Запах разума

Но ведь не только я понял-то, ёлки! До всех дошло, все учуяли. И Артик стал с чебурашками сюсюкаться, что правда надо поспать, а блохастая потрогала Витю за лицо, а Динька мелкую полукрысу эту посадил назад, на стол. И просто — все встали и вышли.

Пошли молча. По лестнице наверх, по коридору, где пол вроде как паркетный, но это переплетённые корни. Комната без дверей — только зелёная занавеска в проёме, из каких-то, как водоросли. Ничего там мебели не было, только мох — и на мху лежала куча подушек, из того же мохнатого, из чего у нас одеяла. Цвик показал и ушёл.

А мы остались.

Пока чебурашка не ушёл, все молчали. А как ушёл, так Витя тут же сказал:

— Я такое мудло, как ты, Калюжный, впервые в жизни вижу!

— Да пошёл ты, — говорю. — Командир лядов. Всё, хорош командовать. Не видишь, в какой мы жопе?

А Артик тут же сказал:

— В основном, мы в этой жопе из-за тебя, — и я еле удержался, чтобы не двинуть ему в морду.

А Динька чуть не со слезами в голосе выдал:

— Никакие они не чебурашки, ясно?! — и мне в самом деле стало ясно. Даже больше, чем наполовину.

Испытатель N 23

Мне было стыдно — просто душа болела.

Я раньше думал, это только так говорится — "душа болит", ведь на самом деле никакой души нет, болеть-то нечему. А вышло, что есть, и болеть может, как зуб. От стыда.

Они нас приютили, лечили и угощали. А мы ведём себя, как сволочи, как свиньи. Допустим, Артик их не обижал, он очень воспитанный, и Витя тоже, хоть и не особо вежливо держался — но Серёга ведь с нами, значит, мы все отвечаем. И если лицин подумают, что мы все — такие сволочные хамы, то будут правы в своём роде.

Они — лицин. Вернее, ли-цин, в два звука, с двумя, как бы, ударениями — человеку так сказать трудно. Мне объяснили Цвик и Гзицино: они — лицин, лицин — всё равно, что люди у нас. Потому что речь шла не о нациях, я думаю, а о всех здешних жителях вообще. Мы — "люди", они сумели это сказать, а они — "лицин".

Если бы ребята не мешали так ужасно, я бы уже больше лицинских слов понимал. Я и так уже потихоньку начинал врубаться в их язык. Запах очень много помогает, оказывается. Вот еда вообще — "дгон-го", например, а блины — "ви-дгон", похлёбка наша — "ндол-дгон", зато начинка для блинов — "дзинг-ви". Ну всё же понятно! Или, может, у меня способности к языкам!

Мне уже казалось, что оно пошло. Между словами и запахом — понятнее и понятнее. И я просто шалел от обстановки: ну, какие они спокойные ребята, лицин — до невозможности. Всё равно, что у нас на Земле спустилась бы в посёлке где-нибудь летающая тарелка, оттуда вышли бы гуманоиды зелёные — а какой-нибудь дядя Вася-тракторист пригласил бы их на чаёк к себе домой. С женой, тёщей и детьми знакомить.

Невероятная ситуация, на самом деле.

Что никто не позвонил в полицию там, на телевидение или ещё куда. Хотя у них и телефона нет — то ли в деревне нет, то ли вообще нет. И телевизора нет. И вообще непонятно, есть у них полиция, или её тоже нет.

Фишка-то в том, что они не боятся вообще. Когда Серёга схватился за нож — не испугались, удивились, по-моему. А у него был вид...

У него был такой вид, будто он собирается Лангри ударить. Ещё тогда, из-за шмоток. Даже, наверное, не из-за шмоток и не из-за ножа, а из-за того, что они нас разглядывали, когда мы мылись. Они очень спокойные, лицин, но стыда у них нет совершенно, они его не понимают. Одежда у них — пустая формальность, вот и не понимают, что людям может быть неловко...

Да и это не главное. Просто — нервы сдали.

А лицин как будто не обиделись. Они даже из-за этой выходки в столовой не обиделись, или сделали вид, что не обиделись. Всё это так устроили, что будто нам надо отдохнуть — а нам надо, не в том суть. Просто — они не хотели соваться в наши разборки.

