Чертополох. Том 2

Дальше дело было за малым. Дождавшись, когда за окном полностью стемнеет, Олдер приладил отполированный щит у стены и запалил перед ним новую свечу. Потом взял кинжал и, полоснув себя по запястью, окропил зеркало и пламя собственной кровью. Огонь свечи затрещал, пару раз мигнул, но не погас, уже через несколько мгновений разгоревшись с новой силой — боги согласились дать ответ...

Отступив назад, Олдер сел на дощатый пол, скрестив ноги и выпрямив спину, и сквозь пламя свечи стал вглядываться в поверхность щита. Огонёк уверенно тянулся вверх, отражаясь в отполированной поверхности, и вскоре оборотился в пламенеющую арку. Как только это произошло, Остен полностью сосредоточился на огненном портале, а когда в окружающем его мире не осталось ничего, кроме жаркого пламени, мысленно встал и шагнул в огонь.

От поцелуя огня все естество Олдера пронзила острая боль , но тут же стихла, поглощённая непроницаемой тьмой. За огненной аркой царила густая чернота, и Олдер, замерев на месте, отчаянно вглядывался в эту тьму, не забывая повторять про себя то, что должен найти и увидеть... Постепенно густая чернота стала прорезаться алыми всполохами — они рассекали её точно нож, но не исчезали, а достигнув невидимой тверди, обращались в пятна крови. С каждым мигом сполохи учащались, и вскоре перед тысячником образовалось подобие узкой, кровавой реки, которая, извиваясь, уходила куда-то вперед и через несколько десятков шагов исчезала во мгле.

Олдер ступил вперёд, не колеблясь, и немедля провалился в кровавый поток едва ли не по колени... Намёк был зловещим, но Остен, тряхнув головой, криво усмехнулся в окружающую его тьму и пошёл вперёд — туда, куда вело его кровавое течение. В конце концов, он служил Мечнику и Амэну много лет — если бы под его ногами вдруг зацвели незабудки, это было бы более чем странно...

Кровавая река между тем вела его всё дальше и дальше — всматриваясь в поток, Олдер порою видел в нём смутные отражения лиц: некоторые были ему знакомы, некоторые истёрлись как из памяти, так и из сердца... Слишком уж много их было — тех, кого он убил собственной рукою... Лица воинов оживали лишь на миг — их рот широко открывался в последнем беззвучном крике, а черты, исказившись в предсмертной агонии, тут же растворялись в алом потоке, от которого между тем стал подниматься кровавый туман. Вначале редкий и клочковатый, он становился гуще с каждым шагом Остена, и, наконец, превратился в окутывающую колдуна алую пелену...

Не зная, куда идти дальше, Олдер остановился, а кровавый туман перед ним немного поредел, образовав нечто вроде окна, и Остен увидел дорогу и едущих по ней вооружённых всадников. Возглавлял их молодой воин, на плаще которого был вышит беркут, сжимающий в лапах стрелу — герб рода Бжестров... Скользнув взглядом по едущему ему навстречу всаднику, Олдер немедля перевёл взгляд на второго, возглавляющего отряд воина, которого он различил сразу из-за кровавой пелены... Чутьё подсказало тысячнику, что он видит собрата по дару — пожилого, находящегося уже на излёте своих сил, но опытного и осторожного... Олдер невольно прищурился, всматриваясь в незнакомого ему прежде воина. Молодой Бжестров, как оказалось, умел заводить полезные знакомства: скорее всего, пожилой колдун и сделал оберегающий Ставгара талисман, а теперь едет вместе с ним, служа дополнительным щитом...

Словно бы повинуясь взгляду Олдера, открывшаяся картина становилась всё чётче, но потом он ощутил рядом с собою чужое присутствие и обернулся. Видение дороги с едущими по ней воинами исчезло без следа, зато Остен различил подле себя окутанный дымкой хрупкий женский силуэт. Туман скрадывал черты лица незнакомки, и Олдер потянулся к ней, беззвучно спрашивая "кто ты?" Ответом ему стал хоть и безмолвный, но отчаянный протест, а потом полог внезапно вернувшейся тьмы упал между ними, разделяя и отгораживая...

