Облюбованная ещё утром кушетка никуда не делась. Была она в меру жёсткая; не топчан за печкой, конечно, а всё же более привычно, чем перина. Не успела девушка преклонить голову, как в окно толкнулись чем-то мягким, требовательно мяукнул Маркиз. Засмеявшись, Марта впустила гуляку и даже не возражала, когда он неприлично пристроился спать почти на самом интересном месте, повыше её коленок...
...— Ваша светлость, — таинственным шёпотом сообщил мэтр Гийом. — Важные новости. Кажется, о н проснулся...
Жильберт д'Эстре оторвался от обязательной ежевечерней записи в дневнике. Он уже не надеялся услышать нечто подобное.
— Насколько это верно, мэтр Франсуа?
— Заготовленная пища съедена. Сами знаете, до этого он просыпался крайне редко и почти ничего не ел. Сейчас... похоже, у него появился аппетит, а это значит...
Его светлость машинально погладил зазудевший шрам.
— Не будем торопиться. Понаблюдайте, но только издали, и чтоб никоим образом е г о не беспокоить. Даже если он просыпается окончательно — первое время нужно полное уединение.
— Слушаюсь, ваша светлость. Вот только...
Дворецкий замялся. Сказать ли?
— Что? — Перо в руке герцога неожиданно хрустнуло. — Ну?
— Её светлость, похоже, заходила на т у половину сада, хоть я и предупреждал... Однако спустя час вернулась как ни в чём не бывало...
— Вы полагаете — это она его разбудила?
— Я могу только предположить, ваша светлость. Это ведь могло просто совпасть по времени.
Герцог думал недолго. Он вообще отличался редкостным умением принимать решения быстрые, правильные — и, на первый взгляд, не слишком обдуманные, но в последствие поражающие своей эффективностью.
— Как я уже сказал — наблюдать, но не вмешиваться. Еду предлагайте чаще, оставьте ему несколько сапфиритов — он сам поймёт, что с ними сделать. Теперь нам остаётся только ждать.
— А если он... — старый дворецкий не договорил, опустив голову.
— Даже если память к нему не вернётся, это ничего не изменит. Он заслужил покой и достойную старость. И мы сделаем всё, чтобы их ему обеспечить, слышите, мэтр?
Мэтр Гийом склонил голову ещё ниже, чтобы скрыть внезапно подступившие слёзы. Его хозяин, покинув широкое кресло, нервно расхаживал по кабинету.
— Я беспокоюсь за госпожу Анну, — голос старика неожиданно окреп. — Сами понимаете, ваша светлость... не навредит ли он ей?
Герцог поражённо замер. Встряхнул головой, словно отгоняя крамольную мысль.
И попробовал представить, каково это: зависнуть в оцепенении, в летаргии на много лет, почти не видеть и не слышать ничего вокруг, погружаться в беспамятство... Реликт, древнее существо, одно из последних драконидов на этой земле. И беда не только в том, что последних, а в том, что остатки разума могли не сохраниться, и сейчас и м движут одни инстинкты... Кого он увидит во внезапно появившейся девушке?
Герцог вспомнил внезапную волну нежности, накатившую на него недавно. Эту девочку хотелось немедленно одеть, согреть, накормить... и сделать всё, чтобы она больше не плакала.
Он повернулся к дворецкому.
— Не беспокойтесь, друг мой. Главное — проследите, чтобы прочие не попадались е м у на глаза, а детёныша он никогда не обидит.
... Вернувшись, наконец, в супружескую спальню, его светлость был несказанно удивлен, застав нежную женушку не в постели, как полагается, а мирно почивающей на кушетке. Без одеяла, даже не в халате — которого у нее, конечно же, еще не было, а он, дубина, не догадался оставить ей свой. Во сне Марта ёжилась от ночной прохлады, струящейся из открытого окна. Маркиз безмятежно дрых на самом сокровенном для каждой девушки месте.
— Ты! — сердито прошипел герцог. — Вот отсюда, негодяй! Это моя женщина!
Кот приоткрыл глаз, демонстративно зевнул и отвернулся.
