Назад в юность книга первая

И я сообщив родственникам о своем решении, уехал в деревню к бабушке, оставив своего брата в глубокой печали, так, как каникулы у него кончились, и на рыбалку ему было не попасть.

Бабушка о моем приезде не знала и когда, пройдя, занесенной снегом, узкой тропкой и пару раз навернувшись, я постучал, мне долго никто не открывал, потом, я увидел, что в окне на втором этаже зажегся свет и услышал шаги в коридоре.

-Кого там, на ночь, глядя, принесло?— Прозвучал знакомый голос.

-Бабушка! Это я, Сергей, давай открывай скорее, а то меня снегом занесет.

-Сейчас, сейчас. — Засуетилась бабушка и с этими словами открыла дверь.— Ты чего так поздно, не мог утренним автобусом приехать, знал же, что в темень придется добираться? -Ну, так получилось, ну здравствуй бабуля, давно тебя не видел, как ты живешь?

-Да хорошо живу, вот под осень нам новую линию протянули, и свет теперь все время есть, даже радиоточку поставили. Теперь твой отец меня отсюда никогда не уговорит уехать, а в следующем году может быть, даже телефон поставят, ходят тут такие слухи.

-Ну давай проходи, печку я то уже закрыла, на плитке тебе ужинать разогрею.

И пока я выкладывал из рюкзака подарки, она все рассказывала мне деревенские новости, кто напился, кто подрался, у кого внуки родились. Я, раскладывая привезенное, слушал бабушку в пол уха, так как мне эти новости были не очень неинтересны.

Как ни странно, о причине моего визита, бабушка догадалась сразу:

-А рыбу то ловят, хорошо ловят, вот в выходные опять были рыбаки с города у соседей, так с рыбой уехали.

Поужинав, гречневой кашей с мясом и чаем с оладьями, я улегся спать. Ночь была безветренной, в доме стояла тишина, бабушка в соседней комнате спала тихо и после городской квартиры, в которой посторонние шумы непременная часть жизни, это странно тревожило.

Утром, я разобрал свои снасти и взяв с собой шарабан и пешню, отправился в озеро. Утро тоже было безветренное, но серые тучи сплошь закрывали небо, было мрачновато, до весенних ярких дней еще далеко. Было холодно, наверно около двадцати градусов, но без ветра вполне терпимо. Пойдя метров триста в озеро, я остановился и начал долбить лунку, пока делал это дело, успел проклясть все на свете, так, как уже забыл, что такое пешня. Ведь до тех пор, пока мог еще ездить на зимнюю рыбалку в той жизни, я делал это уже с приличным коловоротом, которым просверлить лунку было сущим пустяком, а вот полчаса поработать пешней, это была хорошая зарядка.

Вот, наконец, лунка пробита, и я, усевшись на шарабан, замер в ожидании поклевки. Потихоньку вместе с восходом поднимался и легкий ветерок, несший поземку. Граница неба и льда стерлись и я сидя спиной к ветру ощущал себя в серо-белом пространстве, вне времени и вне окружающего мира. Неожиданно мое единение с космосом было прервано, за спиной послышались поскрипывающие шаги, обернувшись я увидел, кряжистую фигуру одетого в тулуп соседа моей бабушки деда Пекку:

-Ха, тере (привет), Сергей , как рыпалка, мноко ты уше наловил.

-Тере дедушка.— Сказал я, — вот пока сижу, еще не клевало.

-А этто потому что ты вотки не пьешь. Вотт если пил, то и рыппа клефала. Я вот вчера трезвый пошел, торкал, торкал, ничего не поймал, а сеготня выпил и сечас наловлю.

И дед, обойдя меня, прошел еще метров тридцать, и начал долбить лунку.

И как будто его появление прорвало какой-то заслон, клев начался, и я начал один, за одним вытаскивать на лед крупных окуней.

-Вотт видишь.— Снова послышалось за спиной.— Я пришел и клеф за сопой привел.

