Консерватория: мелодия твоего сердца

Я не стала ждать, слов. Что он может мне сказать? Оправдываться? Грейнн Бойл не оправдывается. Да и за что? Вырвав руку из захвата, я отвернулась и быстро пошла в сторону женского общежития.

Дура! Истеричка! Я не понимала, что на меня нашло, но не могла справиться с нахлынувшими эмоциями. Доводы разума, что Грейнн Бойл никогда ничего мне не обещал, тонули в буре обиды. Я чувствовала себя даже не обманутой — преданной. Без предпосылок и аргументов. Просто глупое идиотское, рвущее когтями мышцы чувство, ничем не обоснованное. Да если бы он страстно целовал Каэли, я бы чувствовала себя лучше. Но он не целовал. Он открыл ей душу, позволял помочь. Принимал ее помощь. Не мою.

Я не знала, где заканчивается профессиональная ревность, а где начинается женская. Они сплелись в тугой жгут, скручивающий внутренности. Почему он доверяет ей так, как никогда не доверял мне? Почему он должен доверять мне? Захотелось сжать голову и вытрясти из нее эти мысли. Дура! Всю жизнь осуждала девушек, томно вздыхающих по мужчине, а сама влюбилась в одно хриплое пьяное 'Адерин'...

Уже на пороге общежития я остановилась и, как могла, отерла мокрыми ладонями странно соленые капли дождя с лица.

* * *

Грейнн Бойл, промокший до нитки и злой как обитатели мрака, вернулся в музыкальный кабинет и закрыл за собой дверь. Привалился к ней спиной и скрестил руки на груди, исподлобья уставившись на девушку, стоящую у окна.

— Ну и зачем? — произнес он, старательно изгоняя яростные нотки из своего голоса.

— Что 'зачем'? — приподняв брови, поинтересовалась Каэлеа Муррей.

— Каэли, не делай из меня идиота! — рыкнул в ответ скрипач.

— Успокойся, — голос девушки обрушился на мужчину ведром холодной воды, — она бы все равно рано или поздно об этом узнала. И, поверь, чем позже это случилось, тем хуже было бы для тебя.

— Каэлеа, хорошо бы тебе научиться, не лезть в чужие дела. Я сам вполне способен разобраться со своими проблемами.

Мужчина резким движением оторвался от дверного полотна и прошел вглубь кабинета, чтобы уложить скрипку в футляр.

— Я и не против. Разбирайся на здоровье, — пожала плечами девушка, наблюдая за его действиями.

Грейнн сжал руки в кулаки и упер в стол по обе стороны от футляра и выпалил:

— Почему она вообще так отреагировала на обыкновенные музыкальные занятия?!

— А почему для тебя так значима ее реакция? К тому же, она слышащая, а у нас с тобой не обыкновенные музыкальные занятия.

— У тебя крайне вздорный и взбалмошный характер, ты знаешь? — после короткой паузы произнес оллам.

— Конечно. — Каэлеа иронично усмехнулась, а затем подошла к нему, положила ладонь на его руку и, поймав взгляд, произнесла:

— Грейнн, от того вмешательства не осталось ни следа. Все прошло и больше не вернется. Ты же сам это знаешь.

Оллам замер.

— Знаю, — тихо согласился он.

— Тогда почему ты сам себе запрещаешь быть счастливым? — мужчина открыл было рот, чтобы возразить, но Каэли не позволила. — Не спорь. Я слышу это в твоей музыке.

— Ты не понимаешь. Каэли, — голос оллама стал глухим и как будто надтреснутым. — Дело ведь не только в том вмешательстве. Это не то, что нужно мне и не то, что нужно ей.

— А может, тебе стоит позволить ей самой решить, что ей нужно? — девушка мягко улыбнулась.

Грейнн Бойл нахмурился, в его глазах сверкнула искра. Он решительно закрыл футляр.

— Нет. Некоторые вещи не изменить.

Оллам подхватил футляр со скрипкой и направился к двери. Когда он уже выходил, его остановил голос Каэли.

— Надеюсь, ты примешь правильное решение, Грейнн.

