Гном. Книга первая.

— Нэт! И ви сами виноваты: эти ваши воздушные черепахи оказались слишком хороши в качестве разведчиков. Боюсь, командующие фронтами не простят, если мы примем такое решение. Пусть это останется нашим маленьким секретом. — Иосиф Сталин нахмурил брови. — Что такое?

— Товарищ Сталин. Не выложить козырь во-время бывает так же ошибочно, как и выбросить его прежде времени. Я могу ошибаться, но опыт этой войны, в том числе опыт последних сражений, заставляет настаивать. Настал момент, когда должны быть напряжены по-настоящему все силы и задействованы все ресурсы.

— Ви ручаетесь за успех?

— Это тот редкий случай, когда ожидаемые выгоды неизмеримо превышают возможный риск. Имею основания считать, что лишний день свободного продвижения вперед сейчас в дальнейшем позволит нам сохранить целый корпус. А, может быть, — и армию.

— Харашо. Ми тут с товарищами пасовещаемся... Ви идите. Решение вам саабщат.

Когда дверь за Василевским закрылась, Сталин привычно посмотрел на нее.

Происшествие годовалой давности было первым случаем, когда он окончательно решил когда-нибудь потом непременно расстрелять Беровича, а команду его расточить и частично пересажать. "Потом" — потому что во время войны Берович был и полезен, и безопасен одновременно. Кроме того, его устранение не давало выгоды в политическом смысле. Но и прощать такое самоуправство было, конечно же, совершенно недопустимым. Страна напрягала все силы, стремясь как можно дальше отогнать от Москвы впервые попятившегося врага, производство техники упало до минимума, промышленная база на востоке страны еще не начала давать нужный объем, — а три авантюриста, волей судьбы собравшихся на 63-м заводе, решили сделать тяжелый бомбардировщик, задуманный специально для ночных действий!

Они нашли друг друга безошибочно и фатально, как безошибочно находят два магнита. Как два разноименных электрических заряда. Как пьяница, в самый разгар "сухого закона" жаждущий продолжения, — и бутлегер.

Рафинированный аристократ, сохраняющий свою элегантность несмотря ни на какие перипетии судьбы, самая экзотическая птица в СССР из всех, которых только можно получить за деньги. И пролетарий-из-пролетариев, снимающий засаленное тряпье спецовки только в официальных условиях, плоть от плоти заводской слободы, типаж в России такой же редкий, как, к примеру, воробей.

Мастер, не без успеха поверяющий своим темным чутьем-навыком даже самые изощренные расчеты и думать-то привыкший, отчасти, руками. И маэстро, для которого математика была полноценным и равноправным органом чувств, позволяющим видеть то, чего никогда не было и до сих пор нет.

Идеалист из идеалистов, сохранивший идеалы юности вопреки всему, — и трезвейший прагматик, которому, правда, еще предстояло дозреть.

Было, правда, и сходство. Оба, начав работу, прекращали ее, только окончательно свалившись без сил. А еще аристократ оказался чуть ли ни более неприхотливым в быту, чем Саня.

Бартини занесло на завод вместе со всей "Группой "101", в которую он так неосмотрительно* перевелся из группы Туполева. Впрочем, — кто может спорить с судьбою? Кто может хотя бы ее знать?

— Алессандро, — конструктор, сохраняя акцент, прекрасно знал и русский язык, и русские имена, но Саню именовал именно так, поскольку это доставляло ему удовольствие, — в самом начале нужно увидеть Идеал. Ту машину, которую хотел бы, не думая, откуда возьмется энергия, и выдержат ли материалы. Практическое проектирование — это как раз и есть попытка идеал как можно меньше испортить...

— У меня так не выйдет, Роберт Людвигович. Лучше и не пробовать. И не знаю никого, кто бы сумел. Уж это вы сами.

Сам эмигрант так поступал неоднократно. Можно сказать, что создание концепций под несуществующие двигатели, материалы и технологии было у него и методом, и фирменным, только ему присущим почерком. Можно, конечно, с уверенным видом покрутить у виска пальцем и сказать что-нибудь проверенное и надежное насчет беспочвенного прожектерства, вот только с Робертом Бартини неизменно получалось так, что кто-то непременно находил подходящие "частности". Зато когда производственная возможность, наконец, появлялась, оказывалось, что большая часть проблем уже решена, и машину остается только построить. Другое дело, что в те времена так не было принято. Сам же итальянец, ознакомившись с возможностями 63-го, явно испытал необычайный прилив вдохновения. Интересно, что вдохновить его могли совершенно неожиданные вещи. Неизвестно, что вышло бы у них вдвоем. Наверное, что-то — да вышло бы, но мы этого не узнаем никогда, потому что появился на редкость не лишний Третий. Владимир Михайлович Мясищев был как раз той "промежуточной фазой", которой так не хватало союзу столь несходных натур для достижения максимального эффекта.

