Осколок империи

Зоны интересов? Для начала, конечно, все сведения о братьях Мелинсонах. Привычки, особенности мышления, привычный распорядок дня, адреса любовниц, если они есть и все в этом роде. Я понимал, что немалая часть сказанного будет дублем уже известного мне, но это нормально. Все равно найдется и то, что еще ни разу не прозвучало. То, о чем я и догадываться не мог.

Затем — знания самого Лабирского, полученные им за время долгой и плодотворной работы в ВЧК-ОГПУ. Не все знания, само собой разумеется, а лишь те, которые представляют интерес для меня лично. Компромат на коллег, узнанные и все еще актуальные тайны, персональные информаторы, остающиеся неизвестными остальным.

И последний аспект, приземленный, но от него никуда не деться. Если кто скажет, что в СССР материальные ценности не играют никакой роли — он либо обычный глупец или же фанатик. Кстати, последнее еще хуже, нежели первый вариант. Деньги в СССР играли не менее важную роль, чем в других, не охваченных большевистской заразой, странах. Только пользоваться 'золотым ключиком' стоило с осторожностью и выборочно. К тому же дензнаки советской принадлежности среди партийной прослойки и вообще людей, обладающих какой-никакой властью, ценились на порядок ниже, чем валюта и золото с драгоценностями. Оно и понятно — случись что, не с советскими же дензнаками бежать будут!

Денежные захоронки Лабирский сдал легко и непринужденно. Всего их было две: малая у него на квартире, куда я соваться даже не собирался, и основная за ее пределами. Понимал, морда, что в случае чего не будет у него возможности покопаться в закромах своей квартиры или вообще в тех местах, где его присутствие могут предсказать. Поэтому и поступил весьма разумно, простейшим образом зарыв своеобразный клад в пригороде Москвы. Деньги, золото, оружие с парой комплектов документов. Все по-взрослому, понимал, что жизнь штука переменчивая.

Собственных и неизвестных прочим информаторов у чекиста почти не было. Так, мелочь обычная, для меня интереса почти не представляющая. Хотя за неимением гербовой пишут и на клозетной! Начальник германского генштаба фон Мольтке так и вовсе говорил, что: 'Отбросов нет — есть лишь резервы'. И с таким авторитетным мнением сложно было не согласиться.

А вот про своих дружков Мелинсонов мой пленник выдавал информацию с трудом. Пришлось малость стимулировать его то кислотой, то острым ножиком. Так, чтобы не юлил, когда не надо, да и вообще бросил это гиблое для себя дело.

Привычки, адреса, особенности характера и мышления, круг друзей и знакомых. Я записывал все могущие пригодиться сведения. Сейчас просто записывал, подробный анализ начнется потом, в куда более приличной обстановке, чем этот ставший пыточным застенком подвал.

Компромат на коллег-чекистов. Тут я чуть было не оказался в полном пролете. Хотя рассчитывал на многое, но прозвучало одно очень даже знакомое имя. Руцис! Оказалось, что этот мой знакомец гнусно прославился в чекистской среде тем, что давно и жадно собирал компромат на всех и каждого, не брезгуя ничем. Потому и трогать его откровенно опасались — никто не знал, что именно хранится в закромах у старого упыря. Затронешь его интересы... А потом вдруг р-раз, да и появится папочка, лично тебе, твоим скрытым от посторонних глаз грешкам посвященная. И не просто слова, а с доказательствами!

Ай да Руцис, ай да сучий сын! Я искренне порадовался по поводу ушлости и изворотливости знакомца, а еще больше по поводу того, что весь этот компромат вполне может стать моим. Впрочем почему это вдруг 'может'? Он ДОЛЖЕН стать моим и это не обсуждается! Все равно Руцис лишний на этой земле уже как минимум полтора десятка лет, а то и больше.

Размечтавшись, я чуть было не совершил ошибку. Какую? Утратил сосредоточенность и очередное откровение Лабирского чуть было не пролетело мимо моих ушей. А откровение, представляющее собой одну из случайно узнанных им тайн, касалось весьма небезразличной мне темы. Темы, связанной с белой эмиграцией в Европе.

