Анна Каренина. Не божья тварь

Последней каплей в этом списке унижений стали пришедшие из модного магазина счета — собираясь с любовником в Италию, Анна прикупила себе новых платьев и... как бы забыла их оплатить, как бы случайно предоставив сделать это мужу. И эти счета окончательно выбили его из себя — настолько, что, не умея справиться с нахлынувшим чувством оскорбленности и униженности, он прямо в присутствии приказчика вдруг повернулся, сел к столу и опустил голову на руки. "Он долго сидел в этом положении, несколько раз пытался заговорить и останавливался"...

Презрение к себе он видел теперь всюду, на всех лицах, и это было правдой. Все презирали его — за то, что позволил использовать себя, и еще за то, что из-за этого он стал так несчастлив теперь. Его сердце было истерзано, и это отвращало от него людей. Он пытался скрыть от них свои душевные раны, но его усилий хватило только на два дня. Он был в полном отчаянье, и "отчаяние его еще усиливалось сознанием, что он был совершенно одинок со своим горем".

Разрыв с женой и видимые для всех страдания Алексея Александровича незамедлительно повлияли и на его служебные дела. Его восхождение по карьерной лестнице закончилось — внезапно он стал человеком, "от которого ничего более не ждут". Он был отстранен от прямого участия в государственных делах. Однако, как ни странно, это нисколько его не огорчило — и это действительно не странно. Потому что вся деятельность Алексея Александровича была искренне направлена им на одно — на служение России, карьера же была для него лишь способом принести больше пользы. Теперь же, отстраненный от дел, он получил возможность еще яснее видеть проблемы государства — и он с воодушевлением принялся строчить докладные записки, которые... никто не читал.

Занятие делами на несколько часов в день уменьшало его боль. И все-таки боль съедала его. В эти дни он вспоминает всю свою жизнь. Он был сиротой. Родители его умерли слишком рано. Его воспитал дядя, он же дал ему возможность карьеры. Алексей Александрович стал губернатором уезда города. И тогда тетка Анны "свела хотя немолодого уже человека, но молодого губернатора со своею племянницей и поставила его в такое положение, что он должен был или высказаться, или уехать из города. Алексей Александрович долго колебался. Столько же доводов было тогда за этот шаг, сколько и против, и не было того решительного повода, который бы заставил его изменить своему правилу: воздерживаться в сомнении; но тетка Анны внушила ему через знакомого, что он уже компрометировал девушку и что долг чести обязывает его сделать предложение. Он сделал предложение и отдал невесте и жене все то чувство, на которое был способен".

Таким образом, хотя женитьба на Анне и была ему подсунута путем нечистых спекуляций, тем не менее за годы брака он вложил в Анну всю свою душу и считал ее своим единственным по-настоящему близким человеком. И вот теперь этот единственный близкий человек предал его, а потом спокойно вытер об него ноги.

И все-таки Алексею Александровичу повезло. В его жизни оказался один человек, про которого он совершенно забыл, но который сам помнил об Алексее Александровиче, а потому и пришел к нему на помощь в самую тяжелую его минуту. Этим человеком была графиня Лидия Ивановна. Она сама приехала к нему, сама вошла к нему без доклада и взяла его за руки — "глядя ему в глаза своими прекрасными задумчивыми глазами".

Он нахмурился. Он вырвал от нее руки. Он холодно сказал ей, что он не принимает, потому что он болен. И тут губы его задрожали. Но это была не та манипулятивная дрожь, которой так удачно пользовалась Анна, — это была нервическая слезливая дрожь напрочь измотанного тяжкой душевной болью человека, который вдруг почувствовал, что его наконец есть кому искренне пожалеть.

Да, он страшно нуждался в жалости, в том, чтобы его погладили по голове, согрели взглядом, утешили словом. И вот эта некрасивая немолодая женщина с прекрасными глазами (Толстой особенно и неоднократно подчеркивает прекрасность ее глаз) действительно жалела его, так что и сама была готова разрыдаться — и он тот час же почувствовал это, схватил ее руку и начал с благодарностью целовать.

"— Я разбит, я убит, я не человек более!— сказал Алексей Александрович, выпуская ее руку, но продолжая глядеть в ее наполненные слезами глаза. — Положение мое тем ужасно, что я не нахожу нигде, в самом себе не нахожу точки опоры".

Она утешает его. Она уверяет, что он обязательно найдет эту опору — не в ней, а в Боге (и тут она тихо вздохнула, потому что она любит его, но вряд ли она когда-нибудь скажет ему об этом, ведь она замужем). Она уверяет его, что безмерно восхищается его поступком прощения, что ему нечего стыдиться этого прощения — она щедро льет бальзам на его раны, думая только о том, как бы уменьшить его боль.

И в ответ он как ребенок начинает жаловаться ей на свою усталость и на свои горести. Вот только про счет из модного магазина — последнее гадкое унижение — он никак не может признаться... Вернее, он хотел признаться и в этом, но... "но голос его задрожал, и он остановился".

