F20.Балансировать на грани

   — Как у тебя на работе? — наконец, спрашивает Катя. Вопрос мог бы показаться обычной попыткой поддержать разговор, но я сразу понимаю, что Катя имеет в виду именно события пятимесячной давности.

   — Сейчас уже все в норме.

   — А отношения с начальством?

   — Сергей не смог меня уволить, потому что я единственная, кто был в курсе всех деталей договора с москвичами, — усмехаюсь я, вспоминая метания шефа. — Сейчас, кажется, он стал относиться спокойнее. Страховка покрыла убытки, мы практически ничего не потеряли, — моя способность прятать ложь за улыбкой — врожденная. Кроме того, лгать о работе я умею восхитительно, слишком часто данное умение помогало нам остаться на плаву, особенно когда компания только зарождалась.

   — Мы очень боялись, что тебе придется уйти следом за Олегом.

   — Первое время было непросто находиться в офисе, но нам с Олегом нужны были деньги, я не могла просто развернуться и уйти.

   — Отец предлагал помощь. Олегу следовало взять деньги хотя бы на лекарства.

   — Катя, я же сказала, что мы справимся сами. — Совершенно ясно, что Катя выступает сейчас в роли разведчика, засланного ее родителями на территорию "противника", чтобы выведать беспокоившую их информацию.

   — Аля, нет ничего плохого в том, чтобы принять помощь от близких людей, — произносит она наставительным тоном Николая Николаевича, который всегда говорил так, словно его слова являются истиной в последней инстанции. Вероятно, Катя долго тренировалась перед зеркалом. Представляя себе ее репетиции, я начинаю злиться, не отдавая себе отчета в том, что перегибаю палку.

   — Катя, ты и твои родители можете сколько угодно навязывать мне свою "медицинскую" точку зрения, я не сдам Олега в психбольницу. Последние недели он чувствует себя много лучше, чем раньше. Мы справимся сами.

   — Да ты посмотри на себя!

   — То есть?

   — На кого ты стала похожа. Похудела килограмм на пять — не меньше. Постарела. — Видимо, на моем лице отражается некоторая гамма эмоций, заставившая Катю быстро добавить: — Ты никогда не выглядела старше двадцати семи. — И продолжила дружелюбнее: — Аля, мы прекрасно знаем, насколько тяжело жить с больным человеком. Пойми, что ты не одна, мы можем помочь. Скажу больше: мы обязаны помочь, потому что он наш родственник, а ты ему ничего не должна.

   — Зато он вам должен, да? — Наполненный на одну треть вином бокал пикирует сначала мне на колени, а потом на плитку, после чего звонко трескается, расщепившись на три части. — Несчастные родители, у сына которых поехала крыша! Проглотив позор, они вынуждены тащить на себе безнадежного шизофреника, откупаясь от своей совести самыми дорогими таблетками, которые, вероятно, должны заменить ему заботу близких. Так, да? Ты тоже считаешь, что Олег тебе должен что-то? — взрываюсь я.

   — Аля... — Катя соскакивает следом за мной со стула и начинает махать руками.

   — Хочешь знать, что я на самом деле думаю? Это только вы виноваты в том, что он заболел. Когда из-за своей ошибки Олег потерял единственного по-настоящему близкого человека, вы все отвернулись от него. Переложили ответственность за его жизнь на плечи врачей, заменили любовь и поддержку нейролептиками.

   — Все, я ухожу. — Катя направляется к двери, но меня не остановить:

   — Послушай меня и запомни раз и навсегда. Олег вам ничего не должен. Он мой, слышишь? Мы справимся сами со всеми рецидивами, которые нам уготованы, накопим на лекарства и решим, что для него лучше, а что нет. И ты, и твои родители можете перестать, наконец, мучиться угрызениями совести, я о нем позабочусь.

