Изоморфы

Коэн тряхнул головой, вырываясь из своих заманчивых фантазий, а Гай смотрел на него в это время с такой иронией во взгляде, словно читал его мысли и забавлялся.

— Вы хотите сказать, что это и все? Вы настолько необщительны?

— Я — необщителен, — подтвердил Гай, — общительность, как бы Вам сказать, вырождается с возрастом.

— Есть еще такие же старые, как Вы? Сколько?

— Вы полагаете, что я Вам сейчас выдам остальных? — усмехнулся Гай, и Коэн с пониманием слабо улыбнулся в ответ. Улыбка на его тонких суровых губах смотрелась странно, если не сказать дико. — Разве что если бы у меня были враги, которым я хотел насолить. Но со временем вся эта вражда также отходит на второй план.

— Вот Вы меня здесь сейчас пытаетесь убедить, что у Вас все уже отошло, — прямо заявил Коэн, внимательно глядя на Гая, — что же тогда вы делали с девчонкой? Или любви все возрасты покорны, а, Гай?

— Ну, да, поймали Вы меня, поймали, — улыбнулся Гай в ответ, только его улыбка, как всегда, получилась наглой и капельку высокомерной: его мимика годами отрабатывалась самим человеком, а затем ее дополнил виртуозный хозяин. — Грешу я некоторыми человеческими страстями. Тело ведь у меня еще вполне работоспособное, — голландец развел руками, будто демонстрируя себя Коэну.

— И что вы готовы будете сделать, если она будет у нас в руках?

Гай задумался, пытаясь сдержаться и не выдать довольной улыбки кота, добравшегося до сметаны. Было недопустимо, чтобы Коэн догадался о чем-нибудь насчет Саши.

— Она просто человек, — подчеркнул Гай, и Коэн удовлетворенно усмехнулся.

— И этим уязвима.

— Вы думаете, что она мне настолько не безразлична? — Гай с искренним недоумением посмотрел на главу, но тот счел его искренность на сей раз за попытку сыграть.

— Вот и проверим, — кивнул он и поднялся из-за стола. А Гай теперь не сомневался, что даже провались Саша под землю, организация достанет ее и оттуда.

Глава 20

Моя беременная подруга отдыхала, лежа на боку на кровати в большой комнате в доме моих родителей. Ее живот был огромным, подходил срок родов. Мы рассеянно смотрели в окно и говорили о чем-то своем, когда морская вода снаружи неожиданно поднялась, заполнив всю улицу между двумя пятиэтажками, и хлестнула волной в стену, почти достав до нашего раскрытого окна на третьем этаже.

— Там мальчик! — вскрикнула подруга, бросившись к окну. И действительно, когда мы перегнулись через подоконник, увидели, что вода схлынула, а за раму вцепился мальчуган лет пяти или шести. Выглядел он напуганным и избитым. Схватив его за обе руки, мы втащили ребенка внутрь. Он был ошарашен, но держался довольно смело. Не плакал и храбро смотрел нам в глаза.

— Боже, да у него голова разбита! — воскликнула Нина, указывая на сбегающую на его лоб струйку крови.

Мальчик неловко коснулся рукой головы и раздвинул вьющиеся, слегка слипшиеся волосы, и тогда я увидела, как кровь бьет небольшой струйкой в такт пульсу.

— Черт, у него серьезная рана, — произнесла я.

— Да, придется зашивать, — и подруга бросила на меня взгляд, исполненный надежды.

— Черт, — огорчилась я, отчетливо понимая, что делать это придется мне. Ведь больше некому: только меня все считали внештатным врачом, готовым не глядя прооперировать пациента кухонным ножом и швейными ножницами. Так уж повелось в нашей семье, среди моих друзей, да среди всех, кто меня знал. Увы, ни одного настоящего врача среди этих людей не было. Я представила, как штопаю мальчика обыкновенными нитками обычной швейной иголкой, без всякой там стерилизации, в домашних условиях с кучей микробов и без анестезии, и неприятная горечь разлилась по моему языку.

