Баллада о краденой памяти

— Чего-то Кривой разоспался. Пойду пну его ленивый зад, — но встать не успел — дверь впустила с новой волной холодного воздуха дрожащего вора.

Юноша первым делом влил в себя кружку горячего вина, схватил горячее мясо, краюху хлеба и только потом подал голос:

— У, хорошо-о... Надо поторапливаться, а то у меня чего-то пятки потеют. Я уж наполовину лошадей поседлал, да продрог. А чего это в мешках такое тяжелое, а?

Архиерей, посыпая крошками бородку, проворчал набитым ртом что-то про излишнее любопытство, и вор отстал, посветив все свое внимание еде. Демон к этому времени привел себя в порядок и также деятельно опустошал стол. Почти сразу после того, как на столе остались одни опустевшие емкости, путники покинули хижину. Под бодрый цокот копыт Архиерей оглянулся назад и тяжко вздохнул... Светило медленно перемещалось по небесам, под копытами перекатывались мелкие камни, шумел непрекращающийся ветер от Разлома. Уже пахло весенней свежестью. Кривой озабоченно рассматривал окружающий их дикий пейзаж. Как и все в Миррор, он знал, что прилегающие к Черным пустыням земли, а точнее пески, превращаются в непролазные болота в сезоны дождей. Под стекающими с гор талыми и дождевыми потоками и так зыбучие летом пески становятся непроходимыми. Вдобавок, с крутых косогоров временами сходят грязевые сели, сокрушая все живое на своем пути. Вор подумал вслух:

— Как бы не застрять надолго Скоро дожди, и Пустыни станут отрезаны. Я так думаю, что дней через десять пусть там крысы Герцога лазят.

Конечно, демону пришлось разъяснить самоочевидные для жителей Миррор и Герцогства вещи. Он выслушал, кивнул и нахмурился:

— Но мы не должны застрять там. Ведь наши запасы никак не рассчитаны на полгода.

— Ну, торчать там полгода никак не придется, — нервно заметил юноша, — Все должно решиться в ближайшие дни. Или нам повезет, или же мы там останемся навечно.

— Повезет в чем?

— Во всем. Нам надо быть сейчас чертовски везучими. Потому, что первое же невезение почти все равно, что помереть.

— Кроме везения, нужен еще расчет, — заметил демон, — Могилы переполнены шедшими в авантюры с одними надеждами на удачу. Так мы успеем пройти зыбучку в течение этих десяти дней?

— Да, — твердо сказал Архиерей, — Успеем. Учти, что по ночам еще примораживает, так что напитавшиеся осенними дождями и промерзшие зимой пески оттаивают пока неглубоко. Да это-то что, вот как начнем с кочевниками говорить, вот где может быть трудно... — оборвал сам себя, — Впрочем, о них сейчас не время вспоминать. Не время и не место.

Они тошнотворно долго поднимались нескончаемыми косогорами по едва намеченным тропам. Бесплодные, промерзшие склоны переходили в ущелья, из которых они снова карабкались все вверх и вверх, и за каждым склоном светлело вымороженное белесое небо, вселяя надежду, что уж этот-то склон последний перед спуском. Лошади часто оскальзывались на отполированном ветром и полуденным теплом промерзшем снегу, восхождение давно стало тяжелой нудной работой, отбило всякое желание разговаривать. Да и о чем?

Они молча лезли вперед и вверх, глядя перед собой, разве что демон изредка оглядывался на угрюмую красоту гор. По мере подъема становилось все холодней, и лошади постепенно превратились в фантастических чудовищ, обрастая игольчатой изморозью. Небо потемнело от низких облаков, и вскоре под постукивание, сопение, хруст снега под шиповаными подковами они вступили в облачность. Видимость сократилась до нескольких десятков шагов, но Архиерей как-то все же вел, скорее чуя, чем видя, тропу.

Время стало никаким. Казалось, что оно вообще остановилось, и они уже вечность бредут в молоке влажного облачного тумана. И вдруг просветлело. Они вышли под косые лучи вечернего светила, с колотящимися где-то у горла сердцами, хватая ртами жиденький безвкусный горный воздух. И остановились, глядя вперед — вверх, заодно давая передохнуть замученным лошадям.

