Так началось её безрассудство с Никитой. "Ай!" Лена даже не успела удивиться или испугаться на такую наглость, как его губы торопливо нашли её, открывшейся было в возмущении, рот. "Ничего себе!" Она спеленатая его руками забилась под ним. Сейчас этот агрессор узнает, сейчас он получит... Но губы вдруг против её воли втянулись в поцелуй, получившийся в момент безумным, а тело, сделавшееся под его рукой безвольным, безропотно, подчиняясь, предавало. Оно тянулось к нему и отвечало. И это вместо того, чтоб оттолкнуть. Получается, Лена узаконила его вольную наглость. Она словно обезумела, не в силах справиться с охватившей её страстью. Целовалась сейчас, как сумасшедшая, вспыхивая от его ласк и горя от жара его тела, каким— то уголочком сознания понимая, как ей этого мало... Страсть крутила, крутила втягивая и её в свой сумасшедший водоворот. Он шептал ей на ушко такие приятные слова, о которых она писала в своих романах, но никогда не слышала от Долгова. Слушала, таяла. И она завелась. И ещё как завелась. Пусть и ненавидела себя за это, но рванулась в то сладкое безумство. Розовый туман качал в своих сетях. Такого физического влечения к мужчине она никогда не испытывала— разве что в мечтах. А тут сводил с ума даже запах его. А ещё впервые почувствовала себя женщиной— желанной, страстной. Не успев остыть от одного полёта, тела, руки, головы шли на новый круг. Всё бабье долгое одиночество, тоска, неудовлетворённость, выплеснулась сейчас на этого совершенно чужого ей мужчину. Чтоб зараз отлюбить по случаю и забыть. Даже раскаяния не было, какая то злость: "Это тебе за вредность,— с блаженством думала она.— Получай, раз нарвался!" Сейчас им говорить было некогда и не за чем. Руки, рот, губы — всё было в работе. В таком огне точно не до споров. Она чувствовала, как он удивлённо охал под её жаром и сладко постанывал. А она купалась в невероятной радости: "Это тебе не твои модельные цапли и козы!"— звенел мстительный колокольчик внутри её. Горела до дрожи, сама боясь уже того накала, выжимала из него всё. "Молодой, сильный, выдержит". Как сквозь сон она услышала хриплый стон Никиты. Затем выбившись из сил затихла и обессиленная рухнула на его руки. "Какое сумасшествие..."— стыдил разум. "Какое блаженство!"— порхала душа. Откинувшись на шёлковую подушку и отходя от сладкой дремоты, наконец, начала понемногу соображать. Перед ней ясно нарисовалась картина случившегося с ней. "С чего, в самом деле, на меня нашло, почему не сопротивлялась. Какое к лешему сопротивление..., стыдоба, накинулась на мужика, как голодная кошка на мясо. Валяюсь тут в чём мать родила. Господи, боже мой, стыд-то какой. Я и вдруг — падшая женщина, кошмар какой-то! Только этого мне для полного счастья и не хватало!— корила она себя совершенно не представляя что дальше делать и как себя вести.— А этот тоже жук, потягивается как сытый кот. Щурит себе сладко глаза. Воистину, нет предела их самонадеянности".
Ещё б не мурлыкал. Такой выбух и бурное облегчение расслабили его, он напоминал довольного мальчишку. Чудное превращение. Тигр стал котиком. Выглядел совсем ручным и милым. Воспользовавшись его отдыхом и таким балдёжным состоянием, Лена попыталась выскользнуть. Но не тут-то было. Хоть и подобревший хищник, а не хотел выпускать свою самку. Держал на все силёнки, полулежа на ней, обхватив желанное тело ногами. Лена почти паниковала. Запах страсти, давно забытый ей, бил по ноздрям и кружил голову. Она давила его разумом, он не поддаваясь рвался наружу. По мере того, как сладкий туман рассеиваясь оседал и мозги в голове возвращались на место своих дислокаций, она в новом порыве задёргалась, пытаясь высвободиться. Надо торопиться, пока разум брал верх, приказывая прекратить связь и распрощаться. В голове колотилось: "Надо бежать! Куда? Не важно, можно хотя бы под душ". После пустых усилий вырваться, напугалась: "Такого большого и тяжёлого мне не скинуть". Заколотив кулачками по такой мощной груди, она, пытаясь получить свободу, проныла:
— Отпусти, раздавил же!