Пришлось его светлости со всяческими предосторожностями перенести зажравшегося пройдоху в кресло. Но кот передумал лежать, перескочил на каминную полку, свалив две статуэтки, затем на хрупкую этажерку для фарфора, рухнувшую под тяжестью и таранным ударом кошачьего тела... Герцог заскрипел зубами. Лишь раз пожалел, не дал утопить, и вот теперь всю оставшуюся жизнь расплачивайся! У него за спиной ойкнула Марта. Разбудил-таки...
— Ты что здесь делаешь? — спросил сердито. — Тебе где положено сейчас быть?
Марта растерянно заморгала
— Вы же сами говорили, ваша светлость, что не любите, когда рядом кто-то брыкается! Вот я и перешла...
— Так как же я узнаю, брыкаешься ты или нет, если мы вместе ещё не спали?
Всё ещё делая вид, что рассержен, он, наконец, сделал то, о чём думал весь вечер: подхватил на руки и утащил в свою постель. И неважно, что концовка действа была более целомудренна, чем в замыслах, наоборот: это придавало ей какую-то торжественность.
— Вот что, Марта, — сказал по-прежнему сурово. — Давай договоримся: я просыпаюсь — ты здесь. Поняла?
И оба почему-то сразу вспомнили ночь у камина.
— Поняла, — шёпотом ответила Марта. И закрыла глаза, чтобы не видеть, как герцог раздевается. Сжалась, когда он нырнул к ней под одеяло, напряглась, когда он буквально подтянул её к себе, обнял, выдохнул в ухо:
— Моя!
Изогнувшись, в это же ушко поцеловал. И в шею. И погладил впадинку меж ключиц...
— Что же ты такая худенькая? — сказал огорчённо. — Всё, спи. Набирайся сил.
Они тебе ещё понадобятся, девочка. Ибо ждёт тебя нелёгкая встреча с праведным борцом за чистоту помыслов и нравственностью — Бенедиктом Эстрейским. Он-то, Жиль, стреляный лис, его так просто не поймаешь, а вот девочку надо как-то подготовить к предстоящему экзамену...
Жильберт д'Эстре смежил веки.
И в наступившей темноте вдруг отчётливо увидел солнечные лучи, пробивающиеся сквозь зазоры дверного проёма. Новая дверь непременно откроется. Она есть. Надо просто увидеть — и шагнуть в её сторону.
Глава 6
Принимая после утреннего омовения халат от камердинера, герцог совершенно случайно зацепился взглядом за маленькую скамеечку, скромно притулившуюся неподалёку от туалетного столика. Озадаченно нахмурился... и вдруг вспомнил, для чего она предназначена. Здоровое воображение живо нарисовало ему сидящую в его собственной ванной на этой самой скамеечке мокрую драгоценность, жмурящуюся от удовольствия, как котёнок, может, даже, неторопливо проходящую мочалкой по алебастровым плечам, по нежным грудкам с розовыми бутончиками сосков, по покрасневшим от горячей воды пяточкам, а потом изящно встающую. Пухлая снежная пена, не торопясь, оплывает с очаровательных выпуклостей, со впалого пока что живота, с упругих ягодиц, обнажает стройные бёдра...
Его светлость машинально кивнул камердинеру, чтобы тот позвал цирюльника. Стянул на себе халат потуже, словно пояс верности. В конце концов, он не юнец, чтобы думать телом, довольно и той грубости, что он допустил в первую их с Мартой встречу, когда ярость и желание отомстить постылой супруге временно помрачили разум. А ведь малышка поразительно быстро его простила, не каждая так смогла бы... И опять-таки — не из-за рабской покорности, вбиваемой холопам с рождения, а из-за врождённой доброты и кротости. Удивительно чистое сердечко.
