Бортовой

У него голос ломается. Возраст... Только сейчас я сообразил, что под голограммой у меня металлокомпозитный "скелет", и сын не мог его не почувствовать.

— Да, малыш, я теперь... такой, — надеюсь, моя усмешка вышла не слишком виноватой. — Здесь есть где присесть, поговорить?

— Пойдём в парк.

Вот эта маленькая аллейка, засаженная деревцами и кустами — парк? Хотя, да: большие экозоны на такой станции не разместишь, неэффективно. Зато можно отделять кварталы такими вот узкими парками. С дорожками, вымощенными пластиковыми, под древний кирпич, плитками, статуэтками, скамеечками и непременными мамами-бабушками, выгуливающими совсем крохотных малышей. В этом мини-парке даже фонтанчик имелся. Единственное отличие от земного скверика — отсутствие птиц и наличие неприметных столбиков климат-контроля. Рабочий день ещё не окончен, и потому не было большой проблемой найти пустую скамеечку.

На борту "Арго" я долго размышлял, с чего начать разговор с сыном. Напридумывал кучу фраз, навоображал этот разговор в лицах... а потом взял и стёр всю эту дребедень.

— Когда дед рассказал вам? — негромко спросил я, проводив взглядом почтенную старушку, катившую перед собой коляску с внуком. Или с правнуком.

— После того, как нас перевели сюда, — сказал Серёжа. — Собрал всех и сказал: так и так, Миша... то есть ты жив, но в компьютере. Бабушке аж плохо стало, я за её лекарством в комнату бегал. Она потом требовала, чтобы мы звонили на твой корабль, хотела говорить с тобой. Дедушка её еле успокоил.

— А ты? Не разочаровался?

— Па, не говори глупости, — совершенно серьёзно сказал мой четырнадцатилетний сын. — Знаешь, как я обрадовался? Только дедушка взял со всех слово, что мы никому... говорит, ты засекреченный. Тяжело это — молчать. Но всё равно я обрадовался. Ты живой, это главное. А в каком виде — мне, если честно, пофиг.

— Да уж, не каждый может похвастать отцом-компьютером, — рассмеялся я — и это был смех облегчения. Какой камень с души... — Но учти, гонять игрухи на моём ядре не дам. Мне Тома за глаза хватает, тот ещё геймер.

— Что, дядя Том до сих пор с тобой летает? — улыбнулся Серёжка. — А дядя Радик?

— Радик погиб, — воспоминания о друге, которого уже не вернуть, отозвалось глухой болью. — Тогда, на "Меркурии".

— Извини.

Неожиданно возникшую паузу заполнила стайка школьников обоего пола — ровесников моего пацана. У одного из них на хиповатом браслете громко играла минусовка популярной молодёжной песенки, и компания не слишком стройным хором весело голосила под неё. Некоторые даже пританцовывали, не обращая внимания на осуждающие взгляды бабулек. Дома их ждут уроки, и до вечера ещё надо дожить, не помирая от скуки. Потому путь от школы до станции монорельса подростки старались скрасить любым доступным способом. Я уловил взгляды, брошенные двумя или тремя мальчишками на моего сына. Взгляды были завистливыми: наше сходство бросалось в глаза, а иметь родственника в чине капитана космофлота — это круто. Наконец развесёлая компания втянулась в круглое прозрачное здание — лифт монорельса — и в парке снова воцарилось благочиние.

— А мама? Как она?

— Мама... — мне не понравилось то, как тяжело вздохнул и отвёл взгляд Серёжка. — Сложно сказать. Она сидела так, неподвижно. А потом пошла в свою комнату и ревела, как девчонка... Не знаю, па. По-моему, она испугалась.

С одной стороны, испуг Инны можно понять: покойник воскрес. Но с другой... Почему-то в глубине моей бессмертной души возник ледяной комок. Честно говоря, я тоже боялся.

Подозреваю, что разговор с женой будет тяжёлым. Мы с ней оба изменились за это время, и в какую сторону, ещё неизвестно.

...Угощение, вино, радость встречи...