Первым, что ощутил тысячник при своём возвращении из мира видений, были затёкшие от неподвижности мышцы. Он медленно встал, разминая занемевшие ноги, и, подойдя к щиту, затушил пальцами фитиль оплавившейся более чем наполовину свечи. Перевернул служивший магическим зеркалом щит, прислонив его отполированной стороною к стене. От этих простых действий и движений кровь колдуна побежала по жилам быстрее, и Олдер ощутил, что голоден — пропущенный ужин и затраченные на ворожбу силы не прошли для него даром.

Накинув на плечи тёплую куртку, Остен спустился на кухню в поисках чего-нибудь съестного, но шуровать по котлам, выскребая себе остатки ужина, ему не пришлось. На столе возле очага его уже поджидала большая, накрытая полотенцем миска.

— Антар... — прошептал Олдер, сдёргивая полотенце. Каша с мясом и два толстых ломтя хлеба превратили догадку Остена в уверенность, и он, тихо хмыкнув "нянька выискалась", приступил к ужину, в который раз задумавшись о том, как у пожилого эмпата иногда получается предугадывать его желания... Впрочем, мысли о Чующем занимали Олдера совсем недолго — миска ещё не была опустошена даже наполовину, а Остен уже перебирал в уме подробности своего видения.

Полное тревоги и крови, оно, тем не менее, обнадёживало — его расчёт оказался верен и Ставгар уже едет в Керж. Сопровождающий молодого Беркута колдун, конечно же, немного усложнял задачу, но с другой стороны, Олдеру было приятно осознавать, что сражаться он будет с равным противником... Чем больше Остен думал об этом, тем больше ему хотелось сойтись со Ставгаром в равной схватке, скрестить с ним мечи и проверить Бжестрова на крепость... Пожилого же колдуна надо будет либо отвлечь, либо убрать в самом начале.

Вскоре в голове у Остена родился вполне внятный план грядущей встречи, и лишь одно его смущало... Что означала появившаяся в самом конце незнакомка? Тайну? Неожиданность?.. Или то, что какая-то женщина помешает его планам?.. Вот уж точно — нелепица. Ещё ни одна женщина... Уже готовый сорваться смешок замер на губах Олдера, так и не родившись, потому что услужливая память уже воскресила события прошедшего лета... Одинокая лесовичка, молчаливая дикарка сумела не только выскользнуть из его рук, но и едва не порушить все планы...

Олдер отодвинул от себя почти пустую миску и, вытащив из кармана до сих пор носимый им при себе платок лесовички, посмотрел на вышивку так, точно искал в ней ответа, а потом вновь спрятал расшитую ткань. Покачал головой... Нет... Лесовичке нечего делать в Амэне, да и как бы она тут очутилась? Перед уходом он запретил своим людям трогать дом и пасеку, так что, скорее всего, после того, как всё утихло, дикарка вернулась в сруб и теперь готовится к долгой зиме. С утра до ночи снуёт по двору, кормит скотину... А по вечерам, пристроившись у очага — вышивает. Чуть хмурясь, кладёт на ткань стежок за стежком, и рождаются, оживая под её руками, малые лесные птахи и гроздья рябины...

На миг лесная дикарка будто явилась Олдеру во плоти, но он, тряхнув головой, избавился от наваждения и встал из-за стола... В облике лесовички не было ничего, за что мог бы зацепиться взгляд, но, тем не менее, её лицо Олдер помнил на диво ясно. Чистокровная крейговка. Даже, скорее, жительница северных пределов соседнего княжества. Об этом свидетельствует и бледная кожа, и высокий лоб, и очертания подбородка... Молода, миловидна, но отнюдь не красавица — особенно, если сравнивать её облик с лицами и статями амэнских прелестниц, которым Олдер уже давно потерял счёт... Так почему же он помнит даже то, как лесовичка, задумавшись, закусывала нижнюю губу... Как пила отвар из кружки?.. Что такого важного скрыто в чертах крейговской дикарки?..

