.

Сициний воспользовался случаем, чтобы как следует поговорить с одним из лидеров умеренного крыла плебеев.

— Квинт Гладиатор, теперь у плебеев есть своя военная сила, которой нет ни у патрициев, ни у вольсков, ни у других соседей. Как ты считаешь, пора нам брать власть в Риме или же нужно ещё увеличить число Волков?

— Гай Сциний, сможешь ли ты справиться с властью, которую возьмём? Ведь надо будет не критиковать и отменять приказы, а решать самому.

— Как будто сенаторы с этим хорошо справляются!

— Каждый консул, которого я видел, по отдельности справлялся неплохо.

— А почему же вместе эти люди образуют неразумную толпу?

Квинт улыбнулся. Сициний задал важнейший и принципиальный вопрос.

— "Scientia humana vanitas, ignorantia sit infinitus" (Знания человека ничтожны, невежество бесконечно). Отцы думают, что, решая совместно, они соединяют мудрость свою, а на самом деле складывают ошибки и невежество.

— Так что же, выходит, два консула довольно разумны, потому что их лишь два? А ещё лучше диктатор... или царь.

— Царь Аппий? — решил разрядить шуткой опасный поворот разговора Квинт.

Собеседники расхохотались. Но скрытые амбиции Сициния на секунду выглянули. Он знал, что обет запрещает Квинту быть магистратом. Но он не был уверен, запрещает ли неведомый Бог Гладиатору стать диктатором или царём? После разговора он решил, что скорее всего запрещает, но полной уверенности здесь нет. А ведь Волки — это готовая царская гвардия! И Аттий Туллий наверняка сразу же поддержит своего "зятя", даже головы Кориолана для него не пожалеет. А суд — удобный случай убить обоих консулов и всех опасных сенаторов и провозгласить власть плебеев, то есть Квинта или, если он не может, Сициния.

— Коли тебе твой обет запрещает брать власть, а нам, плебеям, придётся это сделать, то я клянусь следовать твоим советам, если меня посадят на курульное кресло, — решил сделать важнейший ход Сициний. А про себя он добавил мысленную оговорку: "Следовать твоим советам, до тех пор, пока не сочту нужным избавиться от тебя". Во всяком случае, так прочитал его прищуренный взгляд Квинт.

Перед судом, наведя справки, какой приговор готовится, Сициний спросил Квинта:

— Почтенный Квинт Гладиатор, не хотел бы ты уйти в изгнание? Мои люди проводят тебя и защитят, пока ты не пересечёшь границы владений Рима. И твоих Волков тоже позовут.

Квинт наотрез отказался, но только через несколько дней понял, что Сициний пытался самым "благородным" образом избавиться от соперника и принципиального оппонента.

И вот наступил день суда. Квинт поднялся на трибунал, выше его сидели два консула и по очереди выходили десять обвинителей. Было решено, поскольку обвинителей много, что ответчик может говорить сразу после каждого из них, дабы судьи и народ могли сразу оценить обоснованность утверждений истца. Сенаторы построили своё наступление достаточно умело: обвинители выступали примерно в порядке от наиболее лёгкого обвинения к наиболее тяжёлому.

— Квинт Гладиатор забрал себе после взятия Лонгин двух красивейших пленниц. Одну из них знатную, за которую дали большой выкуп. Тем самым он присвоил себе добычу римского народа.

— Римский народ в лице воинов пожаловал мне этих пленниц в качестве награды за доблесть. Консул Коминий подтвердил это решение. А что за Сиянию потом дали большой выкуп... Я уверен, что если бы ты, почтенный отец Нумерий Ларций, обрюхатил бы её, выкуп дали бы ещё вдесятеро больше.

Народ расхохотался, оценив шутку Квинта. Сенатор Ларций скривился от унижения и злости.

— Квинт Гладиатор поклоняется своему неведомому Богу, а не римским богам.

— Почтенный отец забыл, что римляне никогда не враждуют с другими богами и почитают их. Даже богов врагов перед битвой уведомляют, что воюют не против них, а против тех, кто позорит своих небесных патронов, и просят, если они пожелают, переселиться в Рим. Вот и мой Бог решил прийти в Город и распростёр над ним плащ своего внимания и благожелательства. Неужели вы отвергнете и оскорбите Его?

