Надо признать, что пещера служила таким же подходящим местом захоронения, как и любое другое. А присутствие испанского солдата, вероятно, отобьет охоту дальнейшего расследования у всякого, кто наткнется на это место, будь то индейцы или переселенцы. И те и другие испытывали явное отвращение к призракам. Если уж на то пошло, то и горцы тоже, и я с любопытством повернулась к Джейми.
— Вас с Джемми не беспокоило, что он станет преследовать вас?
— Нет, мы произнесли надлежащую молитву за упокой его души, когда я запечатал пещеру и рассыпал соль вокруг нее.
Это заставило меня улыбнуться.
— Ты, что же, знаешь надлежащую молитву на каждый случай?
Он слабо улыбнулся в ответ и потер верхушку факела о сырой гравий, чтобы погасить. Слабый луч света освещал сверху его макушку.
— Всегда есть молитва, a nighean, даже если это всего лишь 'A Dhia, cuidichmi'.
О, Господи, помоги мне!
ГЛАВА 9
НОЖ, КОТОРЫЙ ЗНАЕТ МОЮ РУКУ
НЕ ВСЕ ЗОЛОТО СХОРОНИЛИ с Испанцем. В двух моих юбках по краю подола был сделан дополнительный подгиб, в котором равномерно распределились крошечные кармашки с золотой стружкой, и еще несколько унций золота я вшила прямо в шов на дне большого кармана. В свою очередь Джейми и Йен также положили немного золота в свои спорраны; кроме того, у каждого из них к ремню будут прикреплены по два солидных мешочка с пулями. Втроем мы уединились на поляне Нового Дома, чтобы без свидетелей эти пули изготовить.
— Главное теперь не перепутать, что с какой стороны лежит, да? — Джейми вытряхнул из формы новенькую мушкетную пулю, сиявшую как миниатюрная заря, в котел с жиром и сажей.
— Нет, если только ты по ошибке не возьмешь мой мешочек для пуль, — ехидно сказал Йен. Он отливал пули из свинца, сбрасывая свежие горячие шарики в устланную влажными листьями ямку, где они дымились и шипели от прохлады весеннего вечера.
Лежавший рядом Ролло чихнул, когда струйка дыма проплыла мимо его носа, и раскатисто фыркнул. Улыбаясь, Йен посмотрел на него.
— Думаешь, тебе понравится гнаться за благородным оленем сквозь вереск, a cù (пес, собака, (гэльск.), — прим.пер.)? — спросил он. — Только тебе придется держаться подальше от овец или кто-нибудь тебя подстрелит, приняв за волка.
Вздохнув, Ролло сузил глаза в сонные щелочки.
— Размышляешь о том, что скажешь матери, когда увидишь ее? — спросил Джейми, щурясь от дыма костра, держа над огнем ковшик с золотой стружкой.
— Стараюсь не думать слишком много, — откровенно ответил Йен. — У меня в брюхе появляется странное ощущение, когда я думаю о Лаллиброхе.
— По-хорошему странное или по-плохому? — спросила я, осторожно подцепляя деревянной ложкой в жире остывшие золотые шарики и спуская их в мешочки для пуль.
Нахмурившись, Йен пристально смотрел на свой ковшик, в котором помятые свинцовые пули начали таять, превращаясь в дрожащую лужицу.
— Думаю, и то, и другое. Брианна как-то рассказала мне о книге, которую читала в школе, где говорилось, что ты не можешь вернуться домой снова (Роман Томаса Вольфа с одноименным названием, — прим.пер.). Наверное, так оно и есть... но я бы хотел, — добавил он тихо, по-прежнему не отрывая глаз от того, чем занимался. Расплавленный свинец с шипением полился в формочку.
Я отвела глаза от тоскливого лица Йена и встретила насмешливый, но мягкий и сочувствующий взгляд Джейми. Отвернувшись и от него, я поднялась на ноги, слегка охнув, когда мой коленный сустав хрустнул.
— Да, ну что ж, — бодро сказала я, — полагаю, все зависит от того, что ты считаешь домом, не так ли? Это не всегда только место, ты ведь знаешь?
