История С Продолжением

— И то дело. Ты заходи, у меня со вчерашнего кой что осталось...

— А и зайду!.. Сам знаешь, не откажусь...

В зале было сыро и холодно. Почему-то поначалу не согревало даже движение. Пятый снова поймал себя на мысли, что ему уже ничего не хочется — ни есть, ни спать, ни разговаривать. Хотелось только одного — лечь и замереть. И будь что будет. Даже страх, и тот исчез. Раньше тревожил, заставлял вздрагивать, а теперь — нет. Пропал.

Он привычным движением бросил себе на спину ящик, взялся поудобнее за рукоятки и пошел вверх. Опустил ношу на пол. "Тим", если, конечно, можно было с полным правом назвать "тимом" уцелевшую четверку, медленно подходил к нему. Сегодня он шел первым, еще вчера первым шел третий номер, а теперь...

— Тележку наверх! — скомандовал Григорий. — Пятый, седьмой, ноги в руки и пошли. И не хрен пялиться на меня, рыжий. Сейчас досмотришься!..

Лин повиновался. Они закатили тележку, Пятый поставил ее на тормоз. Четыре ящика бросили внутрь, Пятый отпустил рычаг и тележка сначала медленно, а потом все быстрее покатилась по рельсам вниз. Григорий лениво щелкнул плеткой и пошел к своему стулу — "тим" ему явно надоел, работать не хотелось, а вот похмелье давало о себе знать. Ему было муторно.

Десять часов прошли почти что в полном молчании. Надсмотрщик пару раз засыпал, но это не сильно сказалось на вялой работе "тима" — отсутствия Гриши просто никто не замечал. Хуже было, когда он просыпался. Желание немножко подогнать нерадивых посещало его в этот день нечасто, но все же посещало, поэтому его пробуждения сказывались на работе "тима" скорее отрицательно, чем положительно. К исходу десятого часа Пятый взмок, от усталости дрожали руки, балахон стал влажным, прилип к спине... Хотя сегодня его почти не били, спина и плечи болели, на них к тому моменту появилось несколько свежих ссадин. Лин выглядел не лучше, но все же на ногах он стоял уверенней — сказывалась недавняя передышка. Почему-то в этот раз надсмотрщик больше внимания решил уделить Пятому — ему уже несколько раз пришлось одному затаскивать тележку, ставить на тормоз, отпускать... Почему-то Пятый начал вдруг пугаться того, что сейчас придется снова идти за тележкой — ему стало казаться, что в зале очень темно, руки стали совсем мокрыми... Он и сам не мог сказать, чего боится, но страх не оставлял.

— Пятый! — Гриша опять вспомнил, кто в "тиме" главный и взял бразды правления в свои руки. — А ну давай тележку наверх!..

То, что случилось дальше, выглядело поначалу буднично и тривиально. Пятый держал тележку за поручень правой рукой, левой он придерживал рычаг тормоза. "Рабочие" и Лин споро покидали свои грузы в железный короб, отступили... и тут тележка слетела с тормоза. В первую секунду никто ничего не понял. Раздался тихий скрип и она плавно тронулась с места. Пятый попытался остановить ее, но удержать на одной руке почти полтонны для него оказалось делом непосильным. Тем более, что тележка уже набирала скорость. Он перехватил поручень левой рукой, но тут неуклюжий агрегат подпрыгнул на стыке рельсов, левая рука сорвалась... колесо хрястнуло его по боку, на секунду опустилась темнота... Руку ему спасло то, что на заднем поручне тележки к тому моменту уже висели, изо всех сил тормозя ногами, Лин и Гриша.

-..., — произнес Гриша, когда тележка остановилась. — Не удержал...

Лин бросился было к другу, но тут же с испугом отступил в сторону. Пятый пытался подняться, и ему это удалось. Он стоял перед ошалевшим надсмотрщиком, сделал неуверенный шаг в его сторону и сказал:

— Случайно... сейчас подниму...

А Гриша в это время с немым ужасом уставился на Пятого — он не мог понять, как можно говорить, когда из бока торчит осколок ребра, а из полуотрубленной руки стекает на пол кровь. И тут все, наконец, встало на свои места — Пятый сделал еще шаг, покачнулся и упал, словно его ударили под колени, Лин бросился к нему, а сам Гриша вдруг услышал свой собственный голос:

— Твою мать!.. Зажми скорее!