Всё так же машинально он уселся в кресло на колёсиках, хитроумное изобретение куаферов, пригладил влажные после купания волосы. Побывав ещё в юности в Османской империи, он перенял привычку местных сибаритов к частому мытью и не считал уход за телом и содержание оного в чистоте чем-то греховным; мало того — ему удалось убедить в этом духовенство, не без помощи, к вящему удивлению, архиепископа Эстрейского, который, в свое время, достаточно погнив и пожарившись в латах, не снимаемых месяцами в крестовом походе, познал цену чистоте и незавшивленности. Конечно, ежедневную или хотя бы еженедельную ванну мог позволить себе далеко не каждый, но знать... Знать обожает подражать власть имущим. Поэтому в столице и крупных городах провинции процветали гильдии парфюмеров, но не за счёт продаж крепчайших духов, призванных заглушить амбре немытого тела, как в Лютеции, например, а за счёт производств душистых мыл, банных эссенций, средств с отдушкой для стирки белья. Последним новшеством, не так давно вошедшим в обиход, были особые составы и щёточки для чистки зубов. После чего чернить зубы стало немодно.
Герцог провёл ладонью по щеке, обросшей за ночь щетиной. Одно время он пытался прикрыть осточертевший шрам усами, но... После потери магических способностей ушла и способность к регенерации тканей. Рубец заживал плохо, долго и маскироваться не желал, растительность упорно обходила его стороной. Пришлось завести моду на гладкие подбородки, хотя с выбором цирюльника пришлось помучиться, пока Его Величество Генрих не прислал ему собственного. Эдгар оказался настоящим кудесником. Ему удавалось снимать 'ночной флер' с его светлости, непостижимым образом не задевая ни шрама, ни болезненных точек, остающихся на повреждённой стороне лица. Возможно, толика ведьмовской крови в жилах брадобрея и присутствовала, но герцог закрывал на это глаза, и первую же попытку местного Синода покопаться в родословной цирюльника пресёк раз и навсегда.
Обширная ванная комната была по размеру не менее спальни, и помимо купели для омовения включала место для целительного массажа, к коему герцог пристрастился тогда же, во дни пребывания на Востоке, и даже выписал к себе двоих опытных мастеров этого дела. Там же, у самого окна с видом на парк, он предпочитал бриться. Прелестный пейзаж, высокие струи фонтана, видные даже из окон второго этажа, способствовали настрою на заботы грядущего дня.
Мастер Эдгар отвесил почтительный поклон и приступил к делу молча: знал, что в эту пору клиент неразговорчив, и не от спесивости, а от размышлений. Впрочем, в настоящее время ум его светлости был занят отнюдь не государственными делами. Он привычно откидывал голову, прикрывал веки, пока горячая влажная салфетка отпаривала и ласкала кожу, щурился от приятного щекотания помазка и лёгкого аромата вербены, а мысли его уносились в соседнюю комнату, где мирным сном почивала новая супруга.
Брыкалась ли она во сне — Жильберт д'Эстре так и не понял. К стыду своему, как обнял, как согрелся от маленького, но жаркого тела — так и упал в крепчайший сон, без сновидений. И не проснулся — очнулся, будто проспал, по меньшей мере, неделю. Его девочка удобно пристроила златовласую головку у него на руке вместо подушки, и герцог битых четверть часа не решался пошевелиться, дабы не разбудить прелестницу. Наконец кое-как умудрился встать. Призвав камердинера, распорядился насчёт ванны, а также, чтобы мастера Эдгара провели через чёрный ход, дабы не тревожить излишним шумом и хлопаньем дверей спальни сон её светлости.
Нагретое лезвие бритвы ласкало, словно бабочка крылом, нежно, с еле слышным напевным звоном. Звук, обычно успокаивающий, на сей раз возбуждал. Неважно, кто она по происхождению, его девочка, со внезапной горячностью думал герцог. Хотелось бы, конечно, лучшего, он возлагал большие надежды на визит в Сар; что-то там разузнает молочный брат, какие вести привезёт? Но даже если Марта и впрямь окажется простолюдинкой... Небеса не слишком щедро оделяли род д'Эстре наследниками. К великому сожалению, у герцога не было даже бастардов, а ведь он тщательно отслеживал последствия всех своих связей, и — ничего! Неудивительно, что до сих пор в его душе кровоточила двойная рана, нанесённая когда-то женщиной, не пожелавшей выносить и родить его сыновей...