Она предлагает ему свою помощь. Она просит его поручить ей мелкие заботы по дому, как она специально выражается, чтобы он не чувствовал себя обязанным, а также и воспитание Сережи. Она уверяет его, что ее не нужно за это благодарить, потому что ею руководит Бог. Она снова убеждает его, что ему нечего стыдиться, ибо нельзя "стыдиться того, что есть высшая высота христианина: кто унижает себя, тот возвысится", что надо благодарить Бога и просить его о помощи.

Да, Лидия Ивановна была действительно добрым искренним человеком, который, к сожалению, ничего не смыслил ни в воспитании, ни в ведении дома. В ней не было ни единого злого умысла, но в ней была практическая глупость, поэтому, нисколько не задумываясь о психике ребенка, она из самых благих побуждений "пошла на половину Сережи и там, обливая слезами щеки испуганного мальчика, сказала ему, что отец его святой и что мать его умерла".

Распоряжения ее по дому тоже были чуднее не бывает, так что весь дом молча взял на себя камердинер Корней.

Однако она действительно сумела помочь Алексею Александровичу — своей любовью и верой в него, своим искренним восхищением его поступками. И раны Алексея Александровича стали заживать.

Помимо этого он, вдохновившись верой Лидии Ивановны, и сам с благодарностью и открытостью обратился в истинного верующего, хотя некоторая мистическая направленность Лидии Ивановны и смущала его.

Также благодаря Лидии Ивановне к нему вернулась любовь к сыну, временно затемненная в его сознании душевной болью. Он с жаром занялся воспитанием Сережи, вместе с Лидией Ивановной с удовольствием обсуждая его успехи и составляя планы учебы.

Любовь Лидии Ивановны была ему чрезвычайно приятна — она буквально спасала его. Эта женщина относилась к нему так, как никогда не относилась Анна, — Лидия Ивановна любила его "за него самого, за его высокую непонятую душу, за милый для нее тонкий звук его голоса с его протяжными интонациями, за его усталый взгляд, за его характер и мягкие белые руки с напухшими жилами. Она не только радовалась встрече с ним, но она искала на его лице признаков того впечатления, которое она производила на него. Она хотела нравиться ему не только речами, но и всею своею особою. Она для него занималась теперь своим туалетом больше, чем когда-нибудь прежде. Она заставала себя на мечтаниях о том, что было бы, если б она не была замужем и он был бы свободен. Она краснела от волнения, когда он входил в комнату, она не могла удержать улыбку восторга, когда он говорил ей приятное".

Итак, отныне Алексей Александрович в лице Лидии Ивановны имеет наконец надежную эмоциональную защиту и опору. У него есть друг. Он больше не одинок.

22. Петербург. Встреча с сыном. Визит в оперу

"Анна не обычная женщина, не просто образец

женственности, это натура глубокая, полная

сосредоточенного и серьезного нравственного

чувства, все в ней значительно и глубоко,

в том числе ее любовь".

Ложь Набокова

В это время Анна и Вронский приезжают в Петербург. Они останавливаются в одной из лучших гостиниц, но, отдавая все-таки дань необходимой пристойности, в разных номерах. Княгиня Бетси Тверская — единственная, кто наносит им визит: она уверена, что дело о разводе начато и таким образом приличия соблюдены. Но узнав, что никакого развода нет и в помине, энтузиазм Бетси угасает на глазах, и ее тон меняется.

Да, никто не хотел компрометировать себя дружбой с Анной...

Мать Вронского тоже выражает неодобрение по поводу этой связи, она и вообще не любит Анну за то, что та разрушила карьеру сына. Старший брат Вронского пока ничего не говорит — он ждет решения общества, однако его жена Варя открыто признается, что не может принимать Анну, поскольку ее поведение — дурной пример дочерям.

Лидия Ивановна узнает об их приезде и делает все, чтобы уберечь Алексея Александровича от неприятных волнений по этому поводу — чтобы он никоим образом не встретился с Анной и чтобы он даже не знал, что она здесь. Приятель Вронского — в надежде получить через Лидию Ивановну концессию — докладывает ей обо всех передвижениях этих "отвратительных людей", как она их называет.

Наконец Лидия Иванова получает известие, что их присутствие в Петербурге подошло к концу и буквально на следующий день они уезжают. Беспокойство Лидии Ивановны улеглось, как вдруг "на другое же утро ей принесли записку, почерк которой она с ужасом узнала. Это был почерк Анны Карениной", а от самого письма на самой лучшей бумаге пахло дорогими духами.

В письме Анна взывала к христианским чувствам Лидии Ивановны, которые, по словам Анны, и дают ей смелость обращаться к ней с просьбой. Просьба же заключалась в следующем. В записке Анна сообщала, что она несчастна от разлуки с сыном и хочет его увидеть, и что она не обращается с этой просьбой непосредственно к Алексею Александровичу только потому, что не хочет заставлять "страдать этого великодушного человека воспоминанием" о ней.