Улыбаясь, он расслабил объятия. Она тут же попыталась воспользоваться плодами своих усилий.
— Куда!— промурлыкал он, но, уловив её движения, придавил усилия.
— В душ, мне надо...
— Лен, не скачи, вместе пойдём, я отнесу...— блаженно мяукнул он.
"Ага, сейчас! Только ещё этого не хватало!"
"Хорошо!" Кушнир перевернулся на спину и растянулся во весь рост. Вообще-то он считал человеческую породу несовершенной. Но впервые в жизни ощутил полное, приятное, пьянящее возбуждение, которое происходит от уверенности в своих силах, когда нет ничего невозможного. "Я сделал это, она моя!"
Пока он блаженствовал и соображал, что да к чему, она выскользнула из объятий, кубарем скатилась с кровати и, сверкнув не только голыми пятками, скрылась в ванной. Защёлку дрожащими руками — раз! Торопясь и ошибаясь среди множества кранов, открыла, наконец, воду и встала под тёплые струи. "Слава Богу!" Надо было прийти в себя. Всё так глупо и не хорошо получилось. Кто она после этого?... Ой, ой!... Как смотреть ему в глаза, общаться и строить отношения? О нет! Какие ещё к лешему отношения. Зачем ей пацан. Забыть и всё. Вычеркнуть. Да? Да! Вода лилась и лилась. Лена надеялась, что она успокоит, смыв последствия интима. Но ни черта. Даже вылитые из флаконов реки гелей и шампуней не смогли вытравить запах происшедшего. Она бы стояла так вечность, натирая и натирая себя, но в дверь постучал Никита. Поняла одно: путь к свободе и благим намерениям отрезан. Тихо и незаметно в никуда не убежать. Что происходило за этой дверью, она не знала, но наличия там Никиты её вгоняло в страх— всё может повториться.
Он улыбаясь сам себе поднялся и последовал за ней намереваясь составить ей компанию, но дверь ванной была заперта изнутри. Неприятный сюрприз.
— Лен, кончай, впадать в истерику, открой.— Не дождавшись ответа, прибавил громкости.— Весь городской запас горячей воды выльешь на себя. Ну не будешь же стоять под водным потоком до утра. К тому же вода нынче тоже больших денег стоит. Вылезай, давай, а то ты меня разоришь.
Это подействовало, она закрыла краны и всхлипнула:
— Не дрожи, я заплачу крохобор и за эту ночь тоже.
Он не сразу нашёл во рту язык.
— О-о-о... Прикольно! Выходи, поговорим, раз так тебя глючит.
Лена, кутаясь в полотенце, завопила:
— Отстань, я тебя видеть не могу, ты втянул меня в дерьмо.
— Я не пойму что-то... Что, не понравилось что ли? Сейчас пойдём и улучшим.
Её эта его скороспелая идея не просто не нравилась, а пугала. Снова оказаться в его объятиях... Она уже такого натворила, что не дай Бог... Ответ последовал, хоть и с запозданием, но короткий и выразительный.
— Гад!
— Лен, ну ты хватит западать так, не малолетка соблазнённая. Я предложил, ты не отказалась. Ещё как не отказалась. Я до сих пор на грешную землю упасть не могу. Что теперь-то локти кусать и волосы на себе рвать. Маменька не заругается чай или ты Даньки боишься?
"Издевается поросячий хвостик. Ещё и Даньку приплёл". На получи:
— Пошёл вон, дурак.
— Ну что за цирк, в самом деле. Слова же опять у тебя обидные. Так меня лет десять никто не обзывал.— Сдерживая смех, веселился он.
Но она, не слушая его, ныла про своё больное место:
— Господи, откуда ты на мою голову взялся...