С Мартой всё будет по-другому, он был уверен. А потому — уже выстраивал мысленно цепочку действий, позволяющих рано или поздно узаконить новый брак. Жильберт д'Эстре не питал иллюзий: легенда, придуманная им и Винсентом, годилась разве что для толпы, ну, и на какое-то время избавляла от лишних вопросов со стороны слуг. Ещё, пожалуй, она смягчит первое впечатление от выхода Марты в свет — а этого не избежать, Винсент правильно заметил: хоть иногда, но надо появляться на людях с супругой. Появление в свете новой супруги, столь непохожей на прежнюю, заинтересует не только праздных сплетников, но и высокопоставленных лиц, наделённых властью и влиянием. Он бы сам, например, ни за что не прошёл бы мимо подобного случая, не выведав подробностей — на всякий случай, вдруг для чего-то пригодится. А главное — будучи чересчур щепетильным в вопросах чести, его светлость хотел уже сейчас быть уверен, что его детям не грозят шантаж и разоблачение со стороны нечистоплотных собирателей слухов.
Низкое происхождение — ещё не позор, и даже если оно выплывет — в истории немало примеров великих династий, родоначальники которых пасли скот, пахали землю или рыбачили; нужно будет — он освежит их в людской памяти. Но... Было одно большое 'но'. Брак с матерью его детей должен быть освящён и одобрен Церковью. Тайно ли, явно — над этим ещё предстояло подумать.
Значит, встречи Марты с Бенедиктом не избежать. Единственное, что мог предпринять герцог — потянуть время. Архиепископ ожидал их к мессе в воскресенье; нынче четверг... Но молодая супруга ещё не успела оправиться от пережитых испытаний, вот что он скажет. Ей пока боязно появляться в людных местах, ведь она почти год провела, видя лишь своих мучителей, в полной изоляции от мира... Они с Анной появятся в соборе не в это воскресенье, а в следующее, вот и всё. И формальности соблюдены, и к тому времени в Мартину умненькую головку можно будет вложить многое.
Скажи кто ещё неделю назад Жильберту д'Эстре, что он будет трястись так над какой-то селяночкой — он даже не расхохотался бы. Чушь бывает иногда недостойна высмеивания. Отчего же сейчас он так переменился?
Усмехнувшись, его светлость прогнал ненужные мысли. Отчего... Оттого, что когда-то потерял голову от юной Анны, племянницы захудалого барона откуда-то с пограничья. Тогда казалось, что сама вселенная идёт навстречу: мало того, что брак решал политические проблемы, он ещё обещал быть удачным и в житейском плане: Жильберт с чего-то решил, что красавица-невеста к нему неравнодушна, и что в скором времени чувство это укрепится и расцветёт...
Он прекрасно понимал, что Мартой сейчас движут благодарность и обожание, нежели любовь. Возможно, она его никогда не полюбит по-настоящему, будет всю жизнь относиться с восторженным почтением и называть 'его светлостью'... что ж, это тоже можно счесть удачным браком. Порой между супругами и того-то не бывает... Поживём — увидим. Одно он мог сказать наверняка: это — е г о женщина.
...Мастер Эдгар изящным движением руки освободил светлейшего клиента от салфетки. Почтительно склонил голову, обозначив завершение таинства. И изобразил на лице вопрос. Герцог милостиво кивнул, разрешая говорить.
— Осмелюсь, спросить: его светлость сменил медикуса? — деликатнейше осведомился мастер. — Сегодня было на редкость легко работать. Ваш... э-э... объект беспокойства, похоже, стал меньше... Могу я узнать имя этого чудодея?
-... Вы уверены? — после паузы уточнил герцог. — Дайте-ка посмотреть.
Конечно, у мастера Эдгара был при себе предмет нелюбви его светлости. Профессионал есть профессионал: а вдруг высочайшему клиенту восхочется на себя глянуть, несмотря на устойчивое отвращение к собственному отражению? Зеркало в оправе из слоновой кости всегда находилось в особом отделении футляра для бритвенных принадлежностей.