Посидев еще часа три, я начал собираться домой, так как постепенно клев заканчивался и к двум часам дня, уже начинало смеркаться.

Дома было жарко, лежанка была уже протоплена, а на кухне священнодействовала бабушка, бегая от стола к кухонной плите.

-Где тебя черти носят, у меня уже все готово, давай садиться обедать.

И мы сели обедать, бабушка ради моего приезда расстаралась на пироги, так, что я наворачивал рыбники с сигом за обе щеки, и отвалился от стола, только когда у же не мог из-за надувшегося живота, больше за ним сидеть. Дойдя до кровати, я сразу провалился в сон.

И таким образом я провел неделю, и к ее концу, все мои заботы и дела казались в этом отрезанном от цивилизации уголке, далекими и нереальными. Я вставал рано утром и уходил на рыбалку до сумерек. Бабушка немало была удивлена моими стараниями, потому, что еще в прошлом году, почти в это же время я такого прилежания в рыбной ловле не выказывал. Но все когда-нибудь кончается и я, уложив свои вещи и пару десятков самых крупных окуней, покинул приветливый бабушкин дом. Впереди опять была учеба и поиски жизненного пути.

Дома было все в порядке, меня встретили радостно, больше всех волновался Лешка, он завистливо перебирал рыбу, взвешивал на руке самых крупных окуней, и все переживал, что ему не удалось поехать со мной.

В первый день учебы, когда у моей группы была анатомия, на которую мне уже не надо было ходить, я решил зайти к Анастасии Михайловне и поговорить о ее предложении. Когда я зашел в кабинет, она сидела за столом и что-то писала. Увидев меня, она заулыбалась и предложила присесть.

-Анастасия Михайловна. — Собравшись с духом, обратился я к ней.— Я долго думал над вашими словами. Мне лестно, что вы выбрали именно меня, я не думаю, что достоин такого. Но Анастасия Михайловна, я поступил на медицинский факультет, чтобы стать лечащим врачом. И мне не хочется сразу уходить в науку и заниматься только анатомией. Вы ведь, насколько я знаю, тоже не сразу пришли к этому. Поэтому я не могу принять ваше предложение, может в будущем я и изменю свое мнение, но пока я не готов быть анатомом.

Также и с должностью лаборанта, она ведь требует времени и именно днем, и я боюсь, что будет отражаться на моей учебе.

-Хорошо Сергей, я понимаю твои возражения, я почему-то так и думала, что ты можешь отказаться именно по этой причине. Вы молодые, рветесь лечить больных, спасать от болезней, но мир не так прост, и может уже спустя несколько лет, тебе не захочется видеть своих пациентов. А анатомия, она останется анатомией и через десять лет и через триста, и там всегда есть возможность открыть что-то новое неизведанное, как во всех других науках. Ладно, впереди у тебя еще почти шесть лет учебы и может, ты передумаешь.

Я шел довольный, что смог отказаться от предложения Сидоровой и, как мне казалось, не обидев ее своим отказом.

И пользуясь тем, что мои одногруппницы усиленно изучают анатомию, я направился в больницу.

Мне не хотелось бросать работу в больнице, но санитаром оперблока больше я быть не хотел. Во-первых, очень часто бывали тяжелые ночи, после которых все равно надо было идти на учебу, а во-вторых, то, что мне нужно было от этой работы, чтобы меня узнали хирурги больницы и кафедры, я получил. Все теперь меня знали, и если я останусь в больнице в каком-нибудь другом качестве, то всегда смогу найти повод встать к операционному столу.

И вот я шел к главной медсестре больницы, с которой уже успел познакомиться.

-Галина Петровна.— Начал я.— Мне стало известно, что в больнице освобождается должность ночного лифтера-гардеробщика, не могли бы вы меня принять на эту должность.

-Очень хорошо Сережа, что ты подошел, мы только что с главным врачом обсуждали эту проблему, мы уже второго лифтера увольняем за пьянку. Не знали, кого и брать. Так, что пиши заявление о переводе, и через неделю будешь работать лифтером. Только учти, что придется пройти месячную учебу, сможешь?

