| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Вот и сегодня — сидели у него в квартире, родители уехали... Ну, Сергей и рассудил по-деловому: не упускать же такой случай!..
Как тошно вспоминать... Ничего, скоро с воспоминаниями будет покончено. Если тебе противен другой человек — можно перетерпеть. Хуже, когда сама себе противна, — будто в кожу въелась жирная, маслянистая грязь, не заметная для глаза, но от того не менее отвратительная.
Сережка бормотал что-то успокоительно-отвлекающее, обнимал за плечи, долго и уверенно мял губы... Пока не сообщил шепотом, что пора бы, дескать... И хуже всего то, что Аня еще с самого начала поняла, что сегодня всё как-то не так, что близится какой-то перелом — ладно, не надо себя обманывать: ясно, какой... И все-таки — не встала, не ушла сразу, а молча высидела, дождалась вполне определенного предложения!
...Да, бедный мальчик искренне удивился, когда Аня вскочила, оттолкнула его и, не рассчитав голос, с некрасивой истерической ноткой закричала:
— Не хочу тебя видеть!
И правда, истеричка... Чего кричать-то, надо было гордо, сохраняя достоинство, одеться и уйти... Да какая теперь разница!
Опешив, Сергей попытался разумно объяснить, что он ничего обидного не хотел, и вообще, здесь нет ничего предосудительного, а глупые предрассудки не должны мешать взрослым людям выстраивать отношения... "Предрассудки" и "выстраивание отношений" Аню и подкосили...
— Выстраивай свои отношения с другими! — прокричала она и метнулась к шкафу с одеждой. Руки дрожали и упорно не хотели попадать в рукава, беретку Аня нахлобучила как зря и даже в зеркало смотреться не стала. Дернула дверь — естественно, заперто. Но Аня продолжала рывками трясти дорогую полированную ручку.
— Открой! — наконец-то сообразив, взвизгнула она.
А Сережа стоял в коридоре и очень спокойно и рассудительно смотрел на ее отчаянные суматошные сборы. Просто стоял и смотрел, оценивая в уме ситуацию, раскладывая по полочкам Анины чудачества и делая выводы — не самые приятные выводы... Снисходительно улыбнулся и повернул замок.
Аня выскочила из квартиры, застегиваясь на ходу, трясущиеся руки с трудом нашаривали пуговицы, сумка ожесточенно била по ногам, встрепанная челка лезла на лоб, и вообще хотелось умереть прямо здесь, на лестнице, сию же минуту...
От унижения не умирают. Унижение — только повод для...
Нет, тогда еще Аня не думала о таком исходе, просто плакала в подушку одну ночь, вторую, третью... Вздрагивала от позднего телефонного звонка... нет, это Валина подруга с порцией свежих сплетен... И от звонка в дверь... нет, это Вера Степановна собирает на похороны, умер кто-то в соседнем подъезде, Аня толком и не поняла, кто...
Выходя из института, Аня тоже ждала — ждала, что он придет, ждала сначала покаяния, потом — извинений, а потом... Пусть придет, она простит... уже простила. Но он не приходил.
Как назло, на глаза то и дело попадались парочки, на семинарском занятии, посвященном творчеству Шекспира, девчонки ловко свели разговор к любовным страстям... "Вот бы такую любовь, как у Ромео с Джульеттой!" — восторженно вздыхала Ленка — и продолжала встречаться со своим Никиткой, водилой-дальнобойщиком, о котором сама же во всеуслышание говорила — двух слов связать не умеет, зато деньгу зашибает и отец семейства из него выйдет преотличный. М-да, гнездовой инстинкт — и никакой романтики...
Неужели и вправду инстинкт превыше всего?..
Оправдывая себя поиском ответа на этот вопрос, Аня позвонила Сергею... Лучше бы и не звонила! С первых же слов поняла — всё...
Ромео и Джульетта, ха!..
Куда настойчивее вспоминалась Вера Степановна, которая с приличествующим случаю траурным видом собирала деньги на похороны безвестного соседа...
...Не костлявая старуха с косой, а дородная Вера Степановна с кипой бумажных десяток...