Так и не найдя ответа на этот вопрос, тысячник поднялся в свою комнату и, раздевшись, лёг на жёсткую постель... Вот только сон никак не желал приходить, и колдун, смежив веки, опять предался воспоминаниям...

Увы, образ лесовички перемежался с охваченным пламенем Рейметом, а потом мысли увлекли Олдера совсем в другую сторону.

Глава 4 ГОРЬКИЙ МЁД

Олдер

Двенадцать лет назад...

Этим вечером в корчме "У висельника", расположенной аккурат рядом с Рыночной площадью Милеста было на диво шумно и людно — вино лилось рекой, а здравицы сменялись смехом и подначками. Сотники " Доблестных" и "Карающих", вернувшись из похода на Триполем, отмечали победу Амэна.

Красуясь друг перед другом, ратники заказывали больше, чем могли выпить или съесть, и платили серебряной монетой за каждый, сорванный с губ хорошеньких подавальщиц поцелуй, а те, в свою очередь, хоть и награждали сотников жаркими взглядами из-под ресниц, притворно вскрикивали, если воины усаживали их к себе на колени...

Разорвав долгий поцелуй, Олдер вложил в потную ладошку служанки монету и спросил:

— Ну, так кто лучше целуется — я или Кортен?

Служанка потупила глаза, прошептав:

— Мне трудно решить... — и тут же притворно тяжело вздохнула, из-за чего её пышная грудь призывно заколыхалась.

— То же самое ты говорила три поцелуя назад! — нахмурился сидящий по левую руку от Олдера Кортен — затянувшееся по вине служанки шутливое состязание уже начало его злить, а Остен усмехнулся:

— Не томи, девочка. Никто не будет на тебя в обиде за правду.

— Ну, раз не в обиде... — подавальщица вновь потупила глаза, но уже в следующий миг проворно выбралась из-за стола и, отбежав на пару шагов от спорщиков, объявила:

— Лучше всего целуется вон тот "Доблестный" — за столом у входа слева!

Выпалив это признание, служанка поспешила удалиться. Кортен прошипел ей вслед "стерва", а Олдер громко рассмеялся... Впрочем, уже через минуту его смех оборвался так же резко, как и начался — и Остен, внезапно помрачнев, придвинул к себе уже наполовину пустой кубок...

Последние несколько лет он избегал таких вот сборищ, предпочитая им тихие посиделки с Ириндом или Дорином, но теперь ему не помогали развеяться ни тихие беседы, ни работа над устройством поместья... Именно поэтому он и принял приглашение, пришёл в корчму за весельем, а оно бежит от него, и на душе по-прежнему пусто и мерзко.

Допив кубок, Олдер вновь плеснул себе вина и опустил голову... По правде сказать, он думал, что поквитавшись, наконец, с Лемейром за убийство семьи Ирташа, почувствует облегчение, но теперь Олдеру казалось, что он измарал руки в навозе... И то сказать: отвратный был ублюдок — трусливый, и от того ещё более жестокий и подлый. Остен при всём желании не мог добраться до него напрямую, не нарушая устава — Лемейр оставался верным псом и любимцем своего хозяина, который покрывал все его мерзости...

Пришлось выжидать несколько лет, чтобы потом, сыграв на жадности, выманить Лемейра с двумя его закадычными дружками из лагеря и привести в заранее условленную ловушку. Антар, которому Олдер за эти годы стал доверять почти безоговорочно, помог сплести сети и в этот раз, словно бы случайно оговорившись о спрятанном в горах кладе, который он почуял благодаря своему дару. Дальше всё было просто и предсказуемо — охваченный жаждой наживы Лемейр не стал делиться новостями с хозяином и поспешил ускользнуть из лагеря вслед за Антаром. Десятник пришёл к укромной пещере точно телок на верёвке: он намеревался схватить Чующего, но вместо этого угодил в засаду сам.

Двое приятелей Лемейра умерли почти мгновенно, и вот тут стало ясно, что привыкший безнаказанно глумиться над другими десятник боялся собственной смерти больше огня. После гибели дружков, он, сообразив, что убежать не удастся, не придумал ничего лучше, как грохнуться на колени, вымаливая пощаду не только у Олдера, но и у Антара, и сваливая вину на своих приятелей...

