Ходили в заброшенный еще с войны военный городок японских лeтчиков, где нашли ящик граммофонных пластинок с самурайскими маршами. Бродили по японскому же аэродрому, сквозь бетон которого проросли березки. Но чаще сидели в казарме.

И вот однажды ночью выпал снег. Много снега. На Сахалине такое — не редкость.

-Чего в казарме сиднями сидите? -пенял капитан, курировавший наше преображение в запасных офицеров. -Вышли бы, воздухом подышали, снежную бабу вылепили. Снег-то какой хороший — мягкий, липкий, чистый.

Отчего нет? Надели шинели, вышли на плац, начали катать снежные шары, как-то увлеклись даже...

На вечерней поверке, стоя перед строем и раскачиваясь с каблука на носок, капитан хмуро поинтересовался:

-Самцы, это чья-то конкретная сексуальная фантазия на плацу буйствовала, или коллективное творчество?

-Так вы же сами, товарищ капитан велели снежную бабу вылепить! -невинно ответил круглолицый сержант Стас Африн из Ветхосибирска. -Сказали бы — снеговика...

-Даже страшно представить, -вздохнул капитан, -что вы тогда сотворили бы... Что ж, признаю свой промах. Но худа без добра не бывает, надеюсь этот пример наглядно показал, как важно в армии чётко формулировать распоряжения. Вот и формулирую: завтра с утра возьмете лопаты и воспитательных целях очистите весь снег с плаца. Чтобы мысли повернулись в нужном направлении. Причём, вашу трёхметровую похабень уберёте в первую очередь. До приезда полковника.

Но к утру снег сошёл, словно не бывало — Сахалин он и есть Сахалин! Так что мы с фанерными лопатами полтора часа бессмысленно бродили по залитому талой водой плацу.

Надя, расставляя чашечки с кофе промурлыкала:

-Кабы не было зимы

В городах и сёлах,

Больше бы имели мы

Летних дней весёлых.

Не кружила б малышня

Вокруг снежной бабы

А купалась бы она,

Кабы... кабы... кабы...

Когда все отсмеялись, Инь Инь одобрительно хмыкнул и вскользь заметил: — Я тоже на Сахалине бывал ... еще до того, как остров китайским стал ... Вот документы командир. Просматривай, а я к своим особистам пойду.

-Погоди, минутку, попей кофейку, такого, как Надя никто не сварит. -я, с карандашом в одной руке и чашечкой кофе в другой пролистал Иневы материалы и возвратил ему. -Ознакомился. Но решай сам, ты у нас бог разведки, тебе видней.

Надя осталась в вагоне и прилегла отдохнуть, а я и Инь вышли.

-Что ж, вот и Чахлый Лес, извольте видеть. — без особой радости констатировал майор, поднося к глазам бинокль. -Я все данные собрал, которые в игровых описаниях нашёл, а также привезённые Дорофеенко рассказы местных жителей изучил. Согласно легенде в глухомань эту без крайней надобности никто из нормальных визиготов не совался.

Поговаривали, что в Чахлый Лес порой с каторги убегали, но это, наверное, сумасшедшие мазохисты, которые смерти помучительнее искали... От голода, к примеру... В эти пропащие места даже охотники из кочевников не заглядывали, потому как искать нечего: ни дичи, ни съедобной зелени нет. Даже странно, если подумать: здесь — и такая местность...

-Как раз ничего странного. — возразил я. — Чем дальше на север, тем почва лучше, а климат — прохладнее. Значит, леса должны быть гуще, листва деревьев — плотнее и зеленее. А в местах, где мы сейчас, хоть в том же Чахлом лесу дождей много, но все без толку, вода впитывается, протекает в глубину и подземными потоками уходит в сторону моря. Какие уж тут заросли! Очевидно, дальше за Чахлым Лесом пойдет нормальная природа.

Товарищ генерал-лейтенант, смена произведена, осмотр закончен. Никаких происшествий и нарушений не отмечено. — доложил снизу разводящий, — Разрешите двигаться дальше к станции?

-Разрешаю.

Инь заторопился.

-Секунду. -окликнул я. -Неделикатно, конечно, но... Как там у тебя с Ким?

