Нашествие арабуру

Язаки не оставалось ничего другого, как безумно страдать. Он и застонал да еще в довершении ко всему повернулся на бок.

Ужасная картина открылась Майяпану — светящаяся, как головешка, левая рука Язаки. Она светила так ярко, что от нее на стену и арочный потолок пал отблеск.

Уж насколько, казалось бы, черти не потеют, а Майяпан вспотел. Вспотели даже его изящно закрученные рожки, которых еще ни разу не коснулась ни одна пила, и Майяпан был горд этим обстоятельством. Он отдернул руку с огромным ножом и облегченно вздохнул. Только что он избежал самого большего греха в жизни — едва не поднял руку на хозяина.

— Ты чего? — удивился рыжий харчевник. — Я ж его знаю. Самый последний гад в этом мире, — он кивнул куда-то вбок, куда убегал лабиринт Драконов, что, должно быть, означало всю эту гадскую, низкую страну, в которую их затащили силком. Пропади все пропадом, думал он, как обычно, и как накаркал.

— Ну и что? — потерял к убийству всякий интерес Майяпан.

Он был очень умным и принялся размышлять, что есть случайность, а что закономерность, и далеко ли от каждой их них до падения, которое он едва не совершил. Но рыжий харчевник никак не хотел успокаиваться.

— Он у меня столько пива вылакал с рыбой!

— Не обеднеешь! — Майяпан отступил и с величайшим почтением взирал на Язаки и Ваноути, которые посапывали, как младенцы.

Я едва не убил кецаля, думал Майяпан, какой я дурак! Все, пора на покой, старым стал, потерял сноровку. Но об этом никто не должен знать, иначе меня ждет отставка и я больше не буду старшим чертом. А это значит, что я наравне со всеми должен буду ходить в город. От этой мысли он вспотел еще больше.

— Ты чего! Ты с ума сошел! — все понял рыжий харчевник. — Это же обычные аборигены.

— Это ты обыкновенный черт! А это кецали! Видишь руку?

Тут он заметил на боку у Язаки мшаго, что еще больше укрепило его во мнении, что если это не кецаль, то, по крайней мере, очень близкий к ним человек. Может, промеж них еще кто-нибудь светящийся существует? — с почтением думал он.

— Ну и что?! — спросил рыжий харчевник, на всякий случай пристально взглянув на светящуюся руку Язаки.

У харчевника тоже ни разу не отпиливали рожки, и поэтому он считал себя почти равным Майяпану. К тому же рожки у него были почти что такого же черного цвета, как у его начальника, но чуть-чуть другого оттенка и со светлыми, как он считал, благородными полосками. Правда, во имя моды харчевнику приходилось их закрашивать краской от осьминогов. Но зато он мечтал: 'Вот когда у меня будут темные рога, я им всем покажу!' Но годы шли, а его никак не назначали выше Майяпана, и харчевник считал, что его не ценят по заслугам.

— А то, что о них надо сообщить куда следует.

— Я бы вначале убил, а потом сообщал. Дай нож!

— Армагеддон! — выругался Майяпан. — Это ты сделаешь, когда займешь мое место. А пока ты должен повиноваться мне!

— Почему это?! — оторопело воскликнул рыжий харчевник, хватая от волнения ртом воздух, как рыба на берегу.

— Ты всего-навсего изготовитель еды. Сходи на кухню и принеси господам кецалям пива.

— Чуть что — беги помогай, а не понравилось — иди на кухню, — ворчал рыжий харчевник, взбираясь по крутой лестнице.

И тут у него в голове, как и у всех завистливых людей, созрел коварный план. А что если донести самому Ушмалю о том, что Майяпан вступил в сговор с аборигенами. Начнут разбираться, то да сё. Время уйдет. Глядишь, что-то и выгорит. В мутной воде, как известно, рыбка ловится.

С этими мыслями рыжий харчевник отправился на кухню, чтобы написать донос. Но так как он не умел писать доносы, то провозился до утра. С грехом пополам он справился к рассвету и принялся раздувать огонь в курительницах и в треугольном очаге. За этим занятием и застал его Натабура. Дальше уже все известно: харчевня 'Хэйан-кё' принялась прыгать по лесу, а Натабура — ее ловить. В конце концов харчевня оступилась и канула в черную выворотню вместе с рыжим, толстым харчевником. Так столица Мира лишилась своей достопримечательности, из которой редко кто возвращался, а кецали — места, где можно было спокойно отдохнуть. Никто, кроме них, не мог построить такую харчевню, которая снаружи выглядела, как хлипкий домик, а внутри имела три яруса, веранду, и время в ней текло совсем не так, как снаружи.

