Нервные, путанные обрывки недавнего прошлого, уводили меня от одного нереального края, к другому. То мне казалось, что у меня снова поднялась температура и я брежу, то вдруг почудилось будто бы усилившийся ветер доносит до моего носа запах, обычно исходящий от прелой, скошенной перед дождём травы, и у меня вновь разыгралось воображение, ведущее в район кладбища. Да ещё эта сука, правая нога, ни с того не с сего, время от времени, выкидывала фортеля будоражащие и так перегретый рассудок. Тихое сумасшествие продлилось вплоть до начала рассвета, а ближе к его приходу пришло понимание того, что лежу я у самого борта корабля, почти упершись в него лицом. Теперь понятно откуда этот специфический запах, но чего забыл в столь неприспособленном для сна месте, хоть убей не пойму. Выждав ещё какое то время, всё же решился на то, чтобы поменять позу и разобраться с бардаком устроенным кем то из моих друзей-"доброжелателей", не сам же я забрался в этот отстойник, куда собирается вся корабельная грязь. Превозмогая тупую, всепоглощающую боль в голове повернулся на спину, стараясь не касаться затылком предметов способных вызывать искры из глаз и удивлённо уставился на полотно, достойное кисти талантливого живописца, находящееся прямо перед моим очумелым взором. На всем протяжении, куда был в состоянии дотянутся в утреннем полу мраке мой, плохо воспринимающий действительность, орган зрения, лежали человеческие тела. Испугавшись за свою работоспособность, глаза по быстрому наладили контакт с той часть организма, что отвечает за выводы и передали ей странную, и где то даже пугающую картинку, мало чем напоминавшую виды из прошлой жизни, в надежде получить от неё хотя бы какой то вразумительный ответ. Секунды бежали, а покалеченная голова так ничего и не выдавала. За всех отдувался рот. Он, как несколько секунд назад открылся, так до сих пор и не закрывается. В предрассветных сумерках, на ограниченной территории, мной было обнаружено такое количество людей, плотно прижавшихся друг к другу, что истекающая слюнями, ошалелая пасть, получившего черепно мозговую травму человека, это самая безобидная реакция его нервной системы, на увиденное.
— Я чё, на самом деле сдох? — вытирая рукавом подбородок, громко поделился я своими мыслями с окружающими.
Ответа на вполне закономерный, в моём положении, вопрос, не дождался. Зато разобрался с неадекватным поведением правой ноги, дёрнувшейся в тот самый момент, когда разглядывал тела, лежащие рядом со мной. Зря на неё грешил, вины в периодическом подрагивании одной из нижних конечностей не было. Движение ей придавал неприглядный человечек, пристроившийся рядом, зачем то соединившей верёвкой, в два пальца толщиной, свою тощую лапу, с моей натренированной толчковой. Минут пять я смотрел на эту гибкую конструкцию, в попытке понять, для каких таких целей она понадобилась этому мужику. Мыслей не было никаких и если бы не очередной рывок этого дебила, я бы ещё долго гадал над сутью происходящего.
— Чего привязался?! — вырвавшись из лап наваждения, громко выругался я и от души пнул свободной ногой в мягкое место, развалившегося рядом, странного человека.
— Клям малям — поворачиваясь в мою сторону прошипел незнакомец, схватившись рукой за ушибленную часть своего тела.
Чего означают его слова мне не известно, не слышал раньше здесь ничего подобного, поэтому прежде, чем дальше выяснять отношения, решил переспросить, что они обозначают. Может человек извиняется за своё гнусное поведение и прямо сейчас прояснит возникшее недоразумение.
— Ты нормальным, русским языком, сказать можешь, чего мою ногу к себе привязал?
На хера мне твой "клям малям"!
В ответ, бородато лохматое, да к тому же ещё сверх меры обнаглевшее, чудовище быстро чего то залепетало. Делало оно это так быстро, что моя неимоверно болевшая голова ничего знакомого, из его слов, не могла выбрать.
— Да пошёл ты в жопу! — окончательно разозлившись на всё на свете, выкрикнул я и пнул ещё раз, сидевшего ко мне уже грудью, человека, всё той же, левой ногой, отдав ему распоряжение на местном языке: — Отвязывай давай, не то задушу, сука!