— Да, это правда, — Йен какое-то время подержал пулю в формочке, чтобы она остыла. — Но даже если это — человек, ты не всегда можешь вернуться, да ведь? Или, наверное, можешь, — добавил он, и его губы насмешливо изогнулись, когда он взглянул сначала на Джейми, а потом на меня.
— Думаю, твои родители не слишком изменились с тех пор, как ты их оставил, — сухо сказал Джейми, решив проигнорировать намек Йена. — А вот ты можешь стать для них гораздо большим потрясением.
Йен оглядел себя и улыбнулся.
— Подрос немного, — сказал он.
Я весело фыркнула. Он был пятнадцатилетним мальчишкой, когда покинул Шотландию — высоким тощим кукушонком. Сейчас он на пару дюймов вырос и стал жилистым и крепким, словно кнут из высушенной сыромятной кожи, да и загорал Йен обычно до схожего с ним оттенка, хотя за зиму его лицо побелело и на нем отчетливо проступили татуированные точки, полукружиями разбегавшиеся по скулам.
— А ты помнишь другую фразу, которую сказала я тебе? — спросила я. — Когда мы возвращались из Эдинбурга в Лаллиброх после того, как я... снова нашла Джейми. 'Дом там, где нас, когда бы мы ни пришли, не могут не принять' (Р. Фрост 'Смерть работника', — прим.пер.).
Подняв бровь, Йен посмотрел на меня, потом на Джейми, и покачал головой.
— Неудивительно, что ты так ее любишь, дядя. Она, должно быть, редкое утешение тебе.
— Ну, — сказал Джейми, не отводя глаз от своего занятия, — она продолжает принимать меня, так что, полагаю, она и есть мой дом.
КОГДА РАБОТА БЫЛА ОКОНЧЕНА, Йен в сопровождении Ролло понес заполненные пулями мешочки в хижину, Джейми затаптывал костер, а я упаковывала принадлежности для отливки пуль. Смеркалось, и воздух уже настолько посвежел, что пощипывал легкие, приобретя ту неповторимую живительно-острую прохладу, которая ласкает кожу, подобно дыханию весны, неутомимо скользящему над землей.
Я немного постояла, наслаждаясь этим. Работа была напряженной и жаркой, хотя выполнялась на улице, и холодный ветерок, поднимавший волосы с моей шеи, казался восхитительным.
— У тебя есть пенни, a nighean (девушка, (гэльск.), — прим.пер.)? — раздался рядом со мной голос Джейми.
— Что?
— Ну, любые деньги подойдут.
— Не думаю, но... — я порылась в завязанном на моей талии кармане, где на данном этапе наших сборов находилась почти такая же огромная коллекция всякой всячины, как и в спорране Джейми. Среди мотков ниток, бумажных кулечков с семенами или высушенными травами, иголок, воткнутых в кусочки кожи, маленькой баночки, полной шовного материала, черно-белого пятнистого пера дятла, куска белого мела и половины булочки, которую я, очевидно, не доела, потому что меня отвлекли, я действительно обнаружила затертый полушиллинг, покрытый пылью и крошками.
— Этот подойдет? — спросила я, вытирая и передавая ему.
— Да, — сказал он и протянул мне что-то. Моя рука автоматически ухватилось за то, что оказалось рукоятью ножа, и от неожиданности я чуть не выронила его. — Всегда нужно дать монетку за новый клинок, — с легкой улыбкой объяснил Джейми. — Чтобы он признал тебя своей хозяйкой и не повернулся против тебя.
— Своей хозяйкой?
Солнце уже коснулось верхушки хребта, но света пока хватало, и я взглянула на свое новое приобретение. Прекрасно заточенное с одной стороны лезвие было узким, но крепким, и в свете заходящего солнца режущая кромка светилась серебром. Рукоять из рога оленя в моей руке ощущалась гладкой и теплой. Два вырезанных на ней небольших углубления идеально подходили моему захвату. Определенно, это был мой нож.
— Спасибо, — произнесла я, любуясь. — Но...
— Ты будешь чувствовать себя более защищенной, если он будет при тебе, — сказал Джейми деловито. — О... Только еще одно. Дай-ка его сюда.
