...не повод для знакомства

Отец протянул не неделю-две, как отводили ему врачи. Его сильное сердце смогло продержаться почти месяц. Он умер двадцать второго июня. Снова похороны...

Надя пришла в себя. Тамаре даже разрешили перевезти ее в частную клинику, где и врачи, и младший медперсонал за больными действительно ухаживали, а не создавали видимость. Правда, услуги эти были очень даже платные, но ради единственной сестры Тамара не жалела ничего. Кроме того, руководство агентства пошло навстречу одному из лучших своих сотрудников, предоставили материальную помощь и отпуск (правда, только "за свой счет"). Кроме того, и материна контора, и завод отца также помогли с похоронами, несмотря на то, что предприятия сами-то дышали на ладан... Но деньги улетали, как пыль: операции, лекарства, уход, похороны, поминки...

На белой наволочке обескровленное лицо Нади терялось, буквально сливаясь с подушкой. Такому впечатлению способствовала и перевязанная бинтами голова несчастной. Только ужасные почти черные круги под глубоко запавшими глазами выделялись на лице.

Надя дышала часто и как-то мелко, дышать полноценно не позволяло прооперированное легкое — почти половину пришлось удалить... Но уже могла чуть-чуть говорить, благо теперь уже изо рта не торчала отвратительная прозрачная трубка.

Тамара часами высиживала у ее постели. Она приходила к Безродных только повидаться с Юрочкой да переночевать, ведь дома находиться она не могла. А с утра пораньше опять бежала в больницу к сестре.

Наде удалили не только часть правого легкого, но и селезенку. Почку удалось подлатать, но гарантии на ее восстановление врачи не давали: "Мы не Боги". Прооперировали и голову — операция была архисложная и длилась шесть с половиной часов. Оказалась ли она успешной — покажет время, пока сказать однозначно ничего нельзя: может выкарабкается, может нет... Теперь ее состояние оценивали, как стабильно тяжелое. Улучшений не было, но не было и ухудшений, а это уже очень много. Шансы на жизнь немного возросли. Но, похоже, больная сама не хотела задерживаться на этом свете. В один из дней, первого июля, она попросила Тому чуть слышным шепотом:

— Скажи им, пусть не мучают меня... Я не хочу больше...

— Ну что ты, Надюша! Потерпи, родная моя, потерпи, бедная моя. Я знаю, как тебе тяжело, но надо потерпеть. Ты обязательно поправишься, ты выкарабкаешься, сестричка, я тебе обещаю! — и гладила, гладила чуть теплую иссохшую руку, синюю от бесконечных капельниц.

— Нет, Тома, я не хочу... Скажи им...

— Надюша, тебе уже лучше, вот и врачи так говорят. Ты обязательно поправишься...

— Я не хочу поправляться... Тома, пусть они меня отпустят...

От таких слов Тамара аж отпрянула от больной:

— Господи, Надя, что ты говоришь?! Так нельзя, ты же такая молодая, ты обязательно будешь жить, у тебя все будет просто замечательно, вот увидишь!

Надя не отвечала. То ли обессилела, то ли просто не хотела говорить. После продолжительной паузы вновь зашептала, но как-то совершенно отрешенно, словно и не пытаясь никого убедить:

— Тома, я не хочу жить, я устала... Скажи им, пусть не мучают меня больше...

— Надо потерпеть. Я понимаю, что ты устала, но ты скоро поправишься...

Надя едва заметно махнула рукой на сестру:

— Не перебивай, мне трудно говорить... Я устала жить, я не хочу больше... Я не люблю жизнь... Я рада, что все это произошло, только бы поскорее уйти... Я хотела, чтобы это произошло... Я хотела, чтобы их не стало... Я их ненавижу, я не могу больше жить... Пусть они меня отпустят...