Перевода последнего слова, на местный разговорный, у меня не было, но оно до соображалки обнаглевшего шалопая и без этого хорошо добралось, если судить по тому, с каким трудом я успел среагировать на его бросок к моему горлу. Этому хлипкому доходяге почти удалось дотянуться до моей шеи, когда мой правый кулак познакомился с его лицом. Удар противника ошеломил, но не на столько чтобы он перестал придираться к незнакомым слова. Завизжав, как испугавшаяся серой мышки девушка, недомерок снова прыгнул в мою сторону, пытаясь вцепиться зубами в, находящуюся ближе всего к нему, обмотанную тонким канатом ногу.
Лёжа на всё том же, левом боку, без особого интереса разглядываю шершавые доски кормы, чужого корабля, потираю огромный синяк на правом предплечье и думаю о том, как хорошо бы было прямо сейчас оказаться в своей уютной квартире, на стареньком, почти полностью продавленном диване, с интересной книжкой в руках. И плевать на то, что дом, в котором находится родная жилплощадь, переехал неизвестно куда, и совсем не важно, что книга уже давно прочитана, не это главное. Эх, и дёрнул же меня чёрт поругаться с новым домоуправом. Жил бы сейчас вместе с остальными, ходил бы в лес за грибами, ягодами, зайцев ловил с дядей Мишей.
— Интересно, как он там поживает, не обижает ли кто? — тяжело вздохнув, вспомнил я о соседе с нижнего этажа.
Получается так, что ближе шестидесятилетнего старика, закадычного друга отца, у меня здесь никого нет. Была бы Лизка жива, тогда другое дело, а так. Хотя, представься мне возможность встретится с любым из жильцов нашего, многострадального дома, я без раздумий бросил бы этот "райский уголок" и помчался к нему на встречу. Но. Вот именно, "но". Думать раньше надо было, до того, как стал изгоем в собственном доме. Говорила же мне мама: "Сынок, относись к людям мягче, и они потянутся к тебе". Слушаться надо было маму, Серёжа, а не строить из себя самостоятельного всезнайку. Эх, мама, мама, хотя бы одним глазком посмотреть на тебя. От мыслей о матери стало совсем грустно, так грустно, что захотелось повесится или утопиться от безысходности. Но в данный момент у меня даже на это нет прав, верёвка занята, а борт корабля такой высокий, что смысла пытаться выпрыгнуть за него нет никакого. Ладно, чего попусту слёзы лить и придаваться задушевным воспоминаниям, не подходящее время выбрал для того, чтобы играть на тонких струнах своей ранимой души. Судьба преподнесла мне такой, очередной "подарок", с которым просто так не разберёшься и на раз не справишься.
Огромное, по местным меркам, судно, с неимоверным количеством гребцов, высоченной мачтой посередине и аж двумя рулевыми вёслами на корме, покинуло Тртнвиль рано утром. Событие — это безусловно было значимым, даже для такого большого города, как этот, но прошло оно, для меня, почти незаметно. Во время начала отплытия корабля, местный охранник, неправдоподобно быстро среагировавший на крики, доносившиеся из дальнего угла глубокого трюма, разводил нас с соседом по разным углам крохотного ринга. Делал он это на столько решительно и грамотно, что возражать ему ни у кого из участников мгновенно закончившегося поединка, не было ни желания, ни возможности. Возражать. Да, я смотреть в его сторону до сих пор опасаюсь, а хлюпик, пытавшейся подкрепиться моей ляшкой и вовсе, как скрутился в калачик, после удара по голове толстой дубиной, так и продолжает валяться в том же самом положении, изображая из себя побитую собаку. Хорошо, что меня и на этот раз не подвела реакция, не раз выручавшая в трудную минуту. Я, каким то чудом, сумел увернуться от тяжёлого и хлёсткого удара, направленного прямиком в мою голову, ставшую прямо таки мишенью, для разного рода бестолочей. Пострадать пришлось, не без этого, но синюшный кровоподтёк на руке, до этого вдоволь повеселившейся с физиономией товарища по несчастью, ничто по сравнению с тем, чего могло произойти с более важной частью тела. Мне даже подумать страшно о том, чтобы было с головой если бы по ней ещё разок, как следует, врезали. Конченным придурком может быть и не остался, но вот мысли выстраивать в логический ряд, наверняка бы больше никогда не умел, что в сложившейся ситуации равносильно смертному приговору. А, как по другому? Всё говорит о том, что попал я в очень неприглядное место. Сдаётся мне, что сегодня ночью меня, самым наглым образом вырубили, а затем продали владельцам этого "суперлайнера", словно обычную вещь, из какого нибудь простенького магазина. Кто это сделал? Вопрос. Ответ на него навряд ли когда либо найду. Да и не так важно в данный отрезок времени, кто совершил со мной такую пакость, сейчас о другом думать надо. Вот хотя бы о маршруте этого монстра, продолжающего с приличной скоростью передвигаться по реке, с помощью вёсельной тяги. Куда его несет? У какого берега он найдёт своё пристанище и, что там будет со всеми нами, людьми, попавшими в грязный трюм чужого корабля, по всем приметам, не по своей воле?