А мне было стыдно до смерти, что у нас бывают разборки.

Стоило оставить нас всех своей компанией, как парни тут же начали выяснять, кто первый сдурил. У Вити щека дёргалась, когда он говорил Серёге:

— Ты что, козлище, не понимаешь?! Они нас встретили, как люди — хочешь, чтоб просто прикончили к чертям?! До тебя ещё не дошло, что раз плюнуть при их технологиях?!

А Серёга тут же окрысился:

— Да какие, нахрен, у этих блохастых технологии? Если ихние кошки или кто с ними из одной тарелки жрут...

И тут меня понесло.

— Никакие, — говорю, — они не блохастые, ясно?! — почему-то ужасно за них обиделся.

А Серёга:

— Блохастые! На них всяких тараканов полно, ёлки, внутри и снаружи, ясно?! Бляха-муха, ну почему, почему не люди-то, а?! Ну хоть бы плохонькие людишки, хоть поганенькие, хоть какие...

Витя раздул ноздри, сказал, как сплюнул:

— Тебя не спросили, Калюжный, кого тут развести.

А Артик вдруг тихо сказал, как-то задумчиво:

— Блохи есть, кстати. Но мне кажется, что это не блохи... не совсем блохи. Эти существа — тоже часть местных технологий, если... ну, если это вообще можно назвать технологиями.

И на него посмотрели. А он продолжил, так и не повышая голос:

— Это не деревня. Они очень компетентные. Спецы. И те существа, которые живут у них в шерсти — живут там не просто так, это не паразиты. Как, ты сказал, они себя зовут, Диня?

— Лицин, — говорю. И он повторил:

— Лицин. Совершенно не наша цивилизация. Не как на Земле, не похожа. И не надо искать аналогий — мы только запутаемся и сами себе наврём. Но орать за столом в любом случае было глупо и противно, Сергей. У всех нервы, а истеришь только ты.

И Витя тут же вставил:

— Вот его и замочат первым.

— Да с чего ты решил, — говорю, — что они кого-то замочат?!

Витя усмехнулся. Как в кино усмехается герой, когда его спрашивают о якобы пустяках, а на самом деле там мафия замешана.

— А как ты думаешь, Динька, — говорит, — почему тут у них ни охраны, ничего — а они нас спокойно впустили и даже не удивились вроде? Ах ты ж Господи, пацаны, вы смешные такие — я уссусь с вас. Вы чё, ещё не поняли, что нас тут ждали? Нет?

Теперь на него уставились все. И я. А он начал тоном отца-командира, который рассказывает про вражеские козни:

— Букашечки, говорите? Ага, щас, букашечки. Эти осы у Нгилана — не осы ни фига, и блохи — не блохи, тут Разумовский верно сказал. Это оружие. Ихние осы — они многофункциональные, я таких ещё у реки засёк, на них датчики или что. Нгилан их посылал, чтоб за нами, баранами, следить. У него под свитером зарядное устройство, аптечка и ещё ляд знает, что — а осы... Это охрененная штука, пацаны. Это такие продвинутые технологии, что я не могу...

Серёга перебил:

— Хрень это всё! — но на него взглянули, как на недоразвитого, и он сам осёкся.

И Витя с Артиком стали обсуждать, насколько возможно, чтоб на осах были микрочипы или датчики, и Серёга перестал лезть на стену и стал прислушиваться, а на меня перестали обращать внимание.

И я вышел.

Мне не хотелось ни с кем спорить, да я и доказать не мог — но я чувствовал, что всё не так. Меня бы не послушали: когда говоришь, что кто-то хороший — тебе говорят, что это наивно.

Как я сказал бы, что Нгилан хороший, потому что я так чувствую? Или что Лангри — вспыльчивый, но хороший? Никак. Лангри у них теперь был — как опасный элемент: он Серёгу остановил запахом, очень мерзким — ясно, мог бы и убить вообще.

Витя и Серёга мешали Артику думать. Он пытался, но они его сбивали. Я бы мог попробовать встрять — но меня бы заткнули, и делу конец. Я не такой умный, как Артик, даже не такой, как Витя — мне бы тут же сказали, что я ничего не понимаю.

Ну и ладно.