   — Ты одна не справишься. — Катя резко оборачивается. — Алька, он уже подставил тебя на работе, ваше самолечение приведет к тому, что он забудет выключить утюг или газ, спрыгнет с балкона, наглотается таблеток или порежет вены, как это случилось в прошлые разы. Ты понятия не имеешь, с какой проблемой столкнулась. И отказываешься слушать что-либо. Мы заботились об Олеге так, как было нужно. Заметь, каким он был, когда вы познакомились, и каким стал сейчас.

   — Он не ляжет в психушку, — отрезаю я.

   — Ты один раз уже взяла на себя ответственность, и ваша фирма потеряла бешеные деньги. Хотя мы тебе говорили. И я говорила, и папа. Да все! Виновата только ты.

   — Я знаю. Да поймите уже, наконец, что это была случайность. Он всего лишь забыл сменить пароли, что могло произойти с кем угодно. Нам просто не повезло. Если бы он не болел, то никто бы и не подумал раздувать из этой ситуации скандал. Знаешь, я сама часто уже в машине пытаюсь вспомнить, выключила ли плиту, и возвращаюсь в квартиру проверить. Так давай и меня положим на пару недель в больницу?

   — Аля, он обречен. Раскрой глаза. Он убил человека и никогда себе этого не простит. Это истина, которая существует независимо от того, принимаешь ты ее или нет.

   — Катя, абсолютно все врачи ненамеренно убивают. И я могу поставить свою душу в споре на то, что от ошибок твоего отца не раз отбывали на тот свет пациенты на операционном столе, просто об этом никто так и не узнал. Олег ошибся, в результате чего он лишился Алины, потерю которой так и не смог до конца пережить. Но ему обязательно станет лучше. Он сам так говорит, и я буду верить ему, а не вам.

   — И ты думаешь, что у тебя получится что-то такое, что не получилось у лучших врачей?

   Далее одновременно случаются сразу три вещи. Щелкает замок входной двери, пронзительно звонит сотовый Маши, а мой взгляд падает на осколки разбитого бокала. Осколки моей жизни, которая крошилась при соприкосновении с титановой проблемой бесконечно любимого мною мужчины. Олег появляется в дверях.

   — Что здесь происходит?

   — Я уронила бокал, — говорю, поджимая нижнюю губу, с трудом сдерживая слезы.

   — Аль, только не плачь. — Олег подходит и крепко меня обнимает. В последнее время, когда у меня уже не хватает сил сдерживать слезы, я бью посуду и рыдаю над осколками. Он верит, что причина в разбитых чашках.

   Его свитер холодный, как и руки, которыми он меня прижимает к себе. Как всегда большой, прохладный, чокнутый, но самый понятный мне из всех окружающих людей. Крепче вцепившись в воображаемый мной канат, я спрашиваю:

   — Ты купил вино?

   — Вино? — удивленно переспрашивает он.

   И я больше не могу сдерживать рыдания.

* * *

ГЛАВА 18. Олег

Свет от настольной лампы создает причудливые тени на стене. Вернее, благодаря искусственному свету я, погруженный в темноту спальни и лепящий фигурки из бумаги, вырванной из моих старых дневников, созидаю театр, одновременно являясь режиссером и кукловодом. Лучше всего мне удается костер. Для этого я сминаю несколько листов вместе. Некоторое время катаю их между пальцев, чуть вытягивая вдоль и — вуаля — костер, призванный согревать бумажных человечков и животных, готов.

   Обрывки воспоминаний о моем глубоком детстве сводятся к тому, как отец обучал нас с Катей основам оригами. Много времени было потрачено на это занятие, особенно когда выключали свет в квартире, и делать было совершенно нечего. Папа, по традиции игнорируя диван, садился прямо на пол, приглашая нас с Катей устроиться рядом, и мы втроем мастерили розы, кораблики, драконов, собачек и прочих участников задуманных событий, а потом с помощью фонарика инсценировали представления. Какими бы ни были сюжеты наших историй, рано или поздно главные герои попадали в беду, и были тяжело ранены, например, в результате сражения с динозавром. И каждый раз, в самый последний момент, когда надежды на спасение не оставалось, появлялся я, то есть, мой бумажный человечек. Он был врачом, как отец, в смысле мой отец. Отважный доктор, преодолевая мыслимые и немыслимые препятствия на своем пути, добирался до места схватки, быстро расправлялся с врагами (если враги не хотели, чтобы мой герой с ними быстро расправлялся, я начинал громко жаловаться, после чего мама приказывала, чтобы папа с Катей сделали по-моему), и вылечивал остальных героев. У меня всегда была цель — помочь, спасти, именно ради нее совершались подвиги. Я бредил врачеванием лет с трех, как говорит мама. Мечтая стать похожим на отца, я бинтовал Катиных кукол и прикладывал к их пластмассовым телам стетоскоп, заметьте, настоящий.