-Конечно, смогу.

-Ну, и прекрасно, пиши заявление.

На такой ноте у меня продолжался весь день, все получалось, и никто мне не смог испортить настроение.

Вечером мне надо было идти на очередное дежурство в оперблок. Я шел туда, надеясь, что сегодня может, не будет никаких экстренных операций, и действительно, вначале все было неплохо, мы посидели, поболтали. Потом все дружно принялись за работу, и к двенадцати ночи все было сделано. Мы уже собирались спать, когда с приемного покоя позвонил фельдшер и сообщил, чтобы готовили операционную для нейрохирургического больного. За нейрохирургом уже машина вышла. Через минут двадцать к нам подняли молодого парня, без сознания уже с выбритой головой.

Мы переложили его на операционный стол и начали готовить к операции. Вскоре появился недовольный нейрохирург, ворча на всех на свете, тоже начал готовится к операции. Вторым хирургом явился дежуривший Павел Сергеевич, который был на удивление трезв. Женя уже стояла за столиком с инструментами. Немного погодя, появился анестезиолог, и операция началась. Мы с Любой были на подхвате, когда вновь зазвонил телефон и сообщил, что к нам из района везут еще перитонит, и что оперировать будет доцент кафедры общей хирургии Аркадий Борисович, он сегодня, на свою голову, задержался на кафедре.

И действительно через несколько минут нам, на каталке, доставили бледного худого мужчину с заострившимися чертами лица. На его животе был длинный, огибавший пупок, свежий операционный шов.

Мы открыли другую операционную, из-за ветра, дующего в окно, там было жутко холодно и мне пришлось бегать по отделениям и собирать обогреватели. Вдвоем с Любой мы переложили больного на операционный стол, и стали готовить к операции. Моему опытному взгляду было видно, что этот больной не жилец на белом свете, и я, в военных условиях назначил бы ему только промедол. Но мы были на гражданке, и требования здесь были другие. Вскоре пришел Аркадий Борисович, по его взгляду на больного я понял, что его выводы совпадают с моими, но если ничего не делать, этого никто не поймет.

Узнав диспозицию, он коротко сказал:

-Андреев готовься помогать, иди, мойся. Люба будешь работать только с нами, у нас гнойная операция, там два хирурга и медсестра, справятся, второго анестезиолога пока нет, пусть даст наркоз дежурант.

Спустя несколько минут, из первой операционной пришел анестезиолог и, покачав головой при виде больного, ввел его в наркоз.

Аркадий Борисович работал быстро и красиво, по свежему шву разрезал кожу и почти незаметную подкожно-жировую ткань. Сделав доступ в брюшную полость, вручил мне Кохеровские расширители. Когда я раскрыл рану из нее пошел такой гнилостный запах, что Люба схватившись за рот, выскочила в коридор. Я же стоял даже не пошевелившись, удивленно посмотрев на меня, Аркадий Борисович сказал:

-Не ожидал такой реакции от тебя, как бы теперь нам вернуть санитарку?

Но та, с бледным видом, уже зашла в операционную.

-Люба подай сюда вон ту емкость.— И, когда банка была принесена, он методично начал вычерпывать гной из брюшной полости.

Когда количество гноя уменьшилось, запах стал не таким едким, а может, мы просто уже привыкли к нему. Тонкая кишка была серого цвета и мутная, перистальтики почти не было видно. После откачки гноя, мы стали промывать брюшную полость раствором фурацилина и делали это достаточно долго. И наконец засыпав всю полость сухим пенициллином, Аркадий Борисович ушил операционную рану оставив четыре дренажа для промывания. Потом уже расстерилизовавшись мы перегрузили мужчину на каталку и отправили в палату. Когда мы размывались, Аркадий Борисович все вздыхал, и потом все-таки выдал:

-Вот и так бывает Сережа. Вовремя не прооперировали, и такие дела. Шансов конечно мало, но все в жизни бывает.