* * *

— Полный букет, — подытожил Лукич. — Сотрясение, половина ребер слева переломано, рука, опять же ключица...

— Жить-то будет? — спросил Гриша.

— Должен... не знаю. Посмотрим. Ты езжай, дружок, — строго приказал Алексей Лукич надсмотрщику. — Твоей вины в этом всем нет, так что не бери в голову.

Они сидели в коридоре больничного отделения, предназначенного для заключенных. Как Лукичу удалось пристроить сюда Пятого — осталось для Гриши загадкой, но сейчас это оказалось оптимальным вариантом. Тут, не смотря на предназначение больницы, нашлось все — и вполне пристойная бригада хирургов, и третья отрицательная кровь, и отдельная, пусть и маленькая, палата. Пятого прооперировали час назад, он еще не пришел в себя, но Лукичу сказали, что дело не так плохо — руку удалось спасти, после переливания состояние стабилизировалось, поэтому прогноз, в общем и целом, хороший. Плохо было другое — врачи не были уверенны в том, что удастся избежать последствий шока. До того, как его положили на стол, Пятый пробыл без обезболивающего и почти без помощи больше четырех часов...

— Спросят-то с меня, — печально сказал Гриша. — Отвечать...

— Отвечать сейчас мне придется, — ответил Лукич тихо. — Плохо, что шок такой сильный. И крови много потерял, и травма серьезная...

— Да ладно, шок... он же сам встал тогда...

— Так это-то как раз и есть шок. По идее он должен бы был заорать, хоть стонал бы, на худой конец, а тут... — Лукич махнул рукой. — Правда, на войне и без рук, и без ног выживали, и без наркоза оперировали... а до сих пор живут. Выкарабкается.

— Лукич, ну не я это, правда! — Гриша стукнул себя кулаком в грудь. — Богом клянусь...

— Не клянись никогда Богом. А что не ты — это я и так знаю. Ты ж уже сам сказал. И Лин подтвердил... Ты еще вот чего — не трогай пока седьмого. Пусть в "тиме" недельку посидит, а еще лучше — с вами в каптерке. Бардак ваш пускай разгребет, пол помоет... ну, сам реши. Только в зал его пока не води.

— Да я чего... мне не жалко...

— Вот ладно. Пойду с ним посижу, хочу посмотреть, как дело пойдет. Езжай, все образуется.

* * *

Корни. Ледяные корни, которые сковывают движение. Каким-то образом, он и сам не понял, каким, он очутился между этими корнями, и они сковали его, сковали насмерть. Любое движение причиняло боль, он и не думал, что такое может случиться, однако вот оно — случилось. Он к своему ужасу понял, что потерял над телом контроль, оно, раньше в любой ситуации послушное, отказалось повиноваться ему, оно подчинилось этим корням. Власть боли была для него столь неожиданной, что он растерялся. Он не думал... Господи, он никогда не думал, что его разум может оказаться слабее боли! Впрочем, уже не боли. Оцепенения. Страха.

— Нормально, — сказали где-то неимоверно высоко над ним. — Уже получше. Выбирается помаленьку...

Ложь. Кто и куда выбирается?.. Чушь какая-то.

— Вроде глаза открыл.

— Да уже пора, вторые сутки...

— Эй, ты меня помнишь? — голос ехидный и очень знакомый. Кто это?.. — А ну-ка напряги извилины...

Голова почему-то не поворачивалась. Он скосил глаза, но из-за пелены ничего не смог рассмотреть. Причем эта жалкая попытка обернулась приступом боли — она словно толкнула его изнутри. Он попытался воспротивиться происходящему, но все равно, не смотря на все попытки сдержаться, слабо застонал. Стон отозвался новой болью — на этот раз в левой половине груди.

— Ну, ну... тебе ж ломали ребра раньше, ты же не ныл по этому поводу. Чего сейчас такое? Так больно? — тон с ехидного сменился на сочувственный. — Ты потерпи, сейчас укольчик сделают. И не распускайся.