— А вот с этого момента еще раз и поподробнее! — приказал я чекисту, тут же уточнив. — Как я понимаю, ты из-за своего пристрастия к красивым женщинам случайно завел разговор о красавице и известной певице Надежде Плевицкой, а оказалось, что она...

— Она работает на нас, на ОГПУ, — не то простонал, не то прошелестел чекист. — Вербанули на желании еще большей славы. Тесно ей в эмигрантской среде, нету того размаха, к которому привыкла здесь. Обещали почетное возвращение, славу, сравнимую с Шаляпиным, деньги, поклонников.

— И дали бы?

— А нам как скажут, так мы и делаем. — попытался было огрызнуться Лабирский.— Сама она для нас пустое место, а вот ее муж — это другое. Фигура! Сам генерал Скоблин! Последний командир этих чертовых 'корниловцев'... Ненавижу!!

Верю. Корниловскую дивизию, равно как и Марковскую с Дроздовской, красные боялись до острых кишечных судорог. Эти отборные войска Белой Гвардии способны были воевать при силах десять к одному не в их пользу и не чувствовать от этого особых неудобств. Полное презрение к смерти, но при этом никакого неразумного риска. Те же корниловцы считали своей целью не умереть за Родину, а убить во имя России как можно больше краснопузых. И самим по возможности уцелеть. Чтобы было кому и дальше продолжать столь полезное дело.

Их последний командир — генерал-майор Скоблин Николай Владимирович, самый молодой из дивизионных командиров в Белой Гвардии. Личность известная, пользующаяся большим авторитетом среди эмиграции в целом и среди членов РОВС (Русского Общего Воинского Союза) в частности. А РОВС — это по сути та самая Белая Гвардия в эмиграции, отнюдь не оставившая цели сокрушить красного монстра и вернуть себе Россию истинную, великую и могучую.

И вдруг узнать, что жена столь видного военачальника работает на чекистов... Это и впрямь очень, очень опасно. Особенно учитывая прошлогоднее убийство чекистами лидера РОВС, генерала от инфантерии Кутепова Александра Павловича. Неужели...

— Говори, скотина краснопузая. Какая цель вербовки? — для взбодрения и повышения делания говорить взял в руки ножницы и пару раз щелкнул ими, напоминая, что пока яйца есть часть чекистского организма. Но по мановению рук могут перестать ею являться. — Убийство Скоблина, так?

Я ожидал многого, но только не того, что последовало вслед за моим вопросом. Лабирский на пару секунд замер, а потом захохотал. Пусть это был хохот смертника, но он был совершенно искренним, словно ему сказали что-то неимоверно смешное. И всего спустя минуту я узнал, что же именно его так рассмешило. Все еще всхлипывая от смеха. Забыл про боль, про свое нынешнее положение, он выдавил из глотки следующие слова:

— Да к чему НАМ убивать Скоблина! Он и так НАШ! Со всеми его погонами и потрохами! Жена послужила средством уже ЕГО вербовки. Слышишь, ты, контра?!

Глава 10

'У меня с большевиками основное разногласие по аграрному вопросу: они хотят меня в эту землю закопать — а я не хочу, чтобы они по ней ходили.'

М.Г. Дроздовский, генерал-майор, командир 3-й стрелковой дивизии в Добровольческой армии.

'Из телеграммы И.В.Сталина — В.И.Ленину от 30 октября 1920 г.:

'Первое. Выселено в военном порядке пять станиц. Недавнее восстание казаков дало подходящий повод и облегчило выселение, земля поступила в распоряжение чеченцев. Положение на Северном Кавказе можно считать несомненно устойчивым...'.

РЦХИДНИ. ф. 17, оп. 112, д. 93, л. 35.

'Из проекта постановления Политбюро ЦК РКП(б), принятого 14 октября 1920 г.:

По вопросу аграрному признать необходимым возвращение горцам Северного Кавказа земель, отнятых у них великорусами, за счет кулацкой части казачьего населения и поручить СНК немедленно подготовить соответствующее постановление.'