Я никогда не видел бесстрастного сеттлера, гения шпионажа и контрразведки таким счастливым. Широко улыбаясь, он вздохнул.

...-"Дык сволочи они все, вот что вам скажу. Говорят, от власти его королевского величества ничего уж не осталось, а они как были собаками, так и есть. Только раньше цепными кобелями были. А нынче, право слово, бешеными псами стали. Одичали. У у оседлых хлеб отбирают, нас, кочевников, грабить не брезгуют. Постоянно нападают. И стрелять стали даже как-то злее, метче, с голодухи, что ли, гады. Солдатушки — бравы ребятушки, будь прокляты... Впрочем, и наши в долгу не остаются. Вон, позавчера, Гундальф из простого охотничьего ружья заряд резаных ржавых гвоздей влепил ихнему капралу прямо в каску, аж звон пошёл...

Ух ты, опять прут. Так, стало быть, утрешний патруль... Курят. А сигареты у них хорошие, видать с прежних запасов. И бубнят тихо. Сейчас завернут за кусты, тут и надо б ускориться... Ну, айда со святыми угодниками!

Теобальд на четвереньках, чтоб не заметили за высоким сухим бурьяном, бросился через проселок, проворно перекатился в канаву (хорошо хоть — сухо), ужом юркнул в бетонную трубу и, лихорадочно двигая локтями, пополз. Где-то над ним сейчас встретились патрульные и их сменщики и даже не подозревают, как он их провел. Труба закончилась, теперь наверх, к колючей проволоке. Вот и заветная дыра, для вида замаскированная сухим кустиком. Веточки отодвинуть и все — около станции.

Визигот прополз до окраины леса, там с облегчением поднялся, отряхиваясь и сопя. В лесу сыро, дождь аккурат два дня назад прошел, холодно. Он осторожно отвел сосновую ветку, покрутил головой, прислушиваясь. Где-то праворучь, не шибко близко, но и недалёко, что-то было. Там поскрипывало и вроде бы с тихим стуком ритмично падало в траву грузное и жесткое. Теобальд беззвучно, по-волчьи приник к сырой траве подождал минутку-другую, нащупал в кармане алюминиевую армейскую флягу, вынул ее, глотнул. Хррр! Ну и самогон у Гуднируды, слеза божья, а не выпивка и ведь никому секрет не раскрывает, зараза, чтоб ее...

Заполошно сквозь сон забормотали птицы, ночной мрак уже начал слегка сереть, и потянуло прохладной прелью и сыростью. Визигот, светя тусклым фонариком, осмотрел опушку. Незаметно, чтобы здесь кто был. Примята высокая густая трава, но мало ли кто мог примять. Хотелось курить, так ведь на махорку ни гроша не было вторую неделю. Вот наберу сегодня грибов, подумал он, засолю и выменяю у оседлых в первую очередь сигарет.

Он достал картонку, расправил ее и превратил в коробку, высокую, в человеческий рост, но узкую, такую, чтоб прошла сквозь трубу на обратном пути. Светало. Теобальд дошел до бурелома, пробрался к ручью. Начинались самые что ни на есть заветные и секретные грибные места — лощина. Из-за голенища он вытащил нож и принялся за работу.

Когда картонка была уже на четверть полна, он и услышал треск и хруст ломаемых деревьев... Обороните, боги, от беды! Сквозь шум доносилось лёгкое ровное гудение Да что ж это такое, в самом деле, зверь какой, а? Дык нет, не родятся звери такие, чтоб деревья в щепу перемалывать... С гору он будет, что ли?

Визигот-кочевник рухнул плашмя, как стоял, не забыв, впрочем, уберечь коробку при падении, разгреб папоротник трясущимися руками. В перекошенное лицо из чащи пахнуло неожиданно теплым и пахнущим металлом ветром. Вот оно! Только что ж это за "оно" такое? На ровную и большую, что твоя площадка для хороводов, круглую поляну, правей корявых сосен, выперла какая-то чудовищная машина. Танк? Ну, вроде как на гусеницах, но здоровенный же! Три пушки. Пять пулемётов. На клёпаном боку белым написано "Надежда" Постоял, покрутил орудиями в разные стороны, развернулся, да и уполз назад. Неужто у королевских солдат завелись такие?!