При этом что касается самой Лидии Ивановны, то все письмо было пронизано откровенным и даже подчеркнутым презрением — Анна обращается к ней как к прислуге, как к гувернантке: она просит Лидию Ивановну лишь уточнить, пришлет ли та Сережу к ней, или ей самой приехать куда-то в назначенный мужем час. Вдобавок к этому хамскому тону Анна снисходительно сообщает, что не ждет отказа, поскольку уверена в великодушии Алексея Александровича, от которого, небрежно подчеркивает Анна, только и может зависеть отказ.

Всю эту намеренную пренебрежительность и нескрываемое презрение в отношении себя Лидия Ивановна почувствовала мгновенно. И в отличие от Алексея Александровича не сочла нужным терпеть. Она велела передать посыльному, что ответа... не будет. После чего отправила к Алексею Александровичу записку о встрече с ним.

*

Ответ посыльного, что ответа не будет, был для Анны полной неожиданностью, и даже больше того — она расценила этот поступок Лидии Ивановны как "жестокий". И, понятное дело, немедленно почувствовала себя униженной и оскорбленной. У Анны всегда так, и мы с этим еще не раз столкнемся: одно дело оскорбления, которые наносит она, а другое дело получать за это сдачи... Никто не смеет давать ей сдачи. Никто.

А почему все-таки Анна не обратилась напрямую к мужу со своей просьбой? Почему предпочла написать к Лидии Ивановне? Очень просто. Тот самый приятель Вронского, который бегал с докладами к Лидии Ивановне, точно так же бегал и к Вронскому, а потому Анна была подробно информирована о том, что ее муж подпал под влияние Лидии Ивановны, а уж она-то наверняка знает Анне ее настоящую цену. Поэтому она и пишет записку к Лидии Ивановне — с единственной целью: показатель той свое презрение.

И все-таки главной задачей этого хамского обращения к Лидии Ивановне было тайное желание Анны сделать все, чтобы ей не разрешили встретиться с сыном! Для чего?..

А почему вообще встреча с сыном была отложена ею на последний день?

Сама Анна в косвенном монологе уверяет нас, что, побыв в Петербурге несколько дней, ей вдруг ясней открылось ее положение в обществе — все ждали ее развода и соединения с Вронским на законных основаниях, до этого же их нигде не хотели принимать. И вот якобы именно такое отношение к ним общества почему-то и явилось первой преградой ко встрече с сыном. Предлог откровенно надуманный. Для того чтобы встретиться с сыном, вовсе необязательно выяснять отношение к себе общества. Общество тут совершенно не при чем.

Был еще один вариант. Можно было прямо, без предварительных переговоров, поехать в дом Алексея Александровича. Но, уверяет нас Анна, она боялась, что ее могут либо не пустить туда, либо вышвырнуть оттуда (и тут я снова напомню, что, если бы она предварительно обратилась к мужу с этой просьбой, никаких проблем не возникло бы).

Был и третий вариант — увидеться с сыном на гулянье. И это был самый здравый и доступный вариант, но и он совершенно ее не устроил, и у нее тут же нашлась причина для отказа от него: она решила, что этого ей будет слишком мало.

Так что встреча с сыном все откладывалась и откладывалась... Без всяких на то причин, а просто потому, что Анна не очень-то и торопилась с ним встретиться. Вовсе не для встречи с сыном приехала она в Петербург, а чтобы развлечься, сменить обстановку, ну и Вронского без своего контроля не оставлять — это прежде всего. Повторяю: если бы ей действительно хотелось встретиться с сыном, то для этого ей совершенно не нужно было бы ждать последнего дня. Она прекрасно знала, что если бы она обратилась к мужу, он бы по великодушию своему немедленно разрешил ей эту встречу. Да он и хотел разрешить — сразу же после того, как узнал о ее письме к Лидии Ивановне! И если бы это письмо было написано Анной не в намеренно оскорбительном тоне, то и Лидия Ивановна вряд ли бы возражала.

Но она обращается не к мужу, а к Лидии Ивановне. И, повторяю, обращается так, что хуже не придумать. И делает она это специально — чтобы обидеть Лидию Ивановну и чтобы ей было отказано во встрече.

На самом деле она уже давно приняла решение, каким образом она таки увидится с сыном — вот только к сыну это решение имело самое последнее отношение. Основным мотивом Анны было здесь все то же страстное ее желание настоять на своем, оставить за собой последнее слово, продемонстрировать всем свою волю, и что никто не смеет остановить ее...

А если бы она, повторяю, обратилась к Алексею Александровичу, то он бы ей разрешил — и как бы ей тогда чего-то там демонстрировать? Кроме того, ее бесит, что у Алексея Александровича нашелся друг, что ему стало легче, что он уже не тот раздавленный человек, каким она оставила его, что он научился без нее жить, и жить неплохо. И вообще какая-то там Лидия Ивановна оказалась сильнее нее, сумев перебить разрушительное влияние Анны! Ну разве она могла допустить такую победу над собой?