Он не ответил. Дверь чуть слышно скрипнула и закрылась за спиной мужчины.

* * *

Ханлей Дойл стоял на выходе из проулка, прислонившись плечом к кирпичной стене дома, и смотрел на большие стеклянные витрины зданий через дорогу. Керн, конечно, не столица, но тоже был достаточно крупным городом с большим выбором товаров и услуг на практически любой вкус. Мужчина любил проводить выходные здесь, среди людей, не сверливших его обвинительными взглядами за его методику преподавания. Сегодня, помимо любви к прогулкам среди незнакомцев, у него была еще одна причина выбраться в город. И эта причина только что скрылась за дверью одного из магазинов женской одежды, расположенных на противоположной стороне улицы.

Преподаватель усмехнулся и переступил с одной ноги на другую. Он знал, что покупки у женщин занимают приличное количество времени, поэтому, сложив руки на груди, принялся разглядывать улицу, вывески и снующих туда-сюда людей. В какой-то момент его взгляд зацепился за знакомое лицо.

В угловом доме в самом конце улицы была расположена таверна. Не самая аккуратная, но с неплохой стряпней. Одно из тех мест, в котором с удовольствием можно подкрепиться, но даму туда лучше не приглашать. Стекло в двери блеснула второй раз. За знакомым Ханлею Дойлу олламом вышел другой молодой человек. Молодые люди коротко попрощались и, пожав друг другу руки, разошлись. Вернее, студент консерватории отправился вниз по улице, а его спутник какое-то время смотрел тому вслед, а потом собрался последовать примеру приятеля, но не успел. Выскользнув из подворотни словно тень, перед ним встал довольно крупный мужчина неаккуратного вида и с явно разбойничьей рожей. Мэтр Дойл прищурился. Бородатый мужчина что-то говорил молодому человеку, и весь его вид излучал угрозу, однако его собеседника это не особенно впечатляло. Молодой мужчина что-то зло ответил заросшему бородой субъекту и, не заботясь о сохранности собственной спины, отвернулся и направился по своим делам. Его собеседник сжал кулаки, сплюнул в сторону ушедшего, развернулся и быстро пошел вниз по улице, высматривая кого-то в толпе.

Ханлей Дойл нахмурился. Увиденное было не его делом, но ему не хотелось думать, что бандитского вида индивид сейчас высматривает оллама консерватории, а судя по поведению того, так и было. Преподаватель оттолкнулся плечом от стены и стал переходить дорогу, попутно стараясь не потерять из виду объект наблюдения. Оказавшись на широком тротуаре, он снова прищурился от лучей солнца и, высмотрев приметную замызганную временем и явно сомнительными приключениями одежку интересующего его человека, двинулся в след за ним. Но в следующую секунду вынужден был остановиться. Дверь ближайшего магазина резко распахнулась, и он едва избежал чересчур близкого знакомства с ней, выставив перед собой руку.

— Прошу прощения. Я вас не заметила... Ханлей? — из-за двери показалась Каэлеа Муррей. Обеспокоенное выражение ее глаз быстро сменили хитрые искорки. — Что вы тут делаете? Неужели вас интересует женская одежда?

В ее голосе звенели смешинки.

— Да вроде пока не очень. По крайней мере, в смысле покупки, — с ироничной усмешкой ответил он и, закрыв дверь, снова стал глазами искать беспокоящего его человека, но в людском потоке не было никого, напоминающего его или оллама выпускного курса. Ханлей Дойл нахмурился.

— И вас это так расстраивает? — девушка повторила ироничную усмешку мужчины.

— Что? Нет. Каэли, вы всегда такая? — мэтр Дойл смотрел на улыбающиеся губы слышащей и сам не мог сдержать улыбки.

— Да, — легко согласилась оллема и немедленно перевела тему:

— Вы кого-то ищете?

Ханлей Дойл кинул последний взгляд поверх людских голов, а затем посмотрел на девушку и ответил:

— Нет. Просто гуляю.

— Неужели? Я тоже просто гуляю.

Мужчина снова улыбнулся. Но теперь иронию заменило довольство.