— Надо его хоть коньяком напоить, — предложила я, глядя на Нину, и мысленно прося прощения за такое кощунство. Но ведь под рукой все равно не было ничего более подходящего.

— Коньяком, — запнулась Нина, но больше ничего не добавила, вновь посмотрев на мальчика.

А вот выражение лица у ребенка мне совсем не понравилось: оно было каким-то слишком уж понимающим, взрослым и лукавым.

— Я найду все необходимое, — произнесла Нина, направляясь к двери, — а ты займись парнем. Промой ему рану на голове.

— Спасибо за инструкции, — едва не заметила я вслух, но вовремя сдержалась. Нина любила покомандовать, но сейчас была не та ситуация, чтобы выяснять отношения. Я показала мальчишке, чтобы проходил, и повела его в сторону ванной.

Когда мы остались одни, он даже не пискнул, пока я промывала ему рану. И, казалось, его абсолютно не тревожила перспектива грядущего зашивания. Глаза ребенка хитро поблескивали, и теперь в этом блеске была отчетливо различима злоба.

— Может, он все-таки сильнее ударился, чем мы могли себе представить, — успела подумать я, а потом, обернувшись, у порога ванной увидела то, что заставило меня полностью забыть и о мальчишке, и о его проблемах.

Там была моя мама, и она улыбалась мне так, как умела она одна: с нежностью, заботой, бескорыстной любовью и легкой примесью тоски. Я глядела на нее, на какие-то секунды зависнув в ступоре, а потом улыбнулась в ответ, обезоруженная ее появлением и ранимая, как никогда.

Ее уже много лет не было с нами, она умерла. Но сейчас, когда она явилась, я смотрела в ее глаза, и ничего на свете не хотела сильнее, чем того, чтобы она была жива, рядом со мной и любила меня, как прежде. Только теперь невероятная тоска и боль, благополучно похороненные под маской сильного человека, прорвались наружу, и я тяжело прислонилась к косяку двери.

Мальчик гадко захохотал, и мама исчезла. В его лице не осталось ничего детского, он вел себя, как взрослое расчетливое чудовище. В его взгляде читалась неистощимая ненависть и садизм.

— Ты там скоро? — услышала я голос Нины с кухни и, пошатнувшись, сделала шаг вперед.

В коридорчике перед кухней, в падающем на нее со спины свете, стояла мама, и ее уложенные, но слегка выбившиеся из прически светлые волосы, образовывали ореол вокруг головы. Меня снова накрыло волной тоски.

— Как такое возможно? Это ты? — спросила я в тщетной надежде, почти детской в своей наивности и искренности.

— Нет, идиотка, конечно же, не я, — передразнивая, ответила мама голосом мальчика. Это он, мелкий подонок, сознательно создавал видения, питаясь моими страданиями, наслаждаясь ими. Демон в обличье ребенка.

Но улыбка и это давно забытое лицо — все было таким настоящим. Мне так ее не хватало. Я рухнула на колени, и тоска согнула меня пополам, заставив разразиться рыданиями. Я понимала, что все это дело рук мальчика, знала, что она не настоящая, но было уже поздно. Все это уже не имело значения: я столько времени держала все внутри, я ведь так и не заплакала с тех пор, как ее не стало. Теперь я плакала за все эти годы, и не могла остановиться — и мне было плевать, что мальчик смотрел и заливался смехом. Не нужно было Нине вытаскивать этого ублюдка, пусть бы сдох там снаружи, когда ушла приливная волна.

Как же я любила ее и люблю... Я плакала и плакала, раскачиваясь взад-вперед, пока не проснулась на истерзанных простынях в крепко сжимающих меня мужских руках.