Собственно говоря, сама идея сосредоточиться на тяжелой машине с выдающейся дальностью принадлежала именно ему. Он уже давно тяготел именно к этой тематике, и "раз уж так вышло", предложил воспользоваться уникальным стечением обстоятельств. Причина, по которой он предложил в первую очередь сделать именно ночной тяжелый бомбардировщик, была, откровенно говоря, не фонтан: днем-де немцы все равно собьют. И так далее: черная, чтобы не видно, тихая, чтобы не слышно, и почти прозрачная для радиоволн, чтобы поймать было бы трудно. А в качестве зрения, чтобы была эффективность, — хороший радар. Сюда же шла дальность сверх всякой меры, — чтобы немцы не сожгли на аэродроме, — но отсюда уже, цепляясь одно за другое, полезли на свет божий соображения другой природы. Будучи дальним, БОМБАРДИРОВЩИК уже по определению приобретал весьма солидные размеры, поскольку должен был тащить порядочный груз топлива. Полет выходил очень недешевым, и, чтобы оправдать себя, машина должна была нести солидную же бомбовую нагрузку, что еще увеличивало потребный запас топлива. Казалось бы — порочный круг, но, как выяснилось, так только казалось.

Блаженный итальянец построил график, на котором наглядно показал: если увеличить и еще больше, — во-от до такого масштаба, то даже на такое расстояние можно будет взять относительно большую нагрузку. А вот следующий оптимум, который и еще оптимальнее! А если еще... Но соратники научились очень точно чувствовать момент, когда политиммигранта уже пора было осаживать на землю. Производство, и, тем более, серийное, таких огромных машин требовало принципиально новых подходов. Их куда легче было освоить на первом из ряда "оптимумов". Следующие могли стать куда более рутинными. Останавливать Роберта Людвиговича, когда он закусит удила, было, примерно, так же легко, как танк — за гусеницу, но они справились, поскольку смогли переключить его внимание на столь же достойную задачу, но относящуюся более именно к технологической сфере. Дело в том, что нынешний зэ-ка Бартини в свое время был одним из первых советских энтузиастов шаблонно-плазовой технологии в авиастроении, но теперь, столкнувшись с заводскими "вычислителями", он умудрился превратить ее в нечто принципиально новое. По сути, это был первый прототип того, что позже назовут "счетно-плазовой"* технологией. Практически, тут он напрямую влез в область профессиональных обязанностей Сани. А еще именно его стараниям, — хотя это, в принципе, не относилось к его обязанностям, — небывало сложная электрическая схема новой машины оказалась рассчитана с какой-то мимолетной быстротой, при практически полном отсутствии ошибок. Превращать грубую, неподатливо-коварную реальность во что-то, поддающееся точному счету, — тут он был в своей стихии. Использовать такого рода натуру на кропотливой доводке "почти готового", было, разумеется, прямым расточительством.

Надо признать, во всех этих трудовых подвигах он, совершенно неожиданно для себя, обрел очень серьезное подспорье. То, во что превратились Санины вычислители за пять лет, как раз и оказалось одним из главных источников вдохновения итальянца, — помимо перспективы получить любые детали из любых материалов сразу и без согласования. Он нашел для "вычислителей" массу таких применений, которые и в голову не приходили самим разработчикам. И уж, тем более, Сане. На них он, кстати, и смоделировал так ловко электросхему: казалось, именно для этого они и были созданы. Позже метод стал, — не мог не стать! — классическим.

Роберт Бартини был совершенно полноценным конструктором, способным сделать машину от идеи и до серии, но, откровенно говоря, Мясищев оказался куда лучшей "мамой", способной выносить, выкормить, выпестовать сырую, уязвимую, как младенец, концепцию, — до полноценной, надежной, удобной, технологичной модели, практически лишенной "детских болезней". А еще он управлял применением итальянца, как рачительный командир управляет применением какого-нибудь могучего средства усиления, вроде батареи "буранов", орудий особой мощности, или тяжелых танковых полков Прорыва.

К примеру, иммигрант так считал аэродинамику, что модель практически не нуждалась в "продувке" на аэродинамической трубе. Он сокращал количество натурных и лабораторных экспериментов по аэродинамике и прочности в десятки, если не в сотни раз. Собственно говоря, за счет его аэродинамики и веса, чуть ни в два раза меньшего, чем у машин аналогичного размера, и образовывалась такая дальность. А еще разработанные им методики расчета вместе с математическим аппаратом становились всеобщим достоянием советских конструкторов, и это было как бы ни поважнее отдельно взятой модели. Даже самой выдающейся.

Вторым компонентом являлся экономичнейший мотор. Берович, на основе уже имеющегося опыта, был свято уверен, что — если серийный двигатель, да вылизать надлежаще, изготовить с прецизионной точностью, и облегчить, где можно за счет других материалов и декомпактизирования эдементов конструкции, то он и без радикального изменения конструкции даст прирост экономии процентов на 15 — 20. В итоге получилось, как всегда. Явился сам Швецов, поскольку курочить предполагалось именно его двигатель, узнал, какие именно имеются возможности, и в итоге получился совершенно новый двигатель. Он, кстати, помимо всего прочего, положил начало основательным исследованиям проблемы малошумности агрегатов: тут и замена прямозубых шестерен в редукторах, где только можно, на шевронные и эвольвентные, и принцип "пассивной смазки", и широкое применение профилей с волокнистой "матрицей" вместо монолитных металлов. Да мало ли что.