...На кухне редко капала вода. Из окон в коридор сочился невыразительный зимний свет пасмурного дня. Всё было так же, как всегда, и так, как теперь уже не будет.
Зеркало не показало Ане ничего нового... На блеклом фоне дешевых, порядком выгоревших зеленых обоев в нём стояла не то чтобы взъерошенная — одежда и волосы в пределах нормы — но какая-то потерянная девчонка. Волосы светлые, но не золотые, а тусклые какие-то, так и просятся в глупый крысиный хвостик, белесые брови — уродство какое!... бледные некрашеные губы, глаза унылые, и вообще все такое невзрачное, тусклое, обыденное, что хоть кричи, хоть плачь, хоть зашвырни в зеркало сапогами... плохонькими, кстати говоря, сапогами из кожзаменителя, в которых не жалко топать по химической соли на скользких дорогах... Вот такой и запомнит Аню зеркало... очередная идиотская мысль!..
...Скорее бы уже, честное слово! — опротивело все донельзя. Где-то у Вальки были лезвия, а нет, так и кухонный ножик сгодится.
Лезвия отыскались в столе, засунутые в коробку из-под конфет, наполненную всяким хламом, который только придет в голову хранить человеку, вечно считающему копейки.
Теперь — в ванную... Какое брезгливое удивление было написано на лице самодовольного барчонка Сергея, когда Анечка привела его сюда помыть барские ручки... В крохотном закутке (даже стиральную машину негде поставить!) слабо горела лампочка — еще одно проявление жестокой Валькиной экономии: чем меньше ватт, тем лучше. Местами колотая плитка, потертый бугристый линолеум, обшарпанная сантехника — ржавый налет въелся намертво, несмотря на регулярное отдраивание, и старые трубы в хомутиках...
На всякий случай закрыться на крючок — Вальки дома нет, но... Или это просто стремление отгородиться, побыть в своем мире, в замкнутом пространстве, не поделенном напополам с мачехой, потому что в квартирке негде развернуться? Теперь включить воду. Все-таки с водой не так страшно — она живая... Тонкая струйка уныло потекла в раковину. А теперь — в правую руку лезвие, и подносим ее к левому запястью...
На бледно-розовой коже с голубыми прожилками расцвела тонкая красная ниточка и мгновенно окрасилась кровью. Не очень-то и больно. И даже не страшно... Только немного странно — жизнь уходит, и даже не жалко, пусть себе уходит... незаметно. А если сунуть запястье под воду, то и вправду незаметно. Аня присела на край ванной. Вот так бы и заснуть, и увидеть сон, один из любимых снов, что так радостно тревожил воображение, правда, приходил нечасто — раз в год, а то и реже... Какой-то незнакомый фантастический город, торжественно замерший на равнине, а в городе осень, и день вроде не солнечный, а почему-то от этой картинки спокойно и радостно.
Глупый Сережка... самое ужасное то, что он так и не понял, что случилось. И не поймёт... Потому что и не думает... Явственно представилось, как он сидит сейчас перед плоским экраном своего любимого домашнего кинотеатра... любимого... А может, родители усадили его за лекции... Однажды Аня смотрела, как он учит лекции, смотрела со счастливой — до слез — почти материнской нежностью: светлая голова чуть наклонена, брови решительно сдвинуты, губы сжаты... Неизменно трогающее женскую душу сочетание в родном лице черт мужчины и мальчика. Сережка, Сереженька...
Аня вытащила руку из-под крана. Сильно течет... Нет, держать под водой как-то спокойнее.
Тонкая струя лилась ровно. С двух сторон огибала запястье, раздваивалась, становилась розоватой, бесшумно ударяла в раковину и с тихим, песочным шорохом уходила в трубу. Аня тупо смотрела перед собой, безразлично ожидая наступления вычитанных где-то симптомов: слабости, головокружения... Нет, пока ничего. Как тихо-то, господи, как спокойно, и никого не нужно, и сидеть бы так долго-долго, пока... ну, одним словом — пока. И проснуться в торжественном осеннем городе из полузабытых детских снов.
Ухо уловило слабое царапанье ключа. Чёрт!
Валька...