   — Олег, ужинать будешь? — Магию момента развеивает свет из коридора, когда Аля распахивает дверь спальни.

   — Не сейчас. Я занят, — отвечаю не грубо.

   — Чем же? — она плотно прикрывает за собой дверь и подходит.

   — Смотри, что у меня получается. Перед тобой поляна, видишь? В центре нее горит костер, — указываю на темную стену, освященную неровным овалом.

   — А это ящерица?

   — Нет, собака.

   — Совершенно не похоже на собаку.

   — Вообще-то я более двадцати лет не занимался ничем подобным. Не придирайся.

   — Хорошо. — Аля обнимает и прижимается к моей спине. — Ты подумал над моим предложением?

   — Каким? — Делаю вид, то не понимаю о чем она, сам же внимательно рассматриваю собаку-ящерицу, пытаясь понять, что не так, почему у поделки получились такие короткие передние лапки.

   — Насчет бизнеса. Ты уже полгода ничем не занимаешься, а у нас свободная квартира простаивает. Помнишь, я показывала тебя приблизительный подсчет прибыли, если мы начнем ее сдавать посуточно? Местоположение удобное — хоть и не центр города, но рядом с остановкой.

   — Сначала нужно сделать ремонт, обставить ее, дать объявление. — Прикидываю объем работы.

   — Вот именно. Дел море, а я со своими проектами и без того ничего не успеваю. Машин бывший молодой человек как раз занимается сдачей квартир в аренду. Он неплохо зарабатывает.

   Киваю Але и сметаю все свои поделки в пакет, который несу к мусорному ведру. Мое главное увлечение последних пары месяцев кажется глупым и детским, когда речь заходит о деньгах. Если бы Аля только знала, как сложно думать, когда бесы в голове водят хороводы и поют песни, причем не попадая ни в одну ноту. Вероятно, это потому, что у меня у самого нет музыкального слуха, откуда ему появиться у моих демонов?

* * *

   Они постоянно шепчут что-то, причем все разом и в оба уха. Раньше они просто повторяли за мной слова по нескольку раз, создавая аналог эхо, словно я говорил в пустой огромной комнате или пещере. Теперь они стали наглее. Шепчут, шепчут, шепчут, а не разобрать ни предложения, ни мысли.

   { Срочно позвонить и заказать банк уже давно закрыт, но нужно пойти на балкон и взять свечу. }

   И лишь на балконе я понимаю, что свечи мы храним в коридоре на верхней полке, а в коридоре меня осеняет, что свечи мне и вовсе не нужны. Бесы, захватившие мою душу, внушают мне свои мысли.

   Я смотрю на Алю, читающую книжку на диване. Она очень похудела за последнее время, потому что я стал плохо за ней ухаживать, не могу контролировать, обедает она в офисе или нет. Даже вход в здание "Flowers" мне заказан, после того, как я забыл тем страшным вечером сменить пароли, и какие-то умельцы, которых поймали через пару недель, отформатировали наши сервера, лишая нас написанного за последние пару месяцев кода. К счастью, моя официальная должность в компании не подразумевала какой-либо материальной ответственности, поэтому Сергей не смог подать в суд.