Теобальд, озираясь и приседая, выбрался на поляну. Там все было растерзано гусеницами. Сон кошмарный! Он сорвал пук росистой травы и вытер лицо. Не-а, не сон. Его пробрала волна крупного озноба — не то от сырого утреннего холода, не то от пережитого. Еще светлее стало. Птахи зашевелились, кузнечик заверещал.

Теобальд схватил в охапку коробку с грибами и понесся прочь. Надо всё рассказать Шаману, пусть думает...

...Короткий перрон перед полуразрушенным зданием выглядел безнадежно. Сквозь трещины в бетоне пробивались трава и маленькие кустики.

-Никого... даже странно, — пожал плечами Дорофеенко, -Визиготы обещали нас здесь ждать... Говорили, что сам Шаман придёт, ну, то есть предводитель местных кочевников... Посмотрим?

-Туда и обратно. — решил я. — Собирайся и позови Иня и обоих капитанов Хэндов с автоматами.

...Сгоревшие пакгаузы ничего интересного не обещали. В складах с рухнувшей крышей виднелись останки металлических бочек и груды заросшего бурым мхом угля. Поэтому не сговариваясь, мы направились к полуоткрытой двери станции. Распахнуть ее не удалось, и солдаты сшибли ее парой пинков. Гнилой пол предательски потрескивал при каждом шаге, от кирпичных стен с отпавшей штукатуркой противно пахло плесенью. В разбитые окна врывались сквозняки.

Трухлявые столы и стулья, шкафы, рухнувшие после того как сгнили их ножки. Вороха серой пыли в ящиках, некогда бывшие бумагой.

Тихий заунывный вой раздался впереди, метнулся из стороны в сторону и оборвался.

Дорофеенко мгновенно выхватил пистолет из кобуры, луч его фонарика описал полукруг. Солдаты щелкнули затворами автоматов, уперли приклады в плечи. Я повел стволом ППШ влево-вправо.

Дверной проем в кассу для продажи билетов был загорожен грубой металлической вешалкой. Ее оттащили в сторону, Дорофеенко вошел и тут же попятился:

-Н-не стоит, пожалуй... сюда... -хрипло пробормотал он.

-Что там? -заглянул я через его плечо. — Матерь божья коровка!

На грубом подобии не то нар, не то лежанки в подрагивающем луче фонарика виднелась большая темная куча, достающая чуть ли не до просевшего потолка. Сквозь бурые лоскутья проглядывали кости, скалились черепа с остатками волос.

-Человек двадцать-тридцать, никак не меньше. Что тут было?

-Понятно, что. — тихо сказал Инь. -Смотри, вот у одного пулевое отверстие, у другого. А это, кажется, была женщина и у нее — то же самое. Причем все происходило не здесь — под ногами нет ни одной гильзы. И дело, кажется, не в уголовщине: всех убивали одинаково аккуратно — пистолетным выстрелом в середину лба, никто не раздет, обувь не сняли, обратите внимание — золотые часы блестят у кого-то на руке.

-Казнь? — спросил я. -Бывшие королевские войска?

-Я бы не сказал. На приведение приговора в действие совсем не похоже. Нет, не почерк вояк... Скорее — ликвидация. Думаю, давно было дело. Вероятнее всего, в начале их гражданской войны. Наверное, спецслужбы его величества приложили руку, но разве сейчас определишь. Возможно, избавлялись от нежелательных свидетелей или производили санитарную чистку, уничтожая неизлечимых и заразных больных. Пойдемте отсюда...

-Да, действительно. -поддержал Дорофеенко.

Я не мог отвести взгляда от темной кучи. Ай да разработчики! Традиции, заложенные на Старом материке, бережно перенесены и сюда? Просто декорация? Нарисовали и вот она — куча останков? Но перед глазами внезапно вставали те, которые ждали, пока приговоренные встанут, автоматически поднимали оружие, стреляли, отступали назад, меняли расстрелянные обоймы на заряженные. Ждали, когда бросят в кучу трупы и приведут новые жертвы. И не было страха за промах, за ранение, убивали всегда наповал. И не визжали недобитые, не харкали кровью. И палачам не хотелось ни уйти, ни напиться до потери сознания. Программа заставляла стрелять и стрелять. Я потряс головой, прогоняя наваждение.