— Он приносит своему Богу жертвы и молитвы втайне, на своём Склоне, что показывает, что в этих молениях может крыться злоба и колдовство. Ведь чистые молитвы не стыдно возносить при всех.

— "Ultra posse nemo obligatur". (Никто не обязан сверх возможного). В Риме нет даже алтаря Бога неведомого. Был бы он в Городе, я мог бы возносить свои молитвы при всех гражданах.

— Квинт Гладиатор — пример того, как "Pelle sub agnina latitat mens saepe lupina" (Под шкурой ягнёнка часто скрывается нрав волка). Он вроде бы утихомиривает плебеев, а на самом деле всё делает, чтобы они сплотились против патрициев и Республики. Он сеет раздоры. Он не принял участие в жертвоприношении овцы и телёнка.

На такое обвинение можно было ответить шуткой.

— Разве я прячусь под шкурой ягнёнка? У меня на поясе изображение волка! Мы будем всегда грызть, как волки, врагов Рима и народа его! Все знают, что мой обет запрещает мне принимать участие в кровавых жертвоприношениях, а в таком случае римскими обычаями принято строго соблюдать клятву.

— Квинт Гладиатор подготовил молодёжь сражаться вне строя. Они скорее походят на стражу тирана либо царя, чем на воинов Республики. Патрициев он не допускает в свою школу. Значит, он готовит заговор против Сената и властей Республики.

— Почему же не допускаю? Патриций может быть усыновлён плебеем и стать плебеем. И разве мои ученики сражаются против Рима? Они всё время отлично бились против его врагов! Разве они разрушали воинскую дисциплину? А что приходится строиться по-другому, так "Tempora mutantur et nos mutamur in illis". (Времена меняются, и мы меняемся с ними).

— Квинт Гладиатор — отец внука Аттия Туллия, царя вольсков. Он женат на его дочери. Он — такой же предатель Рима, как и Кориолан.

— С каких это пор в Риме считается позором для мужчины, если его вольноотпущенница продолжает любить своего патрона? А поскольку она знатного рода и я взял её девственность, мне не позорно было поднять и признать своего сына.

— Квинт Гладиатор слишком популярен среди плебеев. Они его в любой момент могут царём провозгласить.

— Все плебеи знают, что мой обет запрещает мне занимать государственные должности. Так что обвинение ничтожно.

— Квинт Гладиатор оскорбляет сенаторов, называя их ничтожными тварями. Тем самым он оскорбляет величие римского народа. Он надменен более, чем Кориолан. Даже на суд он пришёл в праздничной тоге, а не в одеянии просителя и кающегося.

Квинт решил, что здесь лучшая форма ответа — жёсткая контратака.

— Величие римского народа оскорбляют те сенаторы, которые занимаются презренным ростовщичеством. Мой Бог ставит таких ниже клеймённых рабов, шлюх и палачей. Давно пора Сенату запретить своим членам практиковать занятие, достойное лишь подонков типа Тита Титурия Лупанара. Вот царь Аппий освободил всех своих кабальных и больше не даёт в долг под проценты. Он подал вам прекрасный пример, отцы-сенаторы! Так что пеняйте на себя, если вас оценивают по вашему грязному ремеслу! И после этого мне ещё надевать рубище кающегося перед теми, кто не до конца искупил свои занятия недостойными делами и вины перед народом римским!

Обстановка явно накалялась. Обвиняемый превращался в обличителя.

— Я обвиняю Квинта Гладиатора в том, что он своим благословением направил Велтумну, а за нею Кориолана, на путь пороков и предательства. Он заранее обеспечил эту блудницу помощью неведомого Бога на пути её греха. Она совратила множество лучших молодых людей, она довела до смерти двух любовников, она в своих объятиях уговорила Кориолана предать Рим и сама предала Рим! Я обвиняю его в поощрении развратительницы и предательницы и в пособничестве предателю.