Я хотел поговорить с лицин. Хоть с кем-нибудь. Лучше всего — с Цвиком или с девушками.

Я вышел из комнаты и стал искать кого-нибудь. Услышал, как кто-то мягко спускается сверху, с крыши, наверное — сунулся к лестнице и увидал Лангри.

Он остановился и сжал кулаки.

Будь он человеком, я бы сказал — злится и драться собрался. Но он был лицин, а лицин пахнут кончиками пальцев — чтобы не пахнуть, прячут эти кончики в ладонь. Я уже давно заметил. Парни считают, что показывать кулаки — к драке, а по мне — у лицин это как покерфейс. Я, мол, тебе ничем не пахну.

Лангри стоял, нацелив на меня и уши, и усы, и раздувал нос, и щурился. Не очень был рад меня видеть. Но я подошёл.

Я сказал:

— Лангри, видзин, — улыбнулся и руку к нему протянул.

Как незнакомому псу. Собаки тоже живут запахами — я подумал, может, ему надо понюхать. Может, если он меня обнюхает, то поймёт — я ничего дурного не хочу, вообще.

Он как-то хмыкнул: "Дзениз, гхен-ре, чен", — но взял меня за руку и принялся сперва рассматривать, потом обнюхивать ладонь. И я сказал:

— Я никак не могу менять запах. Прости.

Вот с этого и началось. Лангри меня обнюхал, как Цвик — но крайне тщательно. Руки, шею, виски, около ушей, углы губ — потом подмышки и пах, и я стоял, не шевелясь, чтобы ему не мешать. Он будто хотел собрать всю информацию, какую можно — а я помочь-то не мог, жалел, и просто не дёргался.

Минуты полторы он меня изучал. Читал, можно сказать, сканировал — прямо было такое чувство, что пронюхивает насквозь. Цвику до него далеко было. В том, как меня Цвик нюхал и как Лангри, разница была — как между болтовнёй и допросом.

Не знаю, как точнее сказать.

И когда Лангри закончил меня нюхать, поднёс свою ладонь к моим глазам. Показал на кончики пальцев — они как будто чуточку увлажнились, запахло мятой, ещё какой-то травкой. Показал на ладонь. На ладони, как у людей, виднелись линии — ну, как гадают по руке. Линии жизни, души, чего там ещё — но на поперечном сгибе оказалась не линия, а трещина, складочка. В эту складочку он упёр кончики пальцев, сжимая ладонь в кулак — и запах исчез, как отрезанный. Махнул ладонью перед моим лицом — от неё не пахло вообще ничем.

Пальцы — слова. Ладонь — точка. И всё это — химия, хитрая химия.

Он меня учил — и я понял.

— Да, — говорю, — да, Лангри, — и тоже показал и на кончики пальцев, и на середину ладони. — Только у нас нет...

И он мою руку сжал в кулак своими пальцами. Чуть-чуть улыбался — шёрстка в уголках рта встопорщилась.

— Ага, — говорю. Киваю. — Мы можем только так, как вы — когда у вас сжаты кулаки. То есть — никак.

И тогда Лангри выкинул отменный фокус. Он запах нами.

Я обалдел. Просто замер — потому что запах вышел совершенно точный. От нас так разило, когда мы завалились к ним в дом: потом, грязным телом, пропотевшим тряпьём, наверное — казармой...

И я показал на себя. И он показал на меня. Но на этом не закончил.

Он убрал этот запах в кулак. Схлопнул. И сделал другой. Он разговаривал со мной запахами, как с малышом — простыми словами: "бибика", "ав-ав", "кака". Медленно и раздельно — и я понимал, сам от этого ошалевая.

Потому что он сделал запах Серёги, уже чистого. Не знаю, как описать... запах угрозы. Адреналина? Снова убрал — и сделал запах стали. Поднёс к самому носу мне — запах металла. Ножа?

— Сергей? — говорю. — Нож?

— Зергей, — сказал Лангри. — Зергей, гзи-ре.

— Он дурак, — ляпнул я. — Убери, фигня, он ничего такого, — и сжал ему кулак. — Это не считается.

А Лангри тронул меня за щёку. Оставил след запаха, тонкого-тонкого. Почти одного тепла — я не сообразил, что он имеет в виду.

— Это что? — говорю. — Вот тут — не понимаю?