Надо ответить. Собрать все силы и ответить. Пятый понял, кто перед ним, и поэтому с трудом прошептал:

— Я не понимал раньше... думал, что с этим можно справиться... И почти справился...

— Мне сказали, что ты встал сам, — серьезно ответил Лукич. — Как я приехал — помнишь?

— Смутно, — признался Пятый.

— Вполне естественно. Ты потерял очень много крови, и раны оказались опасными. Тебя едва довезли.

— Куда? — удивился Пятый. — Разве мы не... на "трешке"?..

— Конечно нет. Ты что! Мы сейчас в больнице, тебя прооперировали. Рука восстановится где-то за два месяца. Но у тебя кроме руки еще и сотрясение мозга, несколько переломов, ушибы. Так что... — Лукич развел руками. — Терпи.

— Я долго лежал?

— Под тележку ты угодил позавчера, — объяснил Лукич. — Весь вчерашний день я тебя проуговаривал...

— В смысле? — не понял Пятый.

— Ну, проуговаривал. Что надо бы еще пожить, что молодым умирать неправильно... много всего. Это же тюремная больница, тут сиделок не предусмотрено. Приходят, конечно, но чтоб постоянно — нет. Ну ничего, теперь-то все вроде нормально.

— Я... умирал?.. — удивлению Пятого не было предела. Он даже сумел немного повернуть голову, чтобы лучше видеть собеседника. — Но я ничего не понял...

— Ты раньше по-настоящему болел? — спросил Лукич. — Я не имею в виду "третье" предприятие, побои и твой вновь приобретенный туберкулез. Я спрашиваю...

— Нет, — ответил Пятый. — Я понял... теперь понял.

— Ты ничего не мог тогда понимать. От потери крови у любого человека начинается так называемый гиповолемический шок. У тебя, в частности, он был третьей степени...

— Это плохо?..

— Очень... нет, я не понимаю, что тут вообще происходит! Все, лекции окончены, теперь пить — и спать. Этой ночью я поеду домой, я отдохнуть хочу. Я старый и устал. Так... совсем голову повернуть не можешь?

Власть ледяных корней была столь велика, что Пятый не ответил. Ему показалось, что голову обхватил железный обруч, и что этот обруч притягивает голову к подушке... даже нет, не к подушке, а к полу... Лукич это, скорее всего, понял, потому что настаивать не стал, а вышел в коридор. Вскоре он вернулся, и не один. Кто-то еще — Пятый не понял, кто — сделал ему в здоровую руку укол и через несколько минут железный обруч стал потихонечку разжиматься.

— Вот и хорошо... пока ноль двадцать пять морфина хватит. А на ночь сделаете кубик, глюкозу прокапаете и последите, ладно?

— Хорошо, Лукич, посмотрим. Вообще, правильно. Сон, говорят, лучшее лекарство. Ну что, отпустило немножко?

— Да, спасибо, — говорить стало легче. Пятый совсем чуть-чуть сумел повернуть голову и увидел Лукича и его собеседника — преклонных лет мужчину в белом халате поверх формы. Откуда-то всплыло имя — Егор Анатольевич. Кажется, с ним говорил по телефону Лукич, еще с предприятия. О чем-то просил, довольно долго уговаривал...

— Ну и ладно. Давай, отдыхай, на обходе увидимся, — добродушно заключил мужчина в халате. — А, еще же попить надо.

Как и что он пил — Пятый не запомнил. Его тянуло в сон. Врачи вышли, но в коридоре подле палаты еще несколько минут слышались их голоса.

-...скорее всего, задет какой-то нервный узел, — Лукич говорил на пониженных тонах. — Согласись, анатомия человеческая, но отличия все же имеются.

— Еще как имеются! — собеседник тоже говорил тихо. — Рентгенограмму видел? Обалдеть можно...

— Обалдел тут один... хреново, что он мучается. Мне бы не хотелось...

— Точно — не притворяется? — в голосе второго врача зазвучало сомнение. — Я, конечно, ничего такого в виду не имею, но у нас тут симулянтов — больше половины. Кто ложки глотает, кто гвозди, тут вон тележка эта твоя...