Между тем, Майяпана терпеливо ждал, когда проснутся господа аборигены. Он уже и сам поспал, и размял кости, прогуливаясь по бесконечному лабиринту Драконов, не смея притронуться к двум огромным кувшинам с пахучим пивом, он уже два раза зажигал новые факелы, дабы сторожить сон господ, а Язаки и Ваноути все не просыпались и, знай себе, постанывали и ворочались в постели, как два слепых щенка. Наконец, Язаки открыл заплывшие глаза, заметил его и потребовал:

— Воды... воды...

С величайшим почтением Майяпана налил в чашку пива и с таким же почтение протянул Язаки, который взахлеб влил в себя ее содержимое, даже не разобрав, что пьет. Правда, он немного почмокал губами, удивился и хрипло спросил:

— А ты кто такой?

— Я ваш слуга.

— Слуга? — еще больше удивился Язаки и тут заметил Ваноути: — Эй, дед, вставай!

Майяпан уже давно догадывался, что старик — это слуга господина, только он никогда не видел, чтобы господин и слуга спали в одной постели. Конечно, это дело господское, рассуждал он, но должны же быть рамки приличия.

Несмотря на стопятилетний возраст, обоняние у Ваноути оказалось даже лучше, чем у Язаки. Он безошибочно потянулся к пиву, и они с Язаки выпили кряду по пять чашек, которые едва успевал наполнять Майяпан, перевели дух и окончательно взбодрились.

— Хороша жизнь! — сказал Ваноути, потягиваясь.

— Ну и где мы? — спросил Язаки, беря кувшин за влажное горлышко и совершенно не узнавая места, где они легли спать.

Майяпана от волнения стал заикаться. Мол, так получилось не по его вине, что харчевня снялась с места и ушла гулять, что она так всегда делает и что от этого и появилась страшная легенда о пропавших людях.

— Как это? — вытаращил глаза Ваноути, проливая пиво себе на живот.

Долгие года он жил в деревне и забыл о таинственной харчевне.

— Так бывает, — повторил Майяпан, глядя мимо Ваноути, потому что он тоже был слугой, как и Майяпан, а значит, с ним не стоило разговаривать, как с господином.

— Почему она теперь не вернется? — в свою очередь спросил Язаки.

— А черт его знает, — пожал плечами Майяпана и тут же тактично поправился: — Бывает, возвращается на прежнее место. Но чаще — нет. Возникает в людном месте, и снова в нее можно заходить.

— Ты вот, что, — не очень задумываясь об услышанном, стал командовать Язаки, — нам в город нужно. Как пройти-то?

— Да здесь недалеко, за третьим поворотом направо, и мы во дворце.

— Каком дворце? — беспечно спросил Язаки, опорожняя кувшин и с вожделением поглядывая на другой, который крепко держал в своих паучьих ручках Ваноути, периодически, как пиявка, присасываясь к нему.

— Этот... как его... Оль-Тахинэ...

Таким образом, Майяпан хотел выказать пренебрежение к арабуру и лишний раз показать, что он всей душой и телом принадлежит к клану Ушмаля, а арабуру для него всего лишь туземцами из неведомо какой страны.

— Вот как? — машинально произнес Язаки. — Дай! Дай! — он решительно отобрал кувшин у Ваноути, одним махом опорожнил его, подумал и сказал, осоловело икая: — Ну веди... куда там двигаться-то?

Ваноути жалобно шмыгнул носом, проводил тоскливыми глазами пустой кувшин, который откатился в угол, и они отправились в путь. Майяпан шел впереди, почтительно оглядываясь и освещая путь, и предупреждал:

— Здесь яма, а здесь канава. — И добавил непонятное и страшное слово: — Армагеддон!

И тут только Язаки, хотя и опьянел от пива, сообразил, что они идут прямо в пасть арабуру, ведь во дворце Оль-Тахинэ жил новый император.