Потом мы вышли, с оглядкой, держа оружие наготове, обогнули станционное здание.

-Ну и ну! — непроизвольно вырвалось у Дорофеенко.

-Вот-вот! -согласился я.

Таких мест в игре мне еще не встречалось! Здесь находился крупный железнодорожный узел крестообразного типа. Площадь его была очень велика, противоположного конца пространства, уставленного железнодорожными составами, нельзя было разглядеть за мутным туманом, только виднелись скрытые белёсой мутью очертания вагонов, платформ, цистерн, паровозов.

-Едет, едет паровоз, -задумчиво сказал я, -Слышен громкий стук колёс. Паровоз гудит, гудит и стрелой вперёд летит. Едем, едем мы с тобой

в гости к бабушке родной.

Никто мне не ответил. Все смотрели и не могли насмотреться, даже, кажется, капитаны-особисты, которые никому и никогда не удивлялись.

-Станция Тысячи Поездов, — сказал Инь.

Я живо повернулся к нему.

-Что, и такую легенду раскопал?

-Нет. Но я так бы её назвал.

Переговоры начал Шаман. Дорофеенко никак не мог определиться, как вести себя с этой личностью. Глядеть на него было страшно, а не смотреть не получалось. Даже друг-генерал Всеслав относился к нему с уважением и непонятно говорил: -"Ну надо же — ИскИн-05! Вот это редкость! Потрясающе! Что ему тут делать?"! На вопрос, что он имеет в виду, Всеслав только отмахивался и не менее туманно объяснял: -"Шаман -это, брат Петруха, уникальное явление!".

Никаким шаманом Шаман, ясен пень, не был, а пребывал он в прежние времена профессором Его Королевской Грандиозности Всея Готии Университета в Столидце. Когда визиготы устроили эту свою революцию и гражданскую войну, то, как полагается, в первую очередь поперебили всех умников ("Развелось вас тут, тунеядцев-болтунов!"), а потом спохватились, что некому лечить и учить, да было поздно.

Шаман внешне (вид сбоку, вид сзади, вид сверху) был совершенно зауряден: небольшого роста, с брюшком, в общем таких гражданских шпаков полным-полно. Зато бледное одутловатое лицо... Большой лоб с залысинами и глаза — слегка раскосые и бездонные, завораживающие, лишающие собеседника дара речи. Это было очень страшно, и не только Петру, но и всем, кто встречал шамана. Всеслав смотрел на визитёра хмуро и с каким-то вызовом, а майор Инь — с подозрением. Кстати, Шаман не понравился и Мурке. Кошка вздыбила шерсть и злобно, с подвыванием, обшипела визигота. По мнению Петра, это многое значило. К кошачьему мнению после приключений в Порто-Порко Дорофеенко относился крайне серьёзно.

То, что говорил Шаман, с точки зрения нормального солдата было просто бессмысленным набором слов: игра, порождающая игру, которая в свою очередь рождает игру и так до бесконечности... Бред? А что ж еще?! Вот только, когда Всеслав эту заумь услышал, так и остолбенел, покачивая головой и восхищенно бормоча: -"Невероятно! Поразительно! Вот это да, вот это ИскИн!". Дорофеенко не уразумел, о чем тут шла речь. По-видимому, это была какая-то философия... И еще ясно было, что Шаман считает друга-генерала очень умным, но холодным и расчётливым, действующим скорее из личной выгоды, чем для окружающих. Это было обидно. Всеслав был, конечно, порой крайне странным, но для друзей себя не щадил и всегда всем хотел добра — не по расчёту какому-нибудь, а по самому глубокому чувству. Во-всяком случае к Петру был очень привязан и дважды спасал от верной смерти...

Всё эти сомнения и размышления я прочёл на лице своего верного механика-водителя и первого в "Огне и стали" друга. На душе стало теплей.

-Правильно ли я понял, -тихо и ровно говорил Шаман, а его спутники-визиготы молчали, скорбно потупившись, -что вы, Всеслав Глебович, собираетесь вести своих людей на Столидце?