После того как мы переоделись, Аркадий Борисович пригласил меня в ординаторскую на кофе. Я сказал, что у еще меня масса работы, но он настоял, сказав, что у меня вся ночь впереди. И вот мы пили кофе, а Аркадий Борисович осторожно расспрашивал меня о планах на жизнь, постепенно разговор перешел на прооперированного больного и мы сошлись на том, что такой инфекционно-токсический шок больной вряд ли переживет, несмотря на интенсивную терапию. Аркадий Борисович внимательно слушал мои высказывания, наверно наслушавшись больничных хирургов и посмотрев на меня сегодня во время операции, он уже ничему не удивлялся. Потом разговор перешел на возможность пересадки сердца и когда я высказал несколько соображений по этому поводу он, внимательно посмотрев на меня, сказал:

-А знаешь, Сергей у меня есть приятель, мы с ним заканчивали Киевский мединститут, сейчас он высоко взлетел, но мы иногда с ним пересекаемся, и мне кажется, что ему интересно было бы поговорить с таким соображалистым парнем. Признавайся, ты наверно в библиотеке уже все учебники по хирургии проштудировал, да, похоже, и по терапии?

-Аркадий Борисович, я их еще в школе начал читать, так, что не удивляйтесь.

-Ну и прекрасно, Егор Николаевич наверно не успел сказать тебе, что я являюсь руководителем кружка, в который он тебя пригласил. А вот тебе и тема работы пересадка сердца, дерзай, ищи литературу, на английском читаешь? Ну, вот и хорошо.

Так, что если к весне, что-то толковое получится, пошлем на конкурс студенческих работ в Москву, там как раз мой приятель наверно будет задействован по общественной линии.

-Аркадий Борисович, а как зовут вашего однокашника?

-Ну, я думаю, что ты о нем наверно не слышал, а зовут его Чазов Евгений Иванович.

Поблагодарив Аркадия Борисовича за кофе, я отправился мыть полы в операционную.

А наш больной все же к утру умер. А я размышлял и думал, что и с той техникой, с которой я работал уже на закате карьеры, такого больного мы, пожалуй, не вытянули.

Утром я возвращался домой еле живой, потому что пришлось приводить в порядок две операционные. У меня даже возникла идея не ходить на занятия, но потом я вспомнил, что сегодня гистология и решил, что идти все же придется.

Почему-то у меня, до сих пор не испытывающего проблем с учебой, не сложились отношения с преподавательницей Носковой Галиной Федоровной. И по-моему вся проблема была в том, что у меня, как и первой жизни ничего не получалось при перерисовывании в альбом гистологических препаратов из-под микроскопа. Притом, что чертежник я был всегда отличный, а вот с рисунками был полный провал. После того, как мы перерисовали срезы в альбом, и подходили к ней, она скептически оглядывала мою работу и ставила очередной минус в журнал, где почти у всей группы всегда стояли плюсы.

Забегая вперед, к концу второго семестра у меня в журнале было уже шесть или восемь минусов, притом, что я неоднократно перерисовывал эти проклятые образцы. И вот за две недели до зачета Носкова то ли заболела, то ли куда-то уехала, и к нам на это время пришел Валерий Сергеевич, с которым мы познакомились еще на картошке. И вот, когда Валерий Сергеевич во время очередного занятия вышел из кабинета, я, под восхищенно-боязливые взгляды своих одногруппниц, встал и исправил в журнале все минусы, которые мне наставила Носкова, на плюсы. Когда Валерий Сергеевич пришел, то он естественно ничего не заметил. Валерию Сергеевичу мои рисунки были, как я понял, до одного места и он недрогнувшей рукой поставил мне зачет, когда пришло время.

Но сейчас я этого еще не знал и шел на гистологию, уже заранее готовясь к мине, которую сделает Носкова, когда увидит мое очередное творение.