Я озадаченно передала нож обратно, и, поразившись, увидела, как Джейми слегка провел острием лезвия по подушечке большого пальца. Из неглубокой ранки потекла кровь, и Джейми, вытерев ее об штаны и сунув в рот порезанный палец, вернул мне нож.
— Нужно лезвием пустить кровь, чтобы клинок знал свое предназначение, — вынув палец изо рта, объяснил он.
Рукоять ножа в моей ладони была все еще теплой, но у меня словно мороз по коже пробежал. За редким исключением Джейми не делал чисто романтических жестов, и, если он давал мне нож, значит, считал, что он мне понадобится. И точно не для выкапывания корней или добывания древесной коры. Воистину — знать свое предназначение.
— Прямо по моей руке, — сказала я, глядя вниз и поглаживая небольшую выемку, куда прекрасно ложился мой большой палец. — Как ты сумел сделать так точно?
Тут он рассмеялся.
— Твоя рука достаточно часто держала мой член, чтобы я мог понять размер твоего захвата, Сассенах, — заверил он меня.
Коротко фыркнув в ответ, я развернула клинок и уколола подушечку собственного пальца. Нож был потрясающе острым: я едва ощутила укол, но капля темно-красной крови выступила сразу. Заткнув за пояс нож, я взяла Джейми за руку и прижала к его пальцу свой.
— Кровь от крови моей, — произнесла я.
И это тоже не было романтическим жестом.
ГЛАВА 10
БРАНДЕР*
(*Брандер — судно, загруженное горючими и взрывчатыми веществами, служившее для поджога кораблей противника в эпоху парусного флота. Обычно брандеры подходили на близкое расстояние к противнику и пускались по ветру или течению на его корабли. Команда запаливали фитили и покидала их. Горящие брандеры, сблизившиеся с кораблями противника, поджигали их, — прим. пер.).
Нью-Йорк
Август 1776
На самом деле, вести Уильяма о том, что американцы сбежали, были приняты гораздо лучше, чем он ожидал. Опьяненные чувством, что враг загнан в угол, войска Хау перемещались с ошеломляющей скоростью. Флотилия адмирала по-прежнему находилась в заливе Грэйвсенд, и в течение дня тысячи солдат были немедленно отправлены к берегу, откуда их на кораблях быстро переправили на Манхэттен. К закату следующего дня приведенная в боевую готовность армия начала наступление на Нью-Йорк — только чтобы обнаружить пустые окопы и заброшенные укрепления.
И если Уильям, уповавший на шанс личной физической мести, испытал некоторое разочарование, то генерал Хау был чрезвычайно рад такому развитию событий. Переместившись со своим штабом в большой особняк под названием Бикмэн-Хаус, он принялся укреплять свою власть в колонии. Среди старших офицеров было довольно много недовольных, которым не терпелось нанести американцам сокрушительный удар, и, конечно, Уильям одобрял эту идею. Но мнение генерала Хау было таковым, что поражение и боевые потери разобщат оставшиеся силы армии Вашингтона, а зима добьет их окончательно.
— И, таким образом, — сказал лейтенант Энтони Фортнам, озирая душную мансарду, куда поселили трех самых младших офицеров штаба, — мы — оккупационная армия. Думаю, это значит, что у нас есть право на причитающиеся удовольствия, не так ли?
— И что же это за удовольствия? — поинтересовался Уильям, тщетно выискивая место для своей изрядно потрепанной дорожной сумки, в которой в данный момент находилось почти все его имущество.
— Ну, женщины, — ответил Фортнам рассудительно. — Безусловно, женщины. И, конечно же, в Нью-Йорке имеются увеселительные заведения?
— Ни одного не видел, пока сюда ехал, — с сомнением сказал Ральф Джослин. — А я смотрел!
— Значит, плохо смотрел, — решительно заявил Фортнам. — Уверен, тут должны быть бордели.
— Есть пиво, — предложил Уильям. — Приличный паб сразу за Уотер-стрит, называется 'Таверна Франсис'. Выпил там пинту отличного пива по дороге сюда.