   Ее волосы собраны на затылке в небрежный пучок мягкой резинкой, растянутые домашние штаны облегают круглую попку, приглашая погладить или даже легонько шлепнуть. Аля лежит на животе, и носок ее левой ножки, спрятанный под шерстяным цветастым носком, чертит произвольные фигуры в воздухе. Она хмурится и делает пометки на полях. Аля не показывает мне, что именно читает, но я и так знаю, что это очередная книга о шизофрении. В последнее время она стала слишком активно интересоваться моим заболеванием и методами лечения.

   Она поднимает голову, широко улыбается мне и посылает воздушный поцелуй розовыми мягкими губами. Уже два года, как я единственный ежедневно пробую эти губы на вкус, вдыхаю аромат нежной кожи, ощущаю влажность ее возбуждения. Аля мне не изменяет, несмотря на мою затянувшуюся депрессию. Она сама так говорит, и я ей верю. Пока что верю.

   Улыбаюсь в ответ и опускаю глаза в свою книгу, но тут же снова поднимаю, когда Аля окунается в чтение. В груди екает, а в голове раздается хлопок, словно все мои бесы разом ударили в ладоши.

   {Взять со стола пульт от телевизора и подоконник заставлен цветами, которые кричат, не переставая, и мешают нам спать. }

   Разозлившись, я хватаю пульт и решительно подхожу к подоконнику, резко отдергиваю штору и понимаю, что там нет никаких цветов. Вообще в квартире Али не имеется растений. Оборачиваюсь и смотрю на нее. Как они могут мешать нашему с Алей спокойному сну, если их не существует? Вопрос ставит в тупик.

   Подобные слуховые галлюцинации, или, говоря проще, голоса в голове, впервые появились после того, как мой несчастный организм напичкали таблетками.

   — Олег, почему ты на меня так смотришь? — Аля приподнимается на руках, она уже не улыбается.

   Неужели она подмешивает в мою еду лекарства? Делаю шаг назад, упираюсь спиной в стену и вздрагиваю. Она каким-то образом узнала, что я не пью нейролептики, и теперь пичкает меня ими тайно. О Боже.

   — Олег, что случилось? Не пугай меня, пожалуйста, — она привстает на колени, ее домашняя майка сползла с плеча, практически полностью оголив аккуратную левую грудь с напряженным сосочком, но меня сейчас волнует другое. — Олег?

* * *

ГЛАВА 19. Аля

      Контролем называется процесс ,обеспечивающий достижение цели.

   "У меня все под контролем. А ты обещала мне верить".

   Посуда в нашем доме бьется почти каждый день. Каждый чертов гребанный день, когда он со мной не разговаривает, грустит, начинает вдруг говорить сам с собой.

   Что есть контроль, когда нет цели? Разве можно что-либо предпринимать, когда ты не знаешь даже примерных координат пункта назначения? Я понятия не имею, в какую сторону мы движемся, и движемся ли.

   "Нет ничего страшнее, чем увидеть своего ребенка в луже его собственной крови", — сказала мне как-то его мама.

   Своих детей у меня пока нет, поэтому, допускаю, что я не смогу до конца понять чувства Инны Викторовны, могу лишь сказать, что мне не довелось испытать в жизни нечто ужаснее, чем каждый день замирать напротив входной двери в квартиру, психологически настраиваясь увидеть своего любимого мужчину мертвым или умирающим. Отказывающимся жить. Бросающим меня.

   Каждое утро, перед тем как уйти на работу, я целую голову Олега: лоб, виски, затылок, макушку — в зависимости от положения, в котором он спит. Олег не знает об этом маленьком ритуале, но я всей душой надеюсь, что наполненные заботой касания моих губ помогут ему разгладить колючие, доставляющие дискомфорт мысли, прояснить затуманенные лекарствами эмоции.

   Я живу с человеком, мечущимся от депрессии к маниакальной заботе обо мне по сто раз на дню. Как я могла раньше не замечать странностей его поведения? В какой момент его курс на выздоровление поменялся? В одну из сотен ситуаций, когда он, не думая о себе, о своем балансирующим над безумием рассудке, словно щитом заслонял меня от внешнего мира?