— Стой! — приказал он.

Майяпан замер с поднятой ногой, а Ваноути налетел спьяну на Язаки и наступил ему на любимую мозоль. Язаки скривился и спросил:

— А где здесь можно еще выпить, но так, чтобы нас не видели дворцовые?

— Есть у меня одно место рядом с Поднебесной, — понимающе улыбнулся Майяпан.

Уж он-то знал привычки кецалей. Им не были чужды простые земные радости. Конечно, сам Майяпан давно отошел от обычных дел и в город не ходил, не только в Чальчуапа, но во всех других городах, куда его забрасывала судьба вместе с Ушмалем и кецалями — надобности не было. Он был старшим чертом и ходил с донесениями лишь наверх. Поэтому-то он и не спиливал модные черные рожки. На самом деле, они были не такими уж черными, но хитрый Майяпан пользовался заморскими красками, которые не смывались по две-три луны, и в этом отношении чувствовал себя уверенно.

— Знаешь, что, — решил схитрить Язаки, — ты нам покажи, куда идти, и отправляйся по своим делам, а мы потом с дедом придем.

— Я бы рад, мой господин, — с почтением ответил Майяпан, — да разве можно оставить вас в чужом городе?

— Почему в чужом?! — завопил пьяный Ваноути. — В какой чужом?

Язаки уже кое-что стал соображать. С чего бы это Майяпан, который очень и очень смахивал на черта, которые в свою очередь никогда не водились в Нихон, стал ему с Ваноути так угождать. Вначале Язаки подумал, что черт их боится. Но потом понял, что это просто смешно, что причина в чем-то другом. Последние несколько кокой он безрезультатно ломал над этим голову и не мог найти никаких понятных объяснений. И вдруг Ваноути все испортил своими выяснениями — чужой он или не чужой. Да какая, собственно, разница?! Нет, ему надо было выяснить отношения, как самому задиристому петуху.

— Заткнись! — потребовал он от Ваноути. — Ты пьян!

— Я не пьян! Пусть он вначале объяснит, почему чужой?! Я здесь полжизни прожил! Меня здесь каждая собака знает! Куриное дерьмо!

— Если господин пожелает, я могу утихомирить вашего слугу. Армагеддон! — бесстрастным тоном предложил Майяпан, уловив смутное желание Язаки.

— Какого слугу? — взвизгнул Ваноути, но, взглянув на лицо Язаки, осекся.

Почернел Язаки. Стал похожим на черную сосну — гёдзя, из глаз разве только икры не сыпались. Вот каким был в тот момент Язаки, который всю жизнь слыл добродушным и веселым. Наконец в голове стопятилетнего Ваноути что-то щелкнуло, сработало в нужном направлении, и он, надув щеки, замолчал на полуслове.

— Ну что, дед, угомонился? — спросил Майяпан, который так ничего и не сообразил, даже не насторожился, списав поведение Ваноути на его возраст и пьянство. К тому же, кто еще может быть в услужении у кецаля? Конечно, и абориген в том числе. Это не возбранялось, а даже приветствовалось Ушмалем как признак улучшения отношения с местным населением. Только вот староват Ваноути для слуги, но это дело вкуса, подумал Майяпан. Какое мне дело до господских дел?

— Мы ему больше не нальем, — хихикнул Язаки, разряжая обстановку.

— Точно, господин, — согласился Майяпан. — Не нальем. Слышал, дед?

Ваноути хотел было еще раз возмутиться и даже по-черному выругаться и упомянуть куриное дерьмо, но на всякий случай промолчал. Не понял он еще всего, не сообразил, но почувствовал, что обстановка не располагает, и счел за благо проглотить обиду. Годы научили его, что бывают такие моменты в жизни, когда надо промолчать, он и промолчал.

Так они и добрались до 'Хака' — притона, который находился в самом центре квартала каменотесов, в недостроенном склепе. Хозяева притона не знали, что под их ногами находится тайный лаз. Каково же было их удивление, когда плиты под их ногами раздвинулись, а из мрачного подземелья, откуда пахнуло настоящей могилой, появились три приведения, да еще и с ярким, как солнце, факелом. Ужас обуял завсегдатаев 'Хака', и они вместе с хозяевами с криками:

— Симатта! Симатта! — бросились вон, падая и застревая в узком выходе.