В.И.Ленин, ПСС, т.41, с.342.

Новость. Была. Ошеломляющей. Ага, именно как дубиной по голове, защищенной шлемом! Вроде и цел, но в голове звенит и ничего толком не соображаешь, оказавшись фактически беззащитным перед всей злобой окружающего тебя мира.

Скоблин, известный генерал, командир корниловцев и вдруг... завербован ОГПУ. Хотелось посчитать это простым враньем смертника, желанием того побольнее укусить напоследок. Увы и ах, но он не врал! Нет, совсем не врал. По глазам видно, по всему его поведению. Такой вот выдачей омерзительной правды он мстил мне напоследок. Понимал, сволочь, что я одиночка, что у меня сейчас нет возможности раскрыть сию воняющую информацию. А может и не был уверен, но решил не отказывать себе в последнем удовольствии унизить своего убийцу. Все может быть, абсолютно все. Мне же остается лишь держать удар, не показав, как все это больно и обидно. А еще — записать к своим целям новый пункт — предупредить тех, кого до глубины души уважаю, что у них под боком притаилась очень опасная змея.

Как это сделать и когда? Боги ведают. Но все же первым делом -моя месть. Она совсем моя, от нее никак нельзя не то что отказаться, но даже отложить на время в сторону. Эгоистично? Да, бесспорно. Но таков уж я есть и меняться не особо собираюсь.

— Порадовал, чекист, очень порадовал, — киваю я Лабирскому в ответ на его перемешанное со взрывами хохота признание. — Что ж, генерал Миллер будет очень признателен за то, что ему выдадут предателя такого весомого калибра. Но коли уж сказал 'а', то говори и 'б'. Наверняка есть и кто-то другой, пусть и в менее высоких чинах. Итак?

— Врешь! Нет у тебя ни выхода на Миллера, ни даже возможности покинуть СССР,— злобно оскалился пленник. — А сказать больше тебе ничего не скажу. Можешь меня тут запытать, но ничего... Я и это случайно узнал, по пьянке. РОВС — не мой участок работы. Все в Иностранный отдел. Я тебе уже назвал Руциса. Да и любой другой в высоком звании может сказать. Но не я.

— Верю. Хотя и жаль. Что ж, придется столь же серьезно и вдумчиво побеседовать с другими, более осведомленными. Но сначала надо закончить с тобой.

Чекист задергался, пытаясь не то освободиться, пусть и понимая бесплодность попыток, не то просто трепыхаясь от ощущения неотвратимо надвигающейся смерти. Я же продолжал говорить. Пользуясь возможностью выплеснуть в словах хотя бы часть того беспросветного мрака, что был вокруг меня вот уже много лет.

— Побывать на грани смерти и вернуться — не самое приятное. Нет, не так — это жутко. И дело не только в воспоминаниях, но и в постоянно приходящих снах. Они приходят, чекист, они постоянно приходят... Приходят именно ночью, когда закрываешь глаза и проваливаешься не то в глубины своего разума, не то во что-то иное.

Они — это кошмары-воспоминания. И чаще всего одно, то самое, родом из февраля восемнадцатого. Тот самый день, когда я тебя увидел, и всех твоих дружков. Как уже мертвых, так и пока живых. Снова и снова ночами я переживаю те моменты... Снова. И снова. И снова.

Ужас. Теперь именно ужас поселился в глазах Лабирского, в его душе. Искаженное лицо, стучащие зубы... Похоже он сейчас принимал меня за полного психа. Странно, я ведь всего лишь говорю... Или это все те мерзости, учиненные им за долгие годы, напомнили о себе таким вот образом? Может и так. А, плевать!

— Я мечтаю о том времени, когда кончится этот бесконечный кошмар и я смогу спать спокойно. И для этой мечты есть все основания. Видишь ли какое дело... Был период в целых четверо суток, когда мне не снилось ничего. Вообще ничего, никаких кошмаров. И знаешь когда это случилось? — смотрю на бьющегося в панике чекиста и понимаю, что ничего он уже знать не в состоянии. — После того как я прикончил первого из вас, Анохина. Интересно, сколько спокойных ночей даст твоя смерть, Лабирский? Эй. Казимир Стефанович, ты чего молчишь то?