* * *

— Тише, тише, — шептал хриплый голос. Саша еще несколько раз дернулась в его руках и, наконец, затихла. Слезы по-прежнему катились по ее лицу, но это уже было неважно. Она сумела вырваться из цепких объятий сна и осознать реальность. Лунный свет затапливал комнату, полупустую, с матрасом и спортивным инвентарем в углу. Руки, которые ее держали, оказались руками мужчины, который никогда еще в этой жизни не был с ней нежен, поэтому от неожиданности Саша замерла и насторожилась. Они не были раздеты, не занимались каким-нибудь очередным ненормальным сексом — он просто держал ее в руках, очевидно, возвратившись из клуба. От него заметно тянуло дымом и выпивкой.

— Тебе приснился кошмар, — Тим отстранился, почувствовав, что она пришла в себя.

— Сон, это был сон, — как заклинание повторила Саша. Образы из сна были еще слишком реальны, и эмоции, вытащившие на свет воспоминания, которые, казалось, вообще не должны были существовать. Она рано потеряла мать, вернее даже было сказать, что она ее совсем не знала — ту женщину, что выносила и родила изоморфа во плоти. Женщину, поглощенную Тинни, или все же захваченную им не до конца? Саша явственно различала любовь и нежность во взгляде матери, которые не могли принадлежать мужчине. Даже такому безумному, как ее отец.

— Что тебе снилось? — голос Тима вырвал ее из раздумий.

— Прошлое, — прошептала Саша, качая головой, — далекое прошлое, моя настоящая мать. Я полагала, что совсем не помню ее.

— Ты выросла в интернате? — спросил Тим.

— Нет, в приемной семье. Но я всегда знала правду.

— Тебя оставили?

— Нет, — поспешно отозвалась Саша, — мама умерла, почти сразу после моего рождения.

— Мне жаль, — Тим снова оказался рядом, и было так странно ощущать его молчаливую поддержку, впервые без насмешки или ненависти.

— Тебе? — не удержалась Саша от сомнения в голосе.

— Какой ты представляешь мою семью? — вдруг спросил он. И Саша впервые задумалась на эту тему: она не представляла ее вовсе, ей не приходило в голову заниматься подобным. Наверное, жестокой, бешеной, с ножами и кастетами в детских кроватках вместо погремушек. Что еще можно было предположить?

— Когда я был мелким, — глухо заговорил Тим, — к матери прибился очередной мужик. Поначалу у него даже были деньги, на выпивку и не только. Они часами пили в нашей квартире с его друзьями, а я сидел в кроватке. Знаешь, стандартная такая, с решеткой вместо стенок. Я мог орать, мог звать, мог обделаться, но им не было до меня дела. Тогда я понял, что могу рассчитывать только на себя.

Саша молча слушала, не смея прервать неожиданную откровенность Тимура.

— Потом был другой мужик, третий, десятый. Я рос, но практически ничего не менялось. Кроме того, что очередной сожитель стал давать по шее и ей, и мне. Тогда я понял, что все люди по природе своей — ублюдки. Просто одни ублюдки — трусливые, а другие — те, кто ими правит.

— И ты стал тем, кто правит.

— Нет, я стал самым редкостным из ублюдков, не скрывающим своей сути.

— Но есть же добрые люди, и храбрые...

— Не смеши, — резко оборвал ее Тим. — Я видел этих храбрых людей. Поставь их к стенке, приставь к голове дуло пистолета — и они наделают в штаны. Предложи добрым достаточно денег, и они сдадут тебя с потрохами. Доброта и храбрость — не более чем маски лицемерных ублюдков. Срывать их и показывать им самим их истинные лица — вот настоящая жизнь.

— Значит, это ты делаешь? — взволнованно проговорила Саша и чуть отползла от Тима. — Твоя любимая работа.

— Да, я люблю свою работу, — его голос вновь стал отстраненным и чужим.

— Мне жаль, — проговорила Саша, когда молчание затянулось.

— Чего тебе жаль?

— Твоего детства, и своего.

— Глупости, — бросил он, поднялся и пошел в ванную.

Саша слушала, как шумит вода и думала о том, кто сделал Тима таким, каким он стал. Его мать, отсутствие настоящего отца или вереница всех тех мужчин, что обижали мальчишку: кто пренебрежением, кто ненавистью, а кто и тяжелым кулаком? Глядя на свою мать, он перестал уважать женщин, воспринял жестокость, как единственную модель обращения с ними; глядя на мужчин, возненавидел оставшуюся половину человечества и стал поклоняться одному единственному идолу — насилию.