Справа и слева от них на неимоверную высоту башнями гигантского замка вздымались пики, а прямо впереди лежала седловина перевала: Архиерей вывел точно.

Вот только лежал он на такой высоте, что непривыкшему к восхождениям Кривому всерьез захотелось лечь и заплакать. И уже не вставать — пусть хоть убивают. И он уже почти решился послать все к чертям, развернуть свою лошадь, когда вспомнил об Этли, имеющей привычку наблюдать за ним в сложных ситуациях. Он понял, что на него смотрит она. Наверняка смотрит. И показать свою слабость при свидетеле стало невозможно. Сознание того, что за ними кто-то подсматривает, находясь в куда как уютных условиях, сменило отчаяние бессилия на судорожную ярость. Вор стиснул зубы и прошипел:

— Что, интересно: сдохнем или нет? Назло не сдохнем, Этли Великолепная. И уж тем более не повернем назад. И прав был Архиерей — костями ложусь за чарку вина. Ну, ничего. Когда поднесут чарку, так я в нее плюну...

— Отдышались? Вперед! — погнал их Архиерей, — Мы должны ночевать с той стороны!

Первые шаги дались тяжелее всего. Вор сделал их на удушающей ярости. Потом понемногу вошел в ритм движения. Он бесконечно, однообразно поднимал, переставлял, поднимал, переставлял, поднимал, переставлял чугунные ноги, глотая разреженный воздух. Весь мир сузился до места, куда надо шагнуть. Легкие умоляли о воздухе, кружилась голова и все время звенели, звенели храмовые гонги. Он равнодушно подумал, что, наверное, умрет, — и вдруг его остановили руки Архиерея. Он что-то сказал. Кривой не понял. Тогда у рта оказалась фляга, юноша механически глотал, чувствуя, как проясняется голова,

— Ага, — сказал Архиерей, — Очухался. Оглядись с перевала Двадцати. Зная тебя, могу точно предсказать, что тебя сюда боле никогда не затащить.

— Ладно, — сказал юноша, осматриваясь. У его ног лежал игрушечный мир. Кривой сплюнул в сторону Герцогства, хлебнул из фляги и заявил:

— Теперь я понимаю, почему некоторые ненормальные жить без гор не могут. У них просто мания величия. Вскарабкаются вот в такое место и воображают, что они — боги, и все там внизу — их рук дело. А между прочим здесь дьявольски холодно и почти нечем дышать. Хочу вниз.

Все это он сказал в несколько приемов, пока Архиерей проверял упряжь, а демон осматривался. С высоты перевала Двадцати он видел бескрайнюю равнину Черных Пустынь, над ней в огне заката багровели немногочисленные тощие облака. Архиерей закончил бренчать упряжью и скомандовал:

— Вниз. Поглазели — и хватит. Спускаемся до темноты и отдыхаем до рассвета,

— Спускаться все ж полегче, — смиренно заметил Кривой. Архиерей поправил:

— Не легче, а быстрее.

Спуск и в самом деле оказался немногим легче подъема. Поклажа тянула лошадей вперед, чуть не опрокидывая через голову. Кривой держал свою животину за хвост, притормаживая в особо крутых местах, и молил небеса, чтобы они поскорей стемнели. Иногда, несмотря на шипованные подковы, лошади подскальзывались и падали, упал вместе со своей и Кривой, подсеченный задней ногой. Со злости он запустил в лошадь камнем и устыдился, столкнувшись с ее укоризненным взглядом. Они шли вниз. Лед под ногами истончился, небо постепенно потемнело, зажглись звезды, и в вечерних сумерках Архиерей наконец заморенно сказал:

— Все. Устраиваемся на отдых. Вон у тех валунов. Кривой, возьми-ка с моей серой мешок с горючим камнем да займись огнем и ужином. Клинок, давай уложим в щели между валунами вьюки, чтоб не дуло. И еще надо соорудить спальные места. Они вяло разгрузились, вяло поели и расползлись спать...

30. Этли-8.