— Наверняка есть что-нибудь поближе, — возразил Джослин. — Я не собираюсь топать несколько миль по такой жаре.
Бикмэн-Хаус с обширным парком и чистым воздухом располагался в прекрасном месте, но находился довольно далеко за городом.
— Ищите и обрящете, братья мои, — Фортнам подкрутил повыше боковой завиток и перекинул через плечо мундир. — Идешь, Элсмир?
— Нет, не сейчас. Мне нужно написать несколько писем. Если найдете хоть какие-нибудь злачные места, я буду ждать письменного донесения. Причем, в трех экземплярах!
Мгновенно оставшись предоставленным самому себе, он бросил сумку на пол и вытащил небольшую пачку писем, переданную ему капитаном Грисвольдом.
Их было пять. Три, скрепленные печатью с улыбающимся полумесяцем, были от отчима — лорд Джон исправно писал ему пятнадцатого числа каждого месяца, хотя и в другие дни тоже. Одно написал дядя Хэл, и, увидев его письмо, Вилли ухмыльнулся: послания дяди иногда озадачивали, но неизменно увлекали. Последнее письмо — с гладкой печатью — было написано незнакомой, но, определенно, женской рукой.
Заинтригованный, он сломал печать и, вскрыв письмо, обнаружил две плотно исписанные страницы от кузины Дотти. При виде этого его брови поползли вверх: Дотти никогда не писала ему раньше.
И, внимательно читая послание, брови он не опускал.
— Будь я проклят, — произнес он вслух.
— Почему? — спросил вернувшийся за шляпой Фортнам. — Плохие новости из дома?
— Что? О. Нет. Нет, — повторил Вилли, возвращаясь к первой странице письма. — Просто... интересно.
Сложив письмо, он засунул его во внутренний карман мундира — подальше от любопытного взгляда Фортнама, и взял послание дяди Хэла с гербовой герцогской печатью, при виде которой Фортнам вытаращил глаза, но ничего не сказал.
Кашлянув, Уильям сломал печать. Как обычно, записка занимала меньше страницы, и в ней не было ни приветствия, ни прощания. Дядя Хэл считал, что, раз на письме указан адрес, то предполагаемый получатель очевиден; печать же дает понять, кто послание написал — а он не тратил свое время впустую, чтобы писать идиотам.
'Адам получил должность в Нью-Йорке под командованием сэра Генри Клинтона. Минни передала с Адамом несколько возмутительно громоздких вещей для тебя. Дотти посылает свою любовь, что занимает гораздо меньше места.
Джон сказал, что ты кое-что делаешь для капитана Ричардсона. Я знаю Ричардсона и считаю, что ты не должен.
Передай мое почтение полковнику Спенсеру и не играй с ним в карты'.
Уильям подумал, что из всех, кого он знал, только дядя Хэл мог впихнуть так много информации — загадочной, как это часто бывало, — в такое минимальное количество слов. Ему стало любопытно: полковник Спенсер жульничает в картах или просто очень хорошо играет, а может ему сильно везет? Без сомнения, дядя Хэл специально не стал уточнять, поскольку, если это было умение или фарт, то Уильям испытал бы соблазн проверить свое мастерство — хотя и сознавал опасность систематически выигрывать у старшего по званию офицера. Ну, разве что пару раз... Нет, дядя Хэл сам был отличным игроком в карты, и если предупреждал, чтобы Уильям держался подальше, благоразумие советовало принять его слова во внимание. Возможно, полковник Спенсер не жульничал и играл посредственно, но был обидчив и мог отомстить, если проигрывал слишком часто.
'Дядя Хэл — хитрый старый дьявол', — подумал Уильям не без восхищения.
Что его обеспокоило, так это, скорее, второй абзац: 'Я знаю Ричардсона...' В данном случае Вилли очень хорошо понимал, почему дядя Хэл опустил подробности: почту мог прочесть кто угодно, а уж письмо с гербом герцога Пардлоу должно привлекать внимание. Допустим, печать не выглядит так, словно ее вскрывали, но Уильям частенько видел, как его собственный отец при помощи горячего ножа с величайшей сноровкой снимал и возвращал на место печати, так что иллюзий на этот счет у него не было.