Я опять раздвоился. Впрочем, теперь это моё привычное состояние.

Одна часть меня, как ни в чём не бывало, участвовала в семейном застолье, почти как в старые добрые времена. Разве что снедь и выпивку мог только нюхать. Другая — ощущала пустоту. Будто стоишь на краю пропасти, и всего один шаг отделяет от полёта вниз.

Страх в её глазах. Хорошо скрываемый, подспудный, давящий страх.

Инна слишком умна, чтобы показывать его или устраивать истерики, но меня это не обманет. Она боится.

И боится она — меня.

Наверное, её бы не остановило ни то, что я не человек, ни то, что, говоря условно, могу с ней теперь только дружить. Но в её глазах я увидел своё отражение. То, чем я стал в действительности.

Я больше не тот, кого Инна любила все эти годы. Тот Михаил Кошкин умер два с половиной года назад. Она похоронила и оплакала его. Вместо того, похороненного и оплаканного, внезапно возник из небытия чокнутый компьютер с раздутым самомнением и плохо залеченной социопатией. Я могу быть непредсказуемо опасен, и Инна это чувствует. Спасибо хоть на том, что не пытается "уберечь" Серёжку от общения с таким отцом.

Мама.

У неё всегда было неважное здоровье, какие-то проблемы с наследственностью из-за проживания предков в зоне экологического бедствия. Отец всю жизнь берёг её от сильных переживаний, но от всего на свете уберечь невозможно.

Маме было всё равно, из чего я теперь сделан. На то она и мама, чтобы любить своих детей без всяких условий, такими, какие они есть. Она была счастлива уже потому, что я был рядом.

Отец... Ну, здесь и так всё ясно.

Брат, Валька. Сколько себя помню, всегда был высокомерным и честолюбивым. Зато и требования к самому себе предъявлял запредельные. Потому он полкан, а я всего лишь капитан. Но даже у него подозрительно блестели глаза, когда мы увиделись ...лично.

О Серёжике и речи нет. С сыном мне крупно повезло.

Говорят, бывает на свете и такая любовь, которую не может разрушить ничто. В истории моей семьи она не редкость. Но мне, видимо, не так повезло, как моим прадедам и прабабкам. Мы с Инной стали друг другу чужими.

Не заслужил другого, наверное.

Что ж, придётся жить с этим дальше.

Пусть Инна строит свою жизнь так, как пожелает, я избавлю её от страха, который она испытывает передо мной. Не мы первые, не мы последние. Но, чёрт возьми, почему не повезло именно нам? Может, мы ошибались изначально, приняв друг друга за тех, кого ждали на самом деле?

Я-то этого уже точно не узнаю.

— Па.

— Что, малыш?

— Я тесты сдавал... В общем, я попадаю в программу предподготовки в лётную академию.

— Так рано? — удивился я.

В городе была "ночь": искусственное солнце сделалось искусственной луной, достаточно яркой, чтобы освещать улицы и микропарки. Народу меньше не стало, но сейчас не было видно спешащих деловых людей и нелюдей. Гуляли парами, гуляли компаниями, гуляли в одиночку. Где-то звучала ритмичная танцевальная музыка, виднелись отблески световых эффектов. И ещё одно отличие: с наступлением темноты на улицах стало заметно больше патрулей безопасников. Как ни верти, а деловой и научный центры совмещены с военной базой — дабы никого не вводить в искушение. А где военная база, там солдаты в увольнительных и самоволках. И не только солдаты. То есть присутствие безопасников совсем не лишнее.

— Мне сказали, у меня реакция уникальная, — хмыкнул сын. Мы не спеша направлялись к станции монорельса. — Буду, значит, тоже космическим пилотом.

— Мама не против?

— Была против, дедушка повлиял, теперь нет. Только говорит, чтобы я был осторожнее и не лез во всякое... Па, ты не обижайся на неё, хорошо? Как нам рассказали про "Меркурий"... и про тебя... Маму как будто выключили. Ну, или что-то вроде того. Я не знаю, как сказать. Она с тех пор вообще всего боится.