Тихое умиротворение, похожее на приятную сонную истому, растеклось мелкими струйками, как розоватая водица в раковине... "И что ей на работе не сидится? Принесло же... День и ночь над душой стоит, и даже сейчас..." — обреченно думала Аня, уже понимая, что все было зря: и горькая решимость, и продуманные сборы, и полное одиночество, полная свобода от всех и вся, открывшаяся Ане здесь, в обшарпанной ванной родной квартирки.
"Приговорена к жизни", — не к месту промелькнула фраза, радужно засветилась, на мгновенье показалась чужой, взрослой и красивой, и тут же померкла. О?ру-то сейчас будет... Почему-то ничего не хотелось так сильно, как тишины.
С налету распахнутая дверь, взвизгнув, ударилась о шкаф в прихожей, послышался глухой стук и запыхавшийся, какой-то настороженный Валькин голос:
— Аня! Ты дома?!
Аня не отзывалась. Ей овладело тоскливое безразличие: пусть делает, что хочет, хуже всё равно не будет.
— Аня! — не снимая сапог, Валька ринулась по коридору, проскочила мимо ванной, хлопнула дверью в комнату. — Аня! — продолжала звать мачеха.
"Вот дура-то, — без всякой злости, безразлично ругнулась Аня. — Не видит, что свет включен..."
— Аня! Ты в ванной? — голос зазвенел у самой двери. Додумалась все-таки, а может, увидела желтую щелку в двери.
Аня не отзывалась. Детская мстительность? Взрослая жестокость? Кажется, это было даже приятно...
— Анечка? — в голосе Вальки забилась тревога. — Анечка, ты купаешься? — тревога явно переходила в панику. — Аня! Ответь мне! Тебе плохо?! — Валя отчаянно замолотила кулаками по двери.
Хлипкая дверь сотрясалась от ударов. Железный крючок смешно подрагивал.
— Ох, что же делать... — послышался сдавленный полустон. Суматошно затопали каблуки. Лязгнула металлическая дверца, какой-то тяжелый предмет с грохотом упал на пол, послышался скрип отодвигаемой табуретки, какой-то скрежет — и снова металлический звук. "Что-то ищет..." — машинально отмечала Аня.
Каблуки вновь резво застучали...
— Аня! — со слезами в голосе крикнула Валентина и залепетала — уже не Ане, а себе, для самоуспокоения. — Так... давай-ка мы его подденем...
Аня поняла, что — всё. Вот сейчас перед ней предстанет Валька: в первую секунду — приходящая в себя от шока, а затем — впавшая в истерическую ярость. В дверь зловеще просунулось лезвие ножа, крючок вскинулся, неохотно выполз из петли, перевернулся и затрепыхался на гвоздике-основании. Валька рывком распахнула дверь, перед Аниными глазами навязчиво встали ненавистные зеленые обои в коридоре, и в проеме нарисовалась взъерошенная, красная, зареванная Валька.
— Аня... — еще не соображая, кинулась она к сидящей на ванной девушке.
Аня не поднимала головы. Затекшая рука на краю раковины вдруг заныла, тупой иглой кольнула боль в порезанном левом запястье. Как странно — а было ведь совсем не больно...
— И-и... — то ли шумно вобрала воздух, то ли сипло взвизгнула Валька.
Заметила — поняла, но еще не знает, как реагировать, — пришла в себя, как рыба, широко вдохнула ртом — и завопила благим матом:
— Что ты делаешь?! Дай руку, идиотка!
В голосе — ужас, ужас нормального человека перед еще не знакомой опасностью: почему-то орать — легче, а тишина гнетуще давит на плечи и лишает сил.
— А-а... — выдохнула Валя, увидев сочащуюся кровь.
...Нет, что ни говори, мачеха — разумная женщина, поняла, что воспитательные меры следует отложить на потом. Сухо и четко, по-военному, она бросила Ане:
— Так. Я сейчас, — подхватилась и ринулась из ванной.
Грохот, стеклянный стук каких-то пузырьков, мягкий шорох... Валька появилась почти сразу же. В руках — бинт, кусок ваты, желто-синий пояс от домашнего халата и ножницы — и как успела все это ухватить за несколько секунд и домчаться туда-обратно?