— Не притворяется, — отрезал Лукич. — А симулянты до такого состояния в жизни не дойдут. Сравнил ты, Егор, жопу с пальцем. Где это видано...

— То, что он не сам на себя телегу эту уронил, я понял, но...

— Уронил-то как раз сам, — Лукич вздохнул. — Но не специально.

— Как знать.

— Уж поверь мне, я знаю. Скорее всего от усталости. Хорошо еще про тебя вспомнил, а то... и говорить не хочется. Егорушка, сделай еще одно доброе дело, а? Зайди ночью сам, глянь.

— Ладно, зайду. Для однополчанина не жалко. Леша, ты езжай, раз решил, а то на тебе лица нет. К больным так относиться нельзя. Да что — к больным! Даже к родственникам.

— Как относиться? — голос Лукича стал вдруг твердым.

— С таким сочувствием. Не гоже это, уж послушай старого, прожженного...

— Я и сам старый и прожженный. Знал бы ты, Егорушка, хоть толику того, что я за последние годы повидал... — Лукич засопел, откашлялся. — Не сочувствие это вовсе. Должен я ему, понимаешь?

— Нет, не понимаю. И какие это долги у тебя могут быть к пацану, которому... сколько ему лет, Леша?

— Двадцать семь или двадцать восемь... не помню я. Есть. Получилось так, Егор. И еще... договорились мы с ним, довольно давно... я обещал.

— Если бы он помер, а это вполне могло произойти, ты был бы свободен от своего обещания, — печально усмехнулся врач. — Ладно, раз обещал — вытащим. Из шока вроде вышел, теперь потихонечку, полегонечку, попробуем.

— По крайней мере постараемся, — подытожил Лукич. — Егорушка, ты меня прости. Свалился, как снег на голову, потом все эти звонки от твоего начальства к моему и наоборот, больной тяжелый... Утомил я тебя, а?

— Ничего, Леша. Тогда трудней было...

Вскоре они ушли и Пятый смог ненадолго уснуть. Потом сон оставил его, а ледяные корни сдавили тело с новой, во сто крат большей силой. Стемнело, но свет в палате почему-то не загорелся. А потом открылась дверь...

* * *

— Что тут происходит? — утром следующего дня Лукич стоял у входа коридор отделения, и дорогу ему перегораживали двое в форме. — Немедленно отойдите, я врач, мне необходимо пройти.

— Имя, фамилия, — процедил один из новоявленных стражей. — И пропуск.

— Воронцов Алексей Лукич, — Лукич порылся в карманах, выудил паспорт и картонную карточку пропуска. — Вот эта филькина грамота. Позавчера выдали, сроком на два месяца.

— Проходите, — охранник с неохотой отошел в сторону. Лукич пожал плечами и прошел внутрь коридора, в котором почему-то толпилась половина персонала — дежурный врач, Егор Анатольевич, двое санитаров, еще двое охранников и поломойка баба Зоя. Лукич остановился, с удивлением посмотрел на живописную компанию и спросил:

— Что такое?

Все молчали, опустив глаза.

— Егор, что такое? — повысил голос Лукич. — Умер, что ли?

— Не знаю, — едва слышно ответил Егор.

— Он так кричал, так кричал, — тихонечко запричитала баба Зоя, — а потом прекратил. Помер, наверное...

— Так, спокойно и по очереди, — резко сказал Лукич. — Объясните.

Они (на этот раз, не смотря на просьбу — хором) принялись рассказывать. После отъезда Лукича, часам к восьми, приехал начальник... Его, Лукича, начальник... да, Павел Васильевич... он сначала зашел в палату ненадолго, а потом отобрал у охраны ключи, запер палату, сел в ординаторской и никому ключи не отдавал, как ни просили...

Последние фразы Лукич дослушивал уже на бегу. Дверь в ординаторскую он распахнул пинком и, не удостоив Павла Васильевича даже приветствия, резко бросил:

— Ключ, быстро!

— Алексей Лукич, потрудитесь выбирать выражения, — Павел Васильевич, как всегда выглядевший безукоризненно, встал из-за стола, сложил газету, которую до того читал и продолжил. — Вас не касается тактика и стратегия избранного нами метода получения информации, поэтому...