— Что ты, сынок, я не обижаюсь, — грустно улыбнулся я. — Это тебе впору на нас обижаться, что не смогли... не потянули...

— Да ладно, — сын пожал плечами. — Что я, маленький, что ли?

Время уже к одиннадцати вечера. Через полчаса я должен быть на КПП, причём с бутылочкой литра на три и тортиком размером с колесо от карьерного грузовика. Сегодня мой второй день рождения. Нет, не потому, что я вселился в искусственное двуногое существо и разгуливаю по станции. Сегодня, впервые в этой, новой жизни я окончательно поверил, что я — человек.

Пусть и слегка двинутый, но человек.

Спасибо моим родным и друзьям за то, что помогли найти путь к самому себе. А путь к звёздам и далёким планетам я уж как-нибудь проложу.

Сон разума

Два месяца в доке. Два месяца.

Такой долгий отстой при полной исправности корабля — нонсенс. Но мы вообще... за гранью нормального.

Исследователи космоса, м-да.

Мне ничего не говорили о предстоящей модернизации оборудования, и потому поначалу я готовился к обычной исследовательской миссии. Но в один прекрасный день док взяли под усиленную охрану и подвезли несколько контейнеров с разнообразным барахлом непонятного назначения. Мне, что самое интересное, ни словечка. Я разозлился, выгнал технарей, задраил все люки и объявил, что, пока мне не предъявят соответствующие документы и спецификации, на борт "Арго" никто не поднимется. Я догадывался, что случилась самая обыкновенная нестыковка в действиях двух ветвей одного ведомства, однако свои права тоже знал. Полковнику, что сопровождал груз и команду техников в армейских комбинезонах, моя реакция не понравилась, но он понимал, что на моём месте действовал бы точно так же. Требуемые документы были оперативно запрошены и предъявлены, военные техники получили доступ на борт и принялись монтировать... Боже мой, чего тут только не было! Дальнобойные сканеры, два независимых блока дальней связи, новейшая система сканирования пространства по ту сторону туннеля, вооружение — как явное, так и скрытое, как наружное, так и внутреннее. Полный перечень впечатлял. Я о таком наборе и мечтать не мог. То ли мой рапорт попал в нужное время нужному человеку, то ли начальство, сложив два и два, наконец само сообразило, что одиночный корабль в неисследованном секторе космоса — лёгкая добыча для негодяев разного пошиба. Теперь меня превращали в подобие эсминца, но в корпусе гражданского корабля.

Я довольно быстро привык к андроиду, перестал раскачиваться во время ходьбы, и постепенно настраивал его сенсоры, чтобы вернуть себе почти нормальное ощущение окружающего мира. После двух с лишним лет жизни космическим кораблём это оказалось непросто. Помогало, прежде всего, общение с семьёй, с товарищами по несчастью... то есть, по экипажу, с начальством, со службой безопасности, со штатными психологами, и так далее. Выход из не такого уж большого мирка корабля в кусочек человеческого мира, как все они дружно уверяли, сказался на мне благотворно. На чём основывалось сие утверждение, не знаю: лично я никаких радикальных перемен не ощущал. Разве что ушло стремление к недобрым шуточкам и демонстрации своего машинного могущества. Может, они об этом?

Как-то само собой вышло, что наши родственники, которых поселили в одном квартале, быстро наладили общение между собой. И, когда "Арго" пришло время отправляться в новую исследовательскую миссию, они всей дружной толпой явились на проводы. Понятно, что в закрытый периметр их никто не пустил. Они поступили проще: сняли на полдня ресторанчик и установили прямую связь с бортом "Арго".

Мои пришли все. Кроме Инны.

Ладно. Бог ей судья.

Боль притупилась и больше не мешала нормально работать. Тем более, что ни родители, ни брат, ни сын не отгородились от меня стеной страха. Пожалуй, это было наилучшим лекарством.

— Я подумал над твоими словами... Помнишь Манхэттэн? Да, ты тогда был прав. Наши предки ошибались, и потому проиграли. Тем больше резона сделать правильные выводы из их опыта.