Надя вновь замолчала. Видно было, каких трудов ей стоила эта тирада. Тома, ошарашенная подобным заявлением, вновь начала уговаривать сестру:

— Наденька, родная моя, так нельзя говорить, ты обязательно должна жить! Их больше нет, теперь все будет по другому, я обещаю тебе. Мы будем жить втроем: ты, я и маленький Юрочка. Ты же любишь Юрочку? — Надя едва заметно кивнула. — Вот видишь, и он тебя любит, и я тебя люблю. Теперь все будет по-другому, теперь все будет хорошо! Я обещаю тебе, все будет хорошо, ты только выздоравливай! Живи, Надюша, ты только живи, умоляю тебя — живи...

Надя по-прежнему молчала. Тамара плакала:

— Это я во всем виновата... Прости меня, Надюша, прости — это я во всем виновата, это из-за меня тебе пришлось терпеть... Это я виновата...

Надя невероятным усилием воли подняла почти прозрачную руку, погладила Тамарину ладонь:

— Ты не виновата, не плачь... Ты не виновата... Это они виноваты, я их ненавижу... А тебя люблю. Тебя и Юрочку. Ты не виновата, сестра, ты не...

Рука упала и безжизненно свесилась с кровати. Аппарат, мерно отсчитывающий пульс, противно запищал на высокой ноте. На плачущую Тому равнодушно взирали сухие безжизненные глаза...

Все лето — похороны, девять дней, похороны, девять дней, похороны, сорок дней, девять дней, сорок дней, сорок дней... На Надюшины девять дней, девятого июля, ей должен был исполниться двадцать один год. Но, равно как и на ее похороны, пришло лишь несколько человек: завести друзей несчастной девочке не удалось из-за маниакально настроенных родителей, а многочисленные однокурсники почти все разъехались кто куда — лето в разгаре. Те, кто все-таки пришел, откликнувшись на слезные Тамарины мольбы, не все даже знали Надюшу при жизни...

Жизнь остановилась. Впасть в былую "спячку" Тамаре не позволили Ирочка и Саша Безродных. Только они были рядом в эти страшные дни, только они помогали и поддерживали Тому, не давая сойти с ума. Влад объявился было накануне Юрочкиного дня рождения, но, услышав страшные новости и пообещав посильную помощь, вдруг исчез и не появлялся до конца лета. Откуда только сила воли взялась — три месяца обходиться без Тамариных услуг?!

Влад

Что происходит? Почему так? Ведь он не получает уже былого кайфа от близости с Тамарой. Уже не сплетаются в причудливые узоры струйки крови на его ногах, уже не захлебывается от боли жертва. Правда, кровь и сейчас появляется каждый раз после близости, но это уже не та кровь — не былые ручейки, а лишь небольшие пятнышки на простыне, словно пародия на былое блаженство... Казалось бы, после такой метаморфозы он должен охладеть к Тамаре, как к прочим своим многочисленным любовницам. Но — вот ведь что странно — он все больше привязывается к ней. Если раньше он получал небывалое физическое наслаждение, особенно кайфуя от ее страданий, равно как и рабской услужливости и готовности страдать ради удовольствия любимого, то теперь, не имея возможности удовлетворять садистские склонности, он получал наслаждение от другого. Ныне, когда она совершенно откровенно называла его "обузой", когда перестала радоваться возможности "усладить господина", а, напротив, всячески показывала, что дарит ему возможность насладиться своим восхитительным телом сугубо из милости, дабы не подох где-нибудь под забором, как бездомная собака, он получал не только физическое удовлетворение, но и моральное. Ему не приходило больше в голову пытаться унизить Тамару или же намеренно причинить ей боль, напротив, теперь он старался причинить ей как можно меньше боли своим немалым Монстром. Больше того, он даже старался доставить ей удовольствие, подолгу лаская ее перед близостью. Но все было тщетно — Тамара стала похожа на Снежную королеву: такая же холодная и неприступная, лишь из жалости к просителю одаривающая его вниманием. Он осыпал ее ласковыми словами, носил цветы чуть не корзинами, но цветы на его глазах отправлялись в мусорное ведро со словами: "Не трать деньги, ты меня не купишь". На многочисленные признания в любви (весьма, впрочем, своеобразные) Тома лишь кривилась: "Не старайся, не мучайся, получишь ты свою порцию, обуза. На, только быстренько — у меня встреча с клиентом через час, а мне еще туда добраться надо"... Она даже не пыталась скрыть, как неприятен ей Влад, как устала она от его нытья: на, возьми, только не ной, ради Бога!