Кривой не ошибся, она на самом деле смотрела в кристалл, когда ничтожно маленькая группка людей, кажущихся насекомыми в безбрежном царстве льда и камня, хватая ртами воздух, шатаясь, карабкалась на перевал. Этли в который уже раз казалось, что происходящее — докучливый, нескончаемый кошмар, в котором нет и не может быть места обычным, слабым людям. Потому что попав туда обычные люди бы неминуемо погибли. Этли приблизила искаженное лицо парня поближе. Оно выражало сейчас только животную ярость. Она вслушалась в его бормотание. И вздрогнула, поняв — он говорит это ей:

— Что, интересно: сдохнем или нет? Назло не сдохнем, Этли Великолепная. И уж тем более не повернем назад. И прав был Архиерей — костями ложусь за чарку вина. Ну, ничего. Когда поднесут чарку, так я в нее плюну..."

Этли выронила магический кристалл на постель. Ее ошеломила ненависть и чувствительность юноши. Ведь он явно почувствовал, что за ним наблюдают. Она также поняла, что Рик Хаш перестал быть просто наемником, рискующим за деньги, став кем-то другим. Она задумалась над этой переменой. Сказала себе:

— Конечно, ведь это из-за меня он сейчас мерзнет, задыхается и вообще в опасности. И когда все закончится-то как же огромен станет мой долг этому человеку! А ведь мне нечем будет достойно его отблагодарить, так, чтобы не оказалось награда той чаркой, в которую его право плюнуть!

— Прощения, если нарушил ваши размышления, — раздался дружелюбный до фамильярности голос Привратника, — Я нечаянно услышал сказанное, и позвольте заметить, что вы неправы. Практически любой шпион делает то же самое, то есть выполняет чьи-то деликатные поручения, часто рискуя при этом головой, и за достаточно скромную оплату. Вот если вы неравнодушны именно к нему, о, тогда, конечно, это меняет дело. Однако политика не самое лучшее приложение для симпатий или антипатий. Куда разумнее здесь держаться вдали от эмоций, контролируя происходящее. А если вам придется им, этим парнем, пожертвовать ради дела?

Привратник задел самое больное, Этли выпрямилась и холодно произнесла:

— Сегодня вы мне неприятны, поэтому прошу оставить меня в покое. Вы рассуждаете как расчетливый циничный торгаш.

— Это грубо. Я не заслужил подобного обращения. Но что вам до того, верно? Не опасайтесь, я не стану вас больше беспокоить, по крайней мере до тех пор, когда вы сами не обратитесь ко мне и не извинитесь за сегодняшнюю грубость.

— Я, Этли из рода Боридов, не беру назад своих слов! — вспыхнула девушка, но ей уже никто не ответил. Немного погодя в двери постучала служанка. Дождавшись разрешающего раздраженного "Да!", она выглянула в полуоткрытую дверь.

— Госпожа, вас желает навестить госпожа Гвери.

— Проси, — уже успокаиваясь кивнула Этли.

В широко распахивающихся дверях появилась мощная фигура супруги Белого Барона, темноглазой смуглой дочери одного из вождей пустынных племен. Сначала она являлась проведать княжну в подобающих знатной даме туалетах, но по мере сближения, когда отношения между ними потеряли первоначальную настороженность, Гвери Хайана-шамси стала приходить "запросто, в домашнем", как она выразилась, то есть в простой черной свободной одежде кочевников. Она не любила украшения и никогда не носила их.

На этот раз она несла в руках небольшой сверток. Достаточно было хозяйке Джамбиджара покоситься на служанку, как та с низким поклоном прикрыла за собой дверь. С той стороны.

Хайана-шамси небрежно бросила сверток на кресло:

— Твоя одежда готова. Так что сегодня без лишнего шума мы можем побродить по улицам нашего города. А как надоест, вернемся назад.

Этли почувствовала на своем бедре крепкую, почти мужскую руку Гвери Хайана— шамси и против воли ощутила, как ее тело отзывается на прикосновение чувственной дрожью. Супруга Белого Барона жила в замке по своим законам — законам Пустынь. Ее воспитание сильно отличалось от того, что получила Этли.