Саша еще раз прокрутила в голове свой сон и, не смотря на все его странности, стала подозревать, что снова побывала в чужом теле. У нее никогда не было беременной подруги Нины, а у ее родителей, даже приемных, — такой квартиры. И она никогда не занималась заштопыванием человеческих тел. Очевидно, сходство их судеб заставило Сашу на какое-то время раствориться в той другой жизни. Она передернулась, вспоминая некоторые моменты сна, и, перевернувшись на другой бок, закрыла глаза, пытаясь вновь уснуть под шум из ванной.

После разговора с Тимом ей почему-то больше не страшно было отключиться, что бы ни поджидало по другую сторону. Теперь она знала, что Тим ее разбудит, если что-то случится. Ублюдок без маски? Что ж, по крайней мере, она могла положиться на него в некоторых вещах.

* * *

— Все это дурно попахивает, — рассуждал Сергей Витальевич, расхаживая по их небольшому офису, который они, тем не менее, арендовали недалеко от центра. Костя давно уже обратил внимание, что Витальевич питал странную привязанность к старым районам города.

— Все стало плохо с тех пор, как приехал этот длинноносый француз.

— Чего ты на него взъелся? — удивился Сергей.

— А разве не из-за него случились все эти неприятности? — горячо заметил Костя, а старший лишь неопределенно пожал плечами. С одной стороны парень был прав, а с другой, Витальевичу чисто по-человечески было жаль Дюпре. И потом, с ним так душевно было заседать до глубокой ночи на кухне, — Сергей протяжно вздохнул.

— Чует мое сердце, разгонят нас после всего этого. Столько мороки с этой регистрацией фирмы — и все ради чего: чтобы просуществовать каких-то несчастных полгода? А аренда — мы еще должны за 3 месяца.

— А зачем Вы торопились с арендой, Сергей Витальевич? — возразил Костя. — Я Вам говорил, что можно и с виртуальным офисом прекрасно существовать.

— Не понимаю я такого, виртуальным, — передразнил его Витальевич. — Если есть контора, должен быть телефон и офис. Даже у захудалого сыскного агентства должно быть место, куда можно прийти, где можно подумать и поработать, документы хранить, в конце концов.

— Документы прекрасно можно хранить в электронном виде.

— И фото подозреваемых ты тоже будешь показывать в электронном виде? — возмутился Сергей.

— С нормальным финансированием это тоже не проблема.

— Боюсь, о финансировании мы можем забыть, — Витальевич взял в руки карандаш и рассеянно постучал им по столу. — Хорошо еще, что мы никак явно не связаны ни с головным офисом, ни с каким другим филиалом. Такое себе ЧП и все — пойди догадайся, что такое.

— К слову, почему ЧП?

— Юрист, которую мне сосватала Жанна, бухгалтер с моей прошлой работы, сказала, что так проще всего. Я хотел изначально зарегистрировать общественную организацию, но там были какие-то сложности с переводом денег из центрального офиса. Так что она предложила мне на выбор два варианта: благотворительная организация и ЧП.

— Благотворительная? — обалдел Костя. — А это тут причем?

— Нет никаких статей прибыли и прочего, а соответственно налогов. Только поступления средств на счет, и для тех, кто переводит деньги — проще.

— Ну, и что же помешало? — заинтересовался Костя.

— Да там устав и род деятельности должен быть соответствующий. Проще всего оказалось ЧП.

— ЧП Доренко, — кивнул Костя.

— А что ты хотел? — завелся Сергей Витальевич. — ЧП "Изоморф"?

— А ремонт нельзя зачесть в счет аренды? — Костя окинул взглядом выкрашенные в серо-голубой однотонные стены и серый ковролин на полу.

— Я говорил с владельцем, — понурился Витальевич. — Ему все равно. Говорит, забирайте свой ремонт с собой.