Ох, не так, совсем не так виделась Остену эта расплата. За все эти годы он привык считать десятника врагом — хитрым и изворотливым, а теперь видел перед собою мокрицу... Обожравшуюся чужой кровью пиявку, получившую власть лишь потому, что выгодно устроилась и не переставала вылизывать хозяйские сапоги.

Карать такое не имело смысла, но Олдер всё же довёл первоначальный план до конца — так или иначе, Лемейр не заслуживал лёгкой смерти, вот только предстоящее десятнику наказание было уже не расплатой за содеянное, а казнью... Пытки скрученного по рукам и ногам Лемейра продолжались несколько часов и закончились так, как и положено — грязной и мучительной смертью. Когда же дыхание десятника оборвалось, Остен, в последний раз взглянув на дело своих рук, вышел из пещеры — он, по возможности, вернул Лемейру ту боль, что тот причинял другим, заставил его почувствовать то, что ощущали его жертвы... Десятник, конечно же, не понял причины своих мучений, но это было уже не так и важно...

Вызванный с помощью искры магии обвал надёжно укрыл тела, остальные следы уже запутал Антар — теперь разобраться в том, куда исчез Лемейр, не смог бы даже опытный колдун... Долг за Реймет наконец-то был оплачен, но никакого облегчения Олдер не испытал. Более того, навалившийся на плечи Остена камень словно бы стал втрое тяжелее, и он, вернувшись в лагерь, напился так, как не напивался до этого никогда... Утром же, с трудом разлепив опухшие веки, Остен спросил у неизменно спокойного, уже занятого чисткой доспехов главы, Антара.

— Осуждаешь?

Вместо ответа Чующий отложил работу, встал, и, подойдя к Олдеру, протянул ему плошку с каким-то неприятно пахнущим отваром:

— Выпейте, глава. Полегчает...

Остен почти что машинально принял её, покрутил в руке... И вновь посмотрев на Антара, произнёс утвердительно:

— Значит, осуждаешь...

После этих слов Чующий наконец-то поднял взгляд на своего главу:

— Скорее — сопереживаю... Даже справедливая казнь — нелёгкая ноша. Так убивать — тяжело. Особенно, если чужая боль не приносит радости...

Олдер отпил из плошки, поморщился — от терпкой горечи отвара у него сводило скулы, а слова Антара вызвали в душе лишь глухое раздражение:

— Ты решил жалеть меня, Чующий?.. Выйди вон...

Антар повиновался без слов, но покой к Остену не вернулся ни тогда, ни на следующий день... Смерть Лемейра не отменяла свершившегося и не могла вернуть к жизни погибших. Олдер обещал Ирташу спасти, но смог лишь покрыть кровью насильника кровь тех, кого десятник сжил со света... Да и искупала ли в полной мере смерть Лемейра, то, что свершилось?.. Ясного ответа на этот вопрос у Олдера по-прежнему не было...

От чёрных мыслей Остен уже давно привык спасаться, взвалив на себя целый ворох дел, но когда и это привычное лекарство не помогло, решил опробовать другой способ... И, похоже, тоже безрезультатно — на этом празднике он так и остался лишним, его веселье было насквозь лживым, а радостные рожи сослуживцев вызывали у Олдера лишь одно желание — припечатать их кулаком...

Пока Остен боролся с растущим, точно на дрожжах, раздражением, между пирующими подле него сотниками неожиданно вспыхнул спор, перемежаемый чем-то, похожим на жалобы, и Остен невольно прислушался к словам командующего пятой сотней "Доблестных" Рогги...

Тот же, в свою очередь, продолжал развивать идею о том, что из-за старых, крепко держащихся на своих местах тысячников, молодым воинам нет хода ни на службе, ни в жизни. За примерами далеко ходить не надо — сам Рогги повышения не видит вот уж пятый год, а на днях его ещё и жестоко обошли со сватовством — глава рода Кайри счёл, что тысячник Тордан станет лучшей партией для его дочери, чем какой-то сотник... А между тем их семьи были дружны испокон веков...