— Какое приятное совпадение. А почему бы нам не погулять вместе?

Каэли сделала вид, что думает, а затем хитро прищурилась и произнесла:

— В самом деле, почему бы и нет? Не знаете поблизости хорошего места, где можно было бы перекусить?

— Конечно.

Ханлей учтиво предложил девушке руку, и та ее с улыбкой приняла.

— Насколько я вижу, поход в магазин оказался неудачным? — вежливо поинтересовался он.

— Почему же? Очень даже удачным. Мои покупки доставят в консерваторию уже завтра, — ответила Каэли.

— Покупки... консерватория... Меня терзают предчувствия, что само провидение предрекло мне быть вашим грузчиком.

— Не беспокойтесь, Ханлей, в этот раз я справлюсь сама, — приятно улыбнувшись, ответила Каэлеа Муррей, подумав о том, что большой мужчина будет смешно смотреться с маленькими бумажными пакетами приятного мятного цвета с очень уж узнаваемым дамами — да и многими мужчинами тоже — вензелем.

* * *

День догорал последними проблесками, на землю опускались сиреневатые сумерки, заволакивая обзор дымчатой блекнущей в дали серостью. Санна Линдберг смотрела в окно, обхватив себя руками за плечи. С каждой прошедшей неделей становилось все холоднее. Учебное время давно закончилось, в консерватории было непривычно тихо, и только иногда раздавались непривычно четкие в теперешней тишине окутанные эхом шаги особенно увлеченных студентов. Или особенно нервозных, страшащихся академконцертов, которые должны будут начаться уже с грядущей недели. Череда зачетов и экзаменов пролетит в шуме, легкой неразберихе и волнении. Для студентов. Для преподавателей это пора еще большей бумажной работы. Метресса вздохнула, а в следующий миг почувствовала чужие губы на своей щеке и улыбнулась.

— Маркас, — произнесла она и подалась назад, чтобы опереться о грудь мужчины, — Я не заметила, когда ты пришел.

— Задумалась? — спросил первый проректор, обнимая женщину за плечи и прижимая к себе.

— Да, — кивнула она.

— О чем?

Санне нравилось чувствовать вибрации низкого мужского голоса, ощущать своим телом глубину и сдерживаемую мощь звука. Она наслаждалась этим моментом.

После небольшой паузы метресса Линдберг ответила:

— Знаешь, сегодня я впервые не допустила к зачету свою студентку. Свою лучшую студентку.

— О ком идет речь? — уточнил первый проректор после очередного поцелуя, на этот раз в висок.

— Об Адерин Лори, — метресса снова вздохнула. — Знаешь, я чувствую, что ее что-то гложет. Но она такая замкнутая девочка. Нипочем не станет жаловаться. Она никого к себе не подпускает. В какой-то момент мне стало казаться, что ситуация меняется. Они с олламом Грейнном неожиданно нашли общую волну, но сегодня... Их ансамбль окончательно разладился. Их музыка будто идет параллельно, не пересекаясь ни на мгновение, что уж говорить о слиянии в один смысловой поток?

На короткое время кабинет первого проректора наполнила тишина, которую вскоре нарушил низкий голос хозяина помещения:

— Они могут сдать зачет после каникул с пересдающими.

— Я сомневаюсь, что они вообще сдадут ансамбль. Судя по тому, что я слышала сегодня, Адерин закрылась от партнера. Она не хочет принимать его музыку, не слушает оттенки его музыкальных действий, направленных на влияние. Это не ансамбль, Маркас, это просто два одновременно играющих человека, — Санна Линдберг погладила ладонью обнимающие ее руки.

— Мое предложение по разбору полетов по-прежнему в силе, — напомнил ей первый проректор.

Женщина улыбнулась и произнесла:

— Не стоит. Если ситуация не изменится, я поставлю ее в ансамбль с кем-нибудь другим и она сдаст зачет в течение следующего полугодия.

— А оллам Грейнн? — уточнил лорд Двейн.

— А о зачете оллама Грейнна пусть думает мэтр Нуада. Или кто там его куратор? — пожала плечами метресса.