Мать твою, как же это некстати! Присмотревшись к чекисту, я понял, что все его корчи были, пожалуй, последними движениями, которые стоило назвать осмысленными. Сейчас же бывший чекист и бывшее человекоподобное существо тупо смотрело в никуда своими глазами и безучастно моргало. Никакого проблеска разума, лишь пустота. Казимира Стефановича Лабирского больше не было, имелась лишь его оболочка. Сам же мой враг исчез, испарился, оставив после себя лишь инертную массу без проблеска былой личности.

А ведь удачно получилось. Кровный враг самоуничтожился в момент наивысшего страха и ужаса, который был вызван моим присутствием и осознанием того, что сейчас с ним будут делать. Иными словами, чекиста сожрали его же внутренние бесы. Затейливо так сожрали, осмелюсь заметить! Хорошо есть и хорошо весьма.

Будут искать? Непременно! Особенно после еще одного штриха к портрету. Но я то здесь при чем? Добропорядочный чекист Алексей Фомин вне подозрений, кто его подозревать то станет? Но если вдруг ОГПУ впадет в полное безумие и начнет прочесывать всех и вся мелким гребнем — на это тоже найдется что ответить. Вечер и ночь я провел вовсе не за зверским убийством 'товарища Лабирского', а в теплой компании девицы отнюдь не тяжелого поведения, Машки Коржиной, бывшей певички, а сейчас уже откровенной проститутки, промышляющей прыганьем по постелям тех, кто может себе это позволить. Ну или на своей территории. Такая услуга тоже есть в 'меню'.

Подтверждение самой Марии? Да сколько угодно. Я к ней пришел, это подтвердит и она сама, и парочка соседей из ее подъезда. Ну а потом... девица, приняв хорошего коньячку, быстро вырубилась, что ее саму не сильно и удивит утром. Правда это произошло не сразу, а после первоначального, хм, с ней 'общения'. Ну а я ушел. Тихо, незаметно, без свидетелей. И с уверенностью, что от добавленного в коньяк препарата дамочка проспит как минимум до утра. Вот утром ее и разбужу. Чтобы она мое лицо увидела.

Именно таким образом получается алиби. Не идеальное, но вполне себе хорошее. Особенно тем, что выставляет меня как человека, причастного к мелким порокам, которых практически у всех работающих в ОГПУ ой как хватает. Вот и все проблемы.

Осталось лишь завершить спланированное заранее. Мало просто убить, надо еще сделать так, чтобы его смерть не осталась незамеченной. И вместе с тем сделать так, чтобы след ушел совсем в другую сторону. Вот этим я и займусь. Но для начала мне нужна не все еще дышащая оболочка безумца и даже не цельное дохлое тело чекиста. Требуется лишь его часть, а именно голова. Так что за работу, Алекс, время не ждет.

Отделить голову и не уделаться в крови — то еще занятие. Однако нет ничего не возможного. Вот она голова, лежит себе и смотрит в никуда стеклянными зенками. Вот окончательно кровь из нее вытечет и тогда можно будет убирать в небольшой брезентовый мешок.

Впрочем, не головой единой. Для создания антуража требовались еще два предмета: чекистское удостоверение Лабирского и небольшой плакат из фанеры, на котором печатными буквами были выведены три слова: 'Убийца. Насильник. Чекист'. Миленько, кратко и со вкусом. Особенно если устроить этот скульптурный ансамбль поближе к центру города, прикрепленным посреди людного днем, но безлюдного ночью места. Отрубленная голова с удостоверением в зубах и поясняющими надписями на фанерной табличке. Такое уже было в истории, причем не раз. Правда тогда подобные надписи на табличках были повещены на шее у особо гнусных преступников, которых вели на казнь. Ну а здесь придется обойтись вот таким вот эрзацем.