Надоев целовать дверь, Никита грозно рявкнул:
— Выходи или я разобью эту чёртову дверь, и это обойдётся мне в копеечку. Тоже мне школьница соблазнённая нашлась. Курам на смех.— Говоря всё, что заплуталось на языке, он, потешаясь опять, чтоб ещё сильнее не обидеть, с большим трудом сдерживал смех и надеялся хоть гневом выманить её оттуда. Правильно полагая, что должна она завестись и пожелать прибить его, а для этого ей потребуется выйти. Идея закачаешься должна сработать.
"Куда уж обиды больше-то, её просто не осилить её организму". Лена, растерев слёзы по лицу, подумала: "Хоть как пыли, а всё же выходить придётся из этого бункера". Утопив возмущение в воде, она попросила:
— Принеси халат.
Ни готовый к быстрой капитуляции Никита уточнил:
— Я не понял, что тебе подать?
Лена, решив, что притворяется, взбунтовалась. Правда бунт был почти вежливым.
— Халат. Глухой? По буквам, что ли ещё рассказать.
Надо же сработало. Ай да я!
— Зачем. Всё ж и так понятно. Минуточку.
Вежливости у неё надолго не хватило.
— Пошёл ты к чёртовой матери,— сорвалась Лена на ругань.— Я костьми лягу, а от тебя откачаюсь.
Никита коротко хохотнул:
— Надо пожаловаться твоему издателю за далёкий от литературы язык.
— Зато близкий к реализму. Принеси халат, хватит выпендриваться и повесь на ручку двери.
— Ладно, будет тебе халат.— Сымитировав уход и приход, он тут же выхватил её из щели, в какую она, протянув руку, принялась шарить, в поисках одежды.
— Фу — у! Сколько усилий и нервных клеток потрачено из-за книжного абажура.— Цепко поймав за локоть, он потянул её к себе.— Всё оказалось не так уж и страшно, да?
— Убери руку, затрахал...,— забилась она.— Дождёшься, убью... Можешь не сомневаться.
Он беззаботно хохотал:
— Сомневаюсь... ты так любила...
Изловчившись, она въехала ему в плечо кулаком.
— Какой же ты...
Он сгрёб её в охапку, притиснул, чтоб не дёргалась к себе и держал пока не успокоилась. Обжигая поцелуем висок, предупредил:
— Да ладно тебе скромничать-то, у меня ещё такой бабы не было...— Лена сделала попытку повторить трюк с ударом, но он перекрыл ей путь, зажав обе руки. — Руками не маши, а то мне губы разобьёшь или фингал поставишь.
Она со злым ехидством заметила:
— Надо же, как ты к себе нежно относишься.
— А ты как думала. У нас внимательно относятся к внешности кадров, как что не так — на дверь.
Она, не оценив его откровенность, затрясла на все силёнки за плечи:
— Как — как? Никак. Пусти.
— Сейчас, на кровати и отпущу.
— Я с ума сойду... Ты пожалеешь. Взбешусь...
— Кто против то, только давай завтра. Сегодня ты вырубила меня под завязку. И по правде, я уже не боец.
— Ну, и гад же ты! Ох и говнюк! Тебе не надоело паясничать?
Её не просто злила, а бесила та ловкость, с которой он уходит от объяснений в плоскость расслабленности перемешанной с вульгарщиной. Но его не пронять. Он посмеиваясь заявляет:
— Это мой стиль. Лучше жить с улыбкой, чем с кислотой на лице. Это не спасёт. Лен, да ладно тебе, в самом-то деле. Ну случилось и случилось. Хорошо же было. Мне так очень понравилось и тебе по тому как вела и была инициатором многочисленных повторов — надо полагать тоже. Надо проще жить. Или что, я так плох?
Она мыкнув, от возмущения закатила глаза: "О, Боже!"
Найдя с ней полное взаимопонимание, он широко улыбнулся: Вот так!
Никита осторожно уложил её в подушки. Её густые волосы разбросанными метёлками душистых трав разметались по атласным наволочкам. Но Лена не знала, как выглядит соблазнительно прекрасно. Она страдала от несовершенства фигуры, возраста забравшего красоту и упругость кожи, своего морального падения. Для неё это было серьёзно. Слова Никиты жгли уши и казались насмешкой. "Боже мой, как стыдно!" Лена крепче прикрыла полыхающие ужасом глаза. Но надо выкручиваться, а значит полностью валить вину на него. Не очень справедливо, но как же быть?... И делано вздохнув, она выдавила из себя:
— О чём я вообще-то говорю. Ясно же, как божий день, не способны мужские мозги нормально функционировать там, где в полную силу стараются половые органы.