Ему уже недостаточно стало лишь удовлетворить голод и бежать по делам ли, к очередной ли подружке. Ему хотелось быть с Томой как можно дольше, хотелось проводить в ее обществе не полчаса, а целую ночь, а то и вообще жить бы с ней вместе, чтобы опостылевшая Любаша оказалась вдруг лишь страшным сном... И, когда случалась оказия переночевать у Тамары, он слезно просил-умолял позволить ему остаться с ней до воскресного вечера, пока ее родители не вернуться с дачи. Ведь они одни в квартире, никто не мешает Владу наслаждаться не только Тамариным по-прежнему восхитительным телом, но и возможностью пообщаться с ней на отвлеченные темы, ведь даже ребенок не путается под ногами, предусмотрительно отправленный на дачу. Но его мольбы оставались безответны — Тома была неумолима: получил порцию десерта и до свидания, чао, бамбино.

Владу было нелегко перенести даже, казалось бы, такую малость, как факт, что Тома перестала называть его как-либо. Хоть по телефону, хоть при встрече она обращалась к нему просто "Ты". И это ранило, пожалуй, больше всего остального. Теперь ему оставалось только вспоминать, как любила когда-то Тамара ласкать его, теребить короткие русые волосы... Однажды Влад спросил ее:

— Заинька, а почему ты перестала называть меня Владичкой? У тебя это так замечательно получалось, так ласково и эротично...

Ответ прозвучал сухо и без намека на шутку:

— Потому что Владичка умер. Остался только ты.

Сначала Влад думал, что это очередная игра. Сперва они играли в господина и рабыню, теперь — наоборот, в госпожу и недостойного возлюбленного. Но нет, вскоре он понял, что это вовсе не игра. Увы, он переиграл, переусердствовал, и в результате испортил гениально затеянную и почти доведенную до конца аферу со второй женой. Ведь он безошибочно провел подготовительный этап, он очень ловко, можно сказать, даже профессионально влюбил в себя невинную девочку и много лет без зазрения совести пользовался ее любовью, уверенный, что отныне так будет всегда. Ан нет, где-то он допустил ошибку, где-то лоханулся, раз так тщательно выстроенная пирамида рухнула, превратившись в развалины. Эх, если бы только не выкатилось злополучное кольцо, все было бы совершенно иначе, никогда бы не закончилась его власть над Тамарой!

Ему неоднократно приходила в голову мысль развестись с Любашей и жениться на Тамаре. Его уже давно тошнило от рыжей толстой развратницы. Грубая, крикливая, непозволительно пошлая базарная баба — да разве ее можно сравнить с маленькой, чуть округлившейся после родов, что лишь добавило очарования, такой обаятельной и милой, по-домашнему уютной Тамарой? Их даже внешне нельзя было сравнивать — Тома неизменно была неизмеримо выше и достойнее его отвратной супружницы. А уж если сравнивать постельные дела, то тут уж Тамаре и вовсе не было равных, а в сравнении с Любкой — так уж тем более. Любку он по-прежнему сравнивал лишь с бездонной деревянной бочкой, да и в этом сравнении неизменно выигрывала бочка: пусть бы он вогнал в Монстра уйму заноз, не получив ни грамма удовольствия, зато избежал бы необходимости гладить и ласкать целюлитные жировые складки, целовать отвратительные толстые губы. Пфу, при воспоминании о супруге почему-то все время хотелось отплевываться... К тому же бочка не кричит без конца хриплым прокуренным голосом: "Еще, еще!".

Да, самая большая мечта Влада была о разводе. Правда, Тамара неоднократно заявляла, что не хочет за него замуж, но в эти сказки он не верил: быть такого не может! Все женщины непременно мечтают о замужестве. А уж мать-одиночка и подавно. Тем более, если эта мать — Тамара, а мужчина, предлагающий руку и сердце — Влад. Так что не в Тамарином нежелании загвоздка, а в том, что он решительно не может никоим образом развестись с Любашей. НЕЛЬЗЯ. И точка.