И тогда он опять — раздельно. Железо — нож. И вдруг — тоже железный, густой, тяжёлый запах, тошный. Я сперва подумал — что за хрень? — и вдруг дошло.

Кровь.

— Нет, нет, — говорю. — Хен. Так нельзя. Нет.

Лангри посмотрел мне прямо в лицо, внимательно. Испытывающе. И убрал запах крови, медленно, как гаснет свет в кино — мне показалось, что какой-то следок его в воздухе остался.

— Ты ему не веришь, — говорю. — До конца поверить и мне не можешь. Ну, что... ты прав. Он слегка чокнутый. А мы — люди. Иногда и сами не понимаем, что выкинем в следующий момент. Но, ты знаешь... я очень постараюсь, чтобы ничего плохого не случилось. Честное слово.

Тогда Лангри чуть-чуть усмехнулся. Кажется, он, как наши мужики, меня не очень принимал всерьёз. Ну да, занятые люди, а я у них гирей на ногах висю. Или вишу.

— Дзон, — говорит. — Дзениз, чен-ге...

И пошёл вниз. "Дзон" сказал, позвал — и я тоже стал спускаться. Я решил, что постараюсь всё понять, я нашим буду переводчиком, если надо, и для лицин тоже буду. Ведь правда же, надо, чтобы хоть кто-то из наших понимал, что происходит. И как тут всё устроено, кстати.

Мы спустились в прихожую — и тут вдруг в неё с улицы вошёл парень в дождевике. То есть, мне показалось, что парень, потому что девушки у их народа гораздо мельче, а он был довольно крупный. А может, дело в запахе... в общем, создавалось впечатление, что мужчина.

Ручаюсь, я его ещё не видел — и на обеде его не было. Он был очень уж приметный — полосатый, как бродячий кот: по серому шли чёрные фигурные полоски, чёрная чёлка торчала из-под капюшона. И одет почти что по-человечески: дождевик-распашонка, с рукавами, с капюшоном, из серебристой непромокаемой ткани — вода по ней скатывалась каплями — и серебристые высокие сапоги... ну, да, штаны лицин не носят. Поэтому дождевик ниже бёдер, а дальше просто ноги.

Он скинул капюшон, встряхнулся, как пёс — и увидел меня. Или учуял. Поразился так, что замер на месте, только нос раздувался — люди смотрят во все глаза, а лицин нюхают во все ноздри.

И спросил, вслух. А Лангри ответил словами кратко, но целой волной запахов. Я не успевал следить — как за быстрой речью на чужом языке не успеваешь следить — но кое-что понял.

Лангри иногда передавал запах, чуть не сказал, дословно. Нас — как мы пахли на самом деле. Обед — тоже так, как он в действительности пахнул. Но ещё, как я думаю, там были и всякие абстрактные вещи, этакие комментарии, примечания — и это мне уже было не расшифровать.

Я себя чувствовал, будто учил их язык по книжке с картинками. Простые конкретные вещи понимаю, а посложнее — шиш.

Яблоко можно нарисовать. Кошку — можно. А вот доброту или тревогу — попробуй!

Но, с другой стороны... я ведь понимал, что Лангри взвинчен и тревожится. И я понимал именно потому, что запахи он выдавал тревожные и недобрые — в смысле, вызывающие такие ощущения. А с третьей стороны, может, мне и казалось. Люди иногда додумывают.

Новый снял дождевик, остался в плетёной сетке, плотнее, чем у девушек, но всё равно сквозной; дождевик повесил на стену, на сучок, как на вешалку. Ага, он был мужчина. А тяжело привыкнуть, вообще говоря, к тому, что вокруг все ходят... не то что нагишом, нет. Лицин в нашем смысле вообще не могут нагишом — они же шерстяные. Просто штаны не носят.

И причиндалы странно выглядят. В таком шерстяном чехле, как у псов. Но всё равно.

Зачем же им одежда вообще, если она ничего не закрывает?

А полосатый подошёл и нюхнул меня в нос. Коротко, вообще ни о чём — так спрашивают на бегу "Как дела?", а ответ не слушают. Его не интересовал мой запах — ему Лангри всё популярно объяснил.

— Ген-дол, — говорит. — Дзениз, ген золминг.