— Тебе он не нравится? — поинтересовался мужчина, задумчиво смотрящий в окно.

— Мэтр Нуада? С чего бы? — удивилась оллема

— Нет. Я говорил о Грейнне Бойле, — усмехнулся Маркас.

Метресса Линдберг ответила не сразу.

— Нет. Я не испытываю к нему предубеждения, если ты об этом. Но чувствую, что он чем-то очень обидел Адерин.

— Я не удивлюсь, если это действительно так, — очень тихо и хмуро произнес мужчина.

— И вот что я скажу, — продолжила метресса, не расслышав его слов, — эта девочка не заслуживает того, чтобы ее обижали. Может, она иногда излишне импульсивна, но у нее и так есть что-то не дающее ей покоя, чтобы к уже существующим внутренним переживаниям добавлять еще парочку.

— Знаешь, Санна, думаю, ты права. Лучше после каникул сменить ей партнера по ансамблю. А с метром Нуада я поговорю сам.

Оллема повернула голову, чтобы посмотреть в глаза обнимающему ее мужчине.

— Я не вижу в этом смысла, Маркас. Мне не сложно поговорить с метром Нуада.

— Нет. Я поговорю сам, — метресса нахмурилась и набрала воздуха, чтобы ответить, но лорд Двейн не дал ей такой возможности:

— Успокойся, Санна, я не лезу в твою работу. Просто назрел один разговор, и твоя проблема как раз в него вписывается. А дважды поднимать одну и ту же тему ни к чему. Так что будет удобней, если я передам мэтру твои планы.

Санна Линдберг посмотрела в глаза Маркаса Двейна и ответила:

— Хорошо. Поступай, как считаешь нужным, — а потом снова повернулась к окну и продолжила наблюдать, как сгущаются сумерки, прислушиваясь к мерным глухим ударам сердца, стук которого ощущала, прижавшись спиной к груди мужчины.

Лорд Двейн устроил подбородок на ее плече и довольно улыбнулся. Эта женщина окутывала его своим теплом, просто находясь рядом. Его любимая женщина.

И этот уютный вечер был бы совершенным, если бы не мысли об олламе Грейнне Бойле. Первый проректор не собирался откладывать разъяснение его вопроса. Похоже, скоро слова 'оллам Грейнн' и 'головная боль' станут для него синонимами.

* * *

Перед глазами текли, извивались, точно змеи, тонкие черные линии, вдавленные в бумажный лист тетради. Крошечные борозды, наполненные подсохшими чернилами, испещрили лист. Черточки, завитки, круги... Я смотрела на фигурные линии и видела только их. Они не складывались в слова, не несли смысла. Просто черные линии на желтоватом листе бумаги. Тут и там виднелись разрывы на пути тонкой змейки. Пробелы? Зачем они? Наверное, нужны. Линии играли: то становились как будто толще ближе и словно смазанными, а потом снова обретали былую четкость и прежние границы. Странные игры чернильных полос.

— Оллема Адерин?

От внезапно разбившего тишину на множество осколков звука я вздрогнула. Аккуратные линии дополнило маленькое черное озерцо неправильной формы.

Метресса Хьюз внимательно смотрела на меня сквозь кристально чистые линзы пенсне. В аудитории, кроме нас, никого не было. Занятие кончилось? Занятие кончилось... Нужно ...идти?..

— Оллема Адерин, у вас все хорошо? — снова обратилась ко мне немолодая строгая женщина.

— Да, метресса Хьюз, все хорошо, — ответила я и стала быстро складывать писчие принадлежности в сумку.

Странное дело, но сумка тоже принялась терять очертания, словно расплываясь. Может, поэтому я промахнулась, и вместо того, чтобы оказаться в сумке, тетрадь с громким шлепком упала на пол. Я наклонилась, чтобы поднять ее, а когда встала, оказалось, что преподавательница подошла к моему месту.

— В чем дело, оллема Адерин? Не припомню за вами подобной рассеянности. — произнесла она своим обыкновенно холодным голосом.

Метресса Хьюз была всегда и в любой ситуации примером необычайной сдержанности.