Ему даже хватило наглости заговорить о разводе с отцом. Разговор оказался более чем короткий:

— Только попробуй, я тебе собственными руками яйца пообрываю и сожрать заставлю. Ты что, маленький, не понимаешь, что для того, чтобы трахать бабу, необязательно на ней жениться? Вот и трахайся, сколько угодно, на стороне, а о разводе и думать не смей. Что тебе, козел, баб бесплатных мало? Так иди к платным, они профессионалки, обслужат по высшему разряду. Или денег на б...ей не хватает, так не стесняйся, я подкину...

Не помогли даже Владовы уверения, что Любаша ему изменяет:

— А раз изменяет — ты сам и виноват. Ты что, импотент, что ли, не можешь бабу свою вытрахать, как положено, чтобы она налево не бегала да отцу не жаловалась? Слабак...

Объяснять отцу, что для удовлетворения ненасытной Любки недостаточно даже его огромного Монстра и немалого опыта в делах постельных, Влад не стал. Собственно, доказательств Любкиной неверности у него не было. Зато была уверенность. Достаточно было иной раз взглянуть на ее довольную рожу, когда она возвращалась в очередной раз "от подруги". Влад даже не пытался выяснить, что это за "подруга". Собственно, неверность супруги его не особенно огорчала. Пожалуй, он даже рад был бы передать свои супружеские обязанности какому-нибудь "подругу". Но бесила ее откровенно довольная физиономия (так и хотелось сказать ей: съешь лимон, дура, не выставляй удовольствие на всеобщее обозрение!") и еще более беспокоила вероятность подхватить от сучки какую-нибудь заразу.

Любка по-прежнему не работала, сидела дома со своим университетским дипломом. Каждое лето на три месяца уезжала к бабке в Москву да на юга. Первые годы непременно тащила за собой Влада, позже поостыла немного, поняла, что совместный отпуск — потерянный отпуск.

Однажды из очередной поездки вернулась беременная. Сказала, что забеременела еще до отъезда, да как проверишь? Родила девочку в самом конце марта то ли десятимесячную, то ли переношенную больше трех недель. Влад не медик, в таких тонкостях не разбирается, но с тех пор его терзали смутные сомнения.

Любка после родов раздалась, теперь фигура еще больше стала напоминать грушу: огромная задница на коротеньких ножках, с довольно объемной талией и небольшой обвислой грудью. И без того одутловатое лицо словно отекло, подбородок провис — не поймешь, где первый, где второй, где третий... Вдобавок все это необъятное "сокровище" было щедро усыпано крупными яркими веснушками... Брр, а ведь Владу приходилось не только терпеть это безобразие рядом с собой, но еще и "трудиться над телом" по нескольку раз в день!

Любаша ему обрыдла настолько, что не радовало даже продвижение по служебной лестнице. Подумаешь, самый молодой начальник отдела внешнеэкономических отношений за все время существования их Управления! Эка невидаль! Да за то, что он на протяжении вот уже почти восьми лет терпит рядом с собой эту образину, он должен быть уже, как минимум, премьер-министром! А вообще он с огромным удовольствием отказался бы и от карьеры, и от материальных благ, лишь бы только развестись с Любкой. Конечно, он уже привык к служебной машине с водителем, к личной Ниссан-Патрол, к шикарной четырехкомнатной квартире с соответствующей обстановкой. Но уж слишком высока цена за эти блага!

Вот если бы он все же развелся и потерял все перечисленные блага, смог бы он прожить без всего этого? Он пытался честно ответить себе на этот вопрос. Конечно, это было бы нелегко. Но в принципе... Вполне возможно, что через некоторое время он встал бы на ноги. За годы работы в управлении было приобретено немало связей с нужными людьми и, пожалуй, долго сидеть без работы ему бы не пришлось. Естественно, предлагать ему маленькую зарплату никому бы и в голову не пришло, а с приемлемой для него он запросто снял бы квартирку на первых порах, потом купил бы пусть не такую шикарную, как эта, но лучше жить в скромной двушке с любимой женщиной, чем в хоромах с ненавистной Квазимордой!