— Руку дай!
Аня безвольно вытащила из-под крана порезанную руку. Валя размяла ватный кусок, сделав что-то типа подушечки, завернула в бинт, клацнула ножницами. Аню запоздало удивила не свойственная Вальке собранность и четкость движений... Валя крепко примотала подушечку к ране.
— Согни в локте!
Аня вяло подняла запястье — рука словно онемела. Валька еле слышно охнула и поправила руку, туго связав поясом верхнюю и нижнюю части руки.
— Руку держи кверху. Вот так. Не двигай, — приказала Валька. — Идти можешь?
Аня поднялась. Секунду постояла, переминаясь с ноги на ногу. Вроде ничего.
— Пойдем на диван.
Аня вполне самостоятельно двинулась в комнату. За ней вплотную двинулась Валька, готовая подхватить в случае чего. Идти и в самом деле было тяжело, и Аня покорно опустилась на диван.
— Ты как? — напряженно спросила Валя.
— Нормально, — прошептала Аня.
Но Валя уже не слушала, что-то соображая.
— Скорую надо, — вполголоса сказала она.
— Не надо... — как эхо, отозвалась Аня.
И тут... отступившая перед страхом и четкой сиюминутной задачей ярость, подпитанная облегчением от того, что — слава Богу, вроде обошлось! — лавиной ринулась наружу.
— Да что ты понимаешь?! — завопила Валентина. — Дура, идиотка, ненормальная! А обо мне ты подумала?! О ком ты вообще думаешь, кроме себя?! Что, совсем крыша пое... — Валька осеклась и замерла с глупо перекошенным ртом. Аня всё поняла... применительно к ней, Ане, расхожее сочетание "крыша поехала" вполне могло оказаться не только метафорой... Стоит небось и боится: осталась одна с падчерицей-шизофреничкой, и как теперь жить вместе, в одной квартире?!
— Так... — Валька подскочила к телефону на столике.
Как противно... как глупо... сейчас врачи припрутся... Отчего-то клонило в сон. Аня опасливо покосилась на руку — нет, бинты пока белые, кровь не просочилась. Какой же он прилипчивый, какой он... человеческий, ее страх перед кровью, порезами и врачами. И от этого страха пришло запоздалое понимание того, что Аня уже — здесь, и одинокая свобода осталась позади, а впереди будет жизнь, абсолютно ненужная, но все-таки жизнь, которая как-то пытается войти в колею.
— ...Кононова Анна Сергеевна... Тысяча девятьсот семьдесят девятый... дом двадцать семь, квартира двадцать девять... я перевязала... — доносился сбивчивый Валькин голос. Аня закрыла глаза.
Анна Сергеевна... Ее отца, которого она видела от силы десять раз за всю свою сознательную жизнь, тоже зовут Сергеем...
Валентина так и осталась сидеть у телефона, но, слава богу, утихла. Вот и хорошо.
Сколько времени продолжалось полусонное оцепенение, Аня не заметила. Очнулась она от надрывного звонка в дверь и голосов в прихожей.
Врачиха, усталая тетка в возрасте, неумело намазанная дешевой косметикой (почему Ане сегодня так явственно видится окружающее убожество? Вроде, и не должно бы, ведь все привычно, привычно), деловито направилась к Аниному диванчику.
— Что у нас случилось? — неприветливо поинтересовалась она. Будто бы не видно.
— Я готовила еду, вдруг голова закружилась, я упала и порезалась, — равнодушно выдала Аня очевидную ложь.
Врачиха недоверчиво скользнула по Аниному лицу, затем испытующе посмотрела на Вальку. Валька молчала.
— Раньше такое было? — сухо спросила тетка и полезла за аппаратом для измерения давления.
— Вроде нет, — Аня слабо пожала плечами.
Синтетическая ткань неприятно обвилась выше локтя по правой, здоровой руке, сочно чмокнули липучки, холодная кругляшка приятно ткнулась в локтевой сгиб, и Аня почувствовала, как натянувшаяся материя туго сдавила руку.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