А так как они бежали очень и очень быстро, то, конечно, поразливали различные благородные и неблагородные напитки.

У всех троих сразу зачесались носы. Майяпан, который давно крепился и даже совсем недавно дал себе очередной сто двадцать пятый зарок не пить, и тот не удержался — уж слишком соблазнительные запахи наполнили низкое, мрачное помещение с закопченными стенами. Умопомрачительно пахло свежим пивом, сакэ, заморским вином дикарей и самой разнообразной закуской, начиная от пахучих соусов из острого перца, вареных раков и заканчивая ребрышками со шкварками и маринованными в уксусе лягушками. Ваноути заревел от восторга. Язаки, разумеется, выдержал марку в предвкушении насыщения и всего лишь один раз подпрыгнул от избытка чувств. А вот Майяпан удивил всех, даже самого себя: он схватил с ближайшего стола огромную бутыль с заморским вином и одним махом опорожнил ее.

После этого всем стало весело. Ваноути все пытался потрогать остренькие рожки Майяпана, которые прятались в густых курчавых волосах, а Майяпан сдержанно, но гордо воротил морду в сторону и ругался непонятным словом: 'Армагеддон!', от которого Язаки почему-то становилось страшно. Язаки же все выспрашивал и выспрашивал, правда, весьма осторожно. Чем занимается старший черт, какие у него обязанности, и кое-что по ходу. Он давно сообразил, что Майяпан принимает его за кого-то другого, даже не за арабуру, а за гораздо более важного господина. Спросить напрямую означало выдать себя с головой. Спросить окольным путем тоже не получалось. И хотя на поясе у Язаки висел самый что ни на есть настоящий огненный катана, он чувствовал себя неуверенно, но не подавал вида. Хитрым был Язаки. Под влиянием этого чувства он даже в какой-то момент перестал пить и обнаружил удивительную вещь: оказалось, что наблюдать за пьяными приятелями весьма и весьма интересно. После трех кувшинов не очень хорошего сакэ Ваноути стал убеждать Майяпана быть проще и вообще не валять дурака. Вначале Майяпан сторонился и даже отвечал нагловато, в смысле, что гусь свинье не товарищ, и так далее, но и он в конце концов сдался под натиском крепких напитков. Особенно Майяпану нравилось дорогие заморские вина. Были они похлеще сакэ, и Майяпана с восторгом думал: 'Живут же люди!' Ему еще ни разу не приходилось бывать в Европе, и он завидовал ее обитателям. Он разделся по пояс, потому что стало жарко, и все увидели с кем имеют дело. Сложен Майяпан был по-богатырски. Огромные руки и широкие плечи с горой тугих мускулов любого могли заставить уважать Майяпана. Но только не Ваноути. Он лез обниматься, и они даже троекратно облобызались и поклялись в вечной дружбе.

Язаки не участвовал в их братании, а переваривал то, что услышал от старшего черта Майяпана.

Оказалось, что арабуру прилетели на воздушных лодках. Правда, Майяпана называл их как-то по-другому, но Язаки перевел именно так — воздушные лодки, парусники, а точнее — летающие джонки. Ну да, как еще можно было назвать то, что летает? Летающая джонка! Никак иначе. Язаки даже самому понравилось, однако он не подал вида, что ему такое название в диковинку, и правильно сделал. Зато Майяпан проболтался о планах завоевания Нихон. Спрашивал у Язаки, когда же прибудет следующая партия арабуру — уж очень хочется домой. О доме самого Майяпана Язаки побоялся расспрашивать, чтобы не попасть впросак, зато совершенно случайно разузнал о планах по переселению. Оказывается, черти разведывали обстановку и помогали арабуру заселять страну. Фиг вам всем, подумал Язаки. Как же, заселили! Этими, голопузыми! А еще понял Язаки, что черти эти у самых кецалей что-то вроде ниндзюцу для разведки. Сплошь черные нелюди. Если бы Язаки еще знал о существовании песиголовцев, он бы вообще пришел к выводу, что на его бедную страну обрушились все мыслимые и немыслимые беды. Но о существовании песиголовцев он даже не догадывался и не имел понятия, что очень скоро столкнется с одним из них.