Берович делал то же, что и всегда: старался в кратчайшее время сделать (и делал!) любые детали и узлы, которые ему заказывали. В нужных количествах. То есть делал выданные конструкторами решения осуществимыми.

Просто так, без последствий, такой гремучий коктейль остаться не мог. Под соусом выполнения заказа на специальную, разведывательную модификацию одной из существующих моделей, троица разработала "НБ — 1", в миру получивший название детское имя "ТР — 6". И, прежде, чем превратности военных судеб развели их, друзья успели сделать две машины. Исходная идейка, что привела к такому результату, со временем полностью потеряла актуальность, а вот черная, почти бесшумная ночная птица с доселе небывалыми характеристиками, — осталась. Это кажется парадоксальным, но на основе ошибочных предпосылок не так уж редко делаются очень, очень верные выводы.

Тут два интересных обстоятельства, можно сказать, — этюда. Один касается извивов начальственной психологии: шкодила троица**, соответственно, втроем, а расстрелять Хозяин решил одного Саню. Сделать то же самое с остальными, — хотя бы из справедливости, — ему по какой-то причине даже и в голову не пришло.

Второе касается извива тех самых судеб: Бартини ушел из группы Туполева, поскольку пожелал делать истребитель вместо бомбардировщика. В связи с этим выбором так и остался зэ-ка, в то время, как группу Туполева еще в сорок первом освободили вместе с начальником. В итоге он, — не один он, но все-таки, — сделал именно что бомбардировщик (а, по сути, — так два). Впервые в его конструкторской биографии ушедшие в хорошие серии.

*Новация сразу показала свое удобство и эффективность. Но только тогда, когда началось производство по-настоящему крупных машин, причем в количестве десятков и сотен их, колоссальный выигрыш, что давала эта технология, стала понятна по-настоящему. Она стала серьезным аргументом в паре-тройке не менее серьезных эпизодов мировой истории. Когда вопрос так же, как зимой 42 — 43, стоял ребром: или — или.

**Это был не последний случай их плодотворного сотрудничества. Следующий эпизод имел начало в 1947 году, в Таганроге, когда троица вошла в состав пресловутого "Азовского Покера": те же, плюс Алексеев. Проект, который они своротили в тот раз, был куда как помасштабнее, поосновательнее и оставил куда более глубокий след в судьбе страны и истории вообще. Что интересно, — совершенно мирный проект. Ну, — почти.

Когда власть спохватилась, было поздно: два "ТР — 6" успели сделать и испытать. Хуже того: по имеющимся данным, испытатель О. Ямщикова утверждает, что "Машина полностью соответствует заявленным параметрам, сколько-нибудь выраженных недоделок выявить не удалось", а испытатель авиаприборов Е. Брюквина утверждает, что "имеющийся на борту радар "ВДРП(а) — 2" позволяет надежно обнаруживать наземную технику на расстоянии 35 — 40 километров, с расстояния 20 — 25 километров позволяет установить направление и скорость движения наземной (низкоскоростной) техники, а с расстояния 6 — 8 километров с высокой достоверностью устанавливает тип машин". При этом он еще "компактен, надежен и отличается чрезвычайным удобством обслуживания". В переводе на русский язык, — телячий восторг. Если бы этот самый "ВДРП" был бы парнем, вышеупомянутая товарищ Брюквина дала бы ему уже сегодня. На него самого данные бомбардировщика особого впечатления не произвели: ни скорости, ни особой высотности, но товарищ Голованов, ознакомившись с таблицей, изумленно поднял брови. Товарищ Голованов позволил себе выразить категорическое несогласие с мнением Верховного Главнокомандующего и сумел во многом развеять его сомнения. Все не так! — увлеченно утверждал товарищ Голованов, не отводя от листка влюбленных глаз, — ну, четыреста километров в час. Высота — просто хорошая, семь километров с нагрузкой. Но радиус, радиус-то — семь с половиной тыщ! Восемь тонн бомб! И, самое главное, — взяв со стола карандаш и позабыв, чей именно карандаш и с чьего стола берет без спросу, — подчеркнул пару строк.

"Обшивка выполнена из искусственной ткани сложного плетения, элементы каркаса состоят из неметаллических материалов и представляют собой профилированные пустотелые балки..." — и еще что-то там такое про какой-то совершенно особенный мотор. Не владея информацией, вождь начинал чувствовать раздражение, но Голованов понял это с одного-единственного мимолетного взгляда и разрядил ситуацию. Во-первых машину нынешние радары видят только в упор, а прямо над головой уже нет. Во-вторых с таким винтом и компоновкой двигатель работает почти втрое тише, чем аналогичный по мощности. И, самое главное, аэродром можно расположить хоть под Барнаулом, хоть под Ташкентом, а бомбить летать в Берлин. А поэтому аэродром можно осветить, как новогоднюю елку и все равно никто, никогда дотуда не долетит. И вообще это может быть что угодно, в зависимости от конфигурации оснащения. Летающая платформа, на которую можно навесить что угодно. Он вообще вызывался "бросить все и опробовать машину самому".