Словесная дуэль. Он ухмыльнулся, но не готовый к такому повороту ничем оригинальным отличиться не мог, поэтому пробурчал:
— Ручаюсь, сочинила на ходу. Век бы не подумал...
— Это тебе любой медик подтвердит,— поспешила она с оправдательной речью.— Послушай, Никита, я никуда отсюда не уйду. Ничего здесь не трону. Только не оставайся больше здесь ночевать.
Он, гася удивление, поморгал и ехидно заметил:
— Это тебя половой вопрос в такой плоскости волнует?! Ты что на полном серьёзе считаешь, что сексом можно заниматься только ночью. Ай — я — яй, какое упущение! Придётся ликвидировать тот прокол и излечить тебя от такого заблуждения.
Она обречённо попросила:
— Умоляю! Отпусти мою душу грешную на покаяние!
— Значит, всё-таки не угодил и придётся сейчас повторить и всё исправить,— ласково коснулся он губами её шеи. Его глаза, вопреки словам, источали невероятную нежность. Ноздри раздувал жар.
Отведя глаза, она взмолилась:
— Никита!?
Он навис над ней. Поднял подбородок. Теперь она вынуждена была смотреть на него. Как это было непросто и даже опасно для неё. Его виновато просящие глаза втягивали её в себя и, обволакивая воздушной паутиной, держали. Она с большим трудом проглотила застрявшего в раскалённом горле ежа. Он коснулся её вздрагивающий в огне губ и прошептал:
— Ты много от меня хочешь, я привык жить одним днём и дальше утра не загадывать. Мы рядом. Нам хорошо сейчас. Иди ко мне.
Лена, стряхивая плен его чар, качнула головой.
— Знаешь, я, конечно, могу благодаря годам тренировки долго крепиться, наподобие закипающему чайнику, на котором, если во время не помочь, начинает дрожать подпрыгивая крышка и возмущаться таким невниманием свисток.
Он, придерживая её брыкающиеся конечности ногой, топил её рот в медовом поцелуе размазывая его потом по горящему лицу, шеи и груди...
— Подумаешь беда, ко всему надо вовремя принимать меры. Снял крышку, пар и тю-тю испарился. Не понимаю я твоего упорства и возмущения. Разве тебе плохо со мной?...
— Ума не приложу, как мы будем жить дальше?— задумчиво не то спросила его, не то себя она.
— Безумно счастливо, — заверил он.
— Давай спать, а?!— почувствовав бесполезность борьбы, миролюбиво попросила Лена. Да она сдалась, а что ей оставалось, когда он сильнее её. Он уснёт и она уйдёт. Так будет правильно.
— Непременно, только вот ты кое — что забыла...
Она приподнялась над подушкой:
— Не поняла?
— Поцелуй на ночь, чтоб снилось приятное, а не твои детективные убийства на каждой странице.
Её побил град. "Ух! Что за характер? Не понять... Опять взял и по носу щёлкнул. А ведь кто-то, когда-то сказал, что характер — судьба".
Его смеющиеся глаза блеснули рядом, и Лена схватилась за простыни, чтоб не слететь с небес, на которые сейчас опять угодит. Но воздуху перестало хватать, её рука скользнула по его спине, и круг страсти замкнулся. Потом, откинувшись на подушки, он принялся смеяться. Лена, полёживающая на его плече, растерялась и в недоумении пыталась сползти с кровати.
— Куда?— дёрнув, положил он её на себя.— Это я над собой смеюсь. Сколько ты мне там за эту ночь заплатить хотела?
Она смущённо прошептала:
— Сколько б запросил. Лишь бы не болтал языком и не вставал больше на моём пути. Пусти,— рванувшись, сделала она попытку высвободиться и уйти, казня себя за то, что опять попалась на его уловки.
— Надо же. Прибыльный заработок, надо подумать над таким деловым предложением. Раньше — то, дурак, сам платил. Вот вислоухий!