— У меня тоже было время подумать над твоими словами, Стен. Кое в чём ты тоже был прав. Мы с тобой не самые заурядные люди, и можем рассчитывать... каждый на своё место под солнцем.

— Рад это слышать.

— Надеюсь, от меня не требуется ...пока ...предпринимать какие-то решительные действия? Сейчас это было бы несколько неуместно.

— Пока это и не требуется. Но однажды я могу обратиться к тебе с просьбой о некоей услуге и в расчёте на помощь... Честное слово, я в самом деле рад, что ты, поразмыслив, пришёл к тем же выводам, что и я когда-то. Сожалею, что пришлось несколько ускорить ...это событие, но обстоятельства изменились. Нет, прямо сейчас никаких особых событий не произойдёт. И даже когда настанет время, обыватели мало что заметят, а поймут, что происходит, и вовсе единицы. Но однажды, и довольно скоро я снова приду к тебе.

— Договорились.

— Опять на полгода, — бурчал Том, просматривая карту сектора и список возможных целей. — Наверняка опять притащимся на станцию раньше срока. Майк, не знаешь, почему нам так везёт?

— Если это везение, то я — кофеварка, — сейчас я сосредоточил всё своё внимание на контроле за системами корабля, андроид пылился в техотсеке. Потому разговаривал с Томом в привычном уже формате внутрикорабельной связи. — Мы не ждём неприятностей, дружище, мы их самым сознательным образом ищем.

— И они радостно идут нам навстречу, — хмыкнул Бэйнс. — Слышь, Майк, у тебя нет ощущения, что мы вот сейчас делаем какое-то дело, считаем себя самыми опупенными первопроходцами, и всё такое, а на Земле эти наши открытия нафиг никому не нужны?

— Так, — если Том завёл такие разговоры, значит, у него в личной жизни опять проблемы. — Откуда пессимизм?

— Майк, наши родные — на станции. Не на Земле. И ты знаешь, почему, — не без мрачной нотки ответил он. — Если они на Земле не могут чувствовать себя в безопасности, значит, там что-то не то.

— Ты только сейчас это понял, да?

— Нет. Я только сейчас осознал ширину надвигающейся задницы.

— Том.

— Что, Майк?

— По-твоему, на Земле, зная об этой ...широкой заднице, ничего не делают?

— Вот не надо меня успокаивать, Майк...

— Я тебя не успокаиваю, Томми, — ответил я по-английски. — Мне тоже, знаешь ли, не по себе от этих новостей. Я хочу сказать, что замес в любом случае будет неслабый. Про бульдогов под ковром больше двухсот лет назад сказано. Но мы с тобой в этой драке всего лишь шахматные фигуры. Пешки... Хотя нет, не пешки. Но и не ферзи. От нас — от тебя, от меня, от наших ребят — мало что зависит. Что можем — делаем. Остальное лучше оставить игроку.

Том набычился, но смолчал, сделав вид, что углубился в работу с картой. Наверное, вспомнил отповедь Эрнеста, когда тот в ответ на его предложения "как нам безопасность корабля обустроить" заявил: "Том, я же не учу тебя, как маршрут прокладывать". Сакраментальное продолжение "...зато каждый встречный лучше всех разбирается в работе службы безопасности" не прозвучало, но здесь дураков нет, все всё поняли правильно. Теперь вспомнил это и обиделся. Он хороший пилот и отличный друг, но тоже страдает старым американским "пунктиком" — стремлением всех поучать. Вроде бы не в начале двадцать первого века живём, и обошлась история с Америкой довольно круто, но "пунктик" у них остался. У кого безобидный, как у Тома, а кому во время учёбы академии и фейс приходилось к тейблу с некоторым ускорением прикладывать. Хорошо, что не наоборот: тот кабачок был старинный, мебель тяжёлая... Тем не менее, я заранее знал, чем это закончится. Том, немного подувшись, скажет: "Ладно, Майк, проехали", — и всё будет как раньше.