31. Пустыня-2.

Несмотря на огонь, горевший всю ночь, к утру Кривой не мог даже дремать.

Разбитый давешним штурмом перевала, промерзший насквозь под неистовыми порывами ледяного ночного ветра и оттого скверно отдохнувший, он пошевелился под шкурами на жестких мешках и седельных сумках, не решаясь вылезти наружу — в жестокий предутренний холод. Однако нужда, как всегда на морозе, уже не позволяла откладывать, и набрав полные легкие слабеющего, но такого же холодного ветра, юноша выскользнул из-под вороха одеял и мехов.

Он застал демона уже на ногах — тот неподвижно сидел у огня, отсутствующе глядя на начинающий шуметь котелок с талой водой. Архиерей же, судя по богатырскому храпу, незначительно приглушенному шкурами, еще вовсю спал, не обращая внимания на такую мелочь, как утренний мороз. Завистливо вздохнув, Кривой справил неотложное за валуном и с пылом занялся устройством места у огня наподобие одеяльно-мехового кулька, устроенного демоном. Сначала юноше казалось, что он проморожен до хруста, но по мере того, как застоявшаяся кровь быстрее заструилась по жилам, он оценил пусть и не лучший на свете, но отдых. Конечно, усталость ушла не вся, но хоть поуменьшилась. Движение согрело, зато разбудило окончательно. Почувствовав сосание в кишках, вор с энтузиазмом голодного человека принялся сооружать Монументальный Плотный Завтрак, больше смахивающий на обильный обед. Демон вышел из задумчивости, оценил масштабы приготовлений и поинтересовался:

— Что, мы кого-то ожидаем?

— "Ожидаем"? — переспросил вор, с интонацией малознакомого иностранного слова, фыркнул, — Что сейчас не съедим, то на ходу стрескаем. Отсюда нам без остановок пилить до нового ночного лагеря. Весь день в седле.

— А-а.

— Что? Мы удираем — или у нас почасовая оплата?

— Ну мало ли... Хмм, оплата, — задумчиво повторил демон, покачивая головой, отчего его звероглаза отсвечивали то багряно, то золотисто:

— С тобой ясно, кем ты нанят. А — он?

Нарезая помельче кусок солонины, Кривой проворчал:

— Знаешь, у нас в Аладринге, на воровской таможне добрейшего сеньора Боласа, говаривали так: "чем меньше ты знаешь — тем меньше и получишь", В смысле, тем крепче шея держит голову. Я не спрашиваю. А если о чем догадываюсь — держу свои догадки при себе. Здоровье у меня пока что одно, а его интересы, — вор кивнул на храпящего под шкурами головореза, — совпадают с нашими.

Веки демона потяжелели, взгляд стал отсутствующим.

— Когда-то это уже было. Да. И не помогло.

— Ты что-то сказал? — переспросил, не разобрав тихий шепот, Кривой. Он встревожился, перестав даже резать мясо. Демон поморщился, пригасив на миг огонь глаз:

— Так, не о вас. О Силах.

— А-а...— протянул на этот раз Кривой. Он поколебался немного — и снова принялся нарезать мясо, когда демон снова подал голос:

— Ну хорошо. А ты? Я не требую от тебя полного ответа, но вообще-то ты сам знаешь, зачем тебе мои проблемы?

Юноша замялся, неожиданно фыркнул, пожал плечами:

— Если все раскладывать по горшкам, то не знаю. Правда, не знаю. Конечно, есть целая куча причин, чтобы делать то, что делал и продолжаю делать. Но если бы я не хотел заниматься всем этим, то нашел бы не меньше веских возражений.

— Значит, главное — твое отношение ко мне? — усмехнулся демон. Вор кивнул:

— И еще кое-что, — неожиданно серьезно сказал Рик Хаш, — Наверно, все же самое главное в том, что как у каждого вора Миррор, у меня есть свое понятие о чести. И оно говорит мне, что надо помогать тем, за кем погоня. Сегодня я спрячу тебя, а завтра, может, я сам приду к тебе просить помощи. Вот и все.