Первый завтрак, проведённый мной в качестве невольника, в обществе огромного количества проголодавшихся мужиков, запомнился очень хорошо. Был он скоротечным и мало калорийным. Каждому из нас выдали по глиняной кружке воды, позаимствованной за бортом и по шесть сушёных фиников, способных утолить голод лишь пятилетнего ребёнка, чей возраст ещё позволяет жрать сладкое на завтрак, обед и ужин в неограниченном количестве. Обед, о котором я мечтал, наивно пологая, что при такой скудной утренней кормёжке нас непременно накормят днём, так и не обрадовал желудок, а ужин отличался от раннего перекуса лишь временем получения очередной порции сухофруктов. Красота, да и только. Куда же это нас везут, если с таким пренебрежением относятся к живому товару? Ответ, на мучивший меня целый день вопрос, получить было не у кого. Люди, сидевшие и лежавшие в радиусе пяти метров от меня, не говорили ни на одном знакомом мне языке, включая и тот, который начал осваивать несколько недель назад. Пробовал объясниться с ближайшим соседом на пальцах, но он, наверняка не забыв о нашей предрассветной стычке, только шипел в ответ и кидался словами на подобии тех, что я от него слышал раньше. Неоднократные попытки самостоятельно сложить обрывки увиденного на судне, в мозаичное полотно, окончательно завели в тупик. Маленькая щель любопытства, запустившая в мозг блудливого червяка, вскоре превратилась в открытую настежь дверь, позволившую оккупировать мою, так и продолжавшую плохо соображать, голову, полчищам тараканов, вскоре превратившим мозги в желейную массу. В общем ночью было чем заняться. Соответственно, как следствие этого, очередное утро встретил в агрессивном настроении, голодным и с огромным желанием на ком нибудь отыграться за плохо проведённое время, предназначенное для отдыха. Больше всего на роль главного виновника подходил сосед, чтоб его черти сожрали, дёргавший мою, привязанную к нему, ногу, с каждым поворотом своего хиленького тельца. Но бить человека, попавшего точно в такую же беду, как и ты, глупо и не солидно.
— Хорош дёргаться, как паралитик! Ночью спать не давал, так хотя бы сейчас полежать спокойно пять минут можешь?! — прикрикнул я по русски, на привязавшийся ко мне ночной кошмар, определив, что клиент тоже уже проснулся.
Ночью я пытался освободиться от этого нервного субъекта, но узел, туго стягивающий мою правую голень, был на столько тугим и хитрым, что попытка избавиться от ближайшего напарника так ничем и не увенчалась. А тянуться до края верёвки, который на мне и заканчивался, я ещё в светлое время суток посчитал бесперспективным занятием. Конец её был крепко закреплён в металлическом кольце, вбитом в толстый шпангоут, так высоко от дна трюма, что развязать его мог лишь человек имеющий доступ к рабочим местам гребцов.
— Муль куль, раляк гюрам — вяло огрызнулся сосед, чем я тут же не преминул воспользоваться, радуясь тому, что моя провокация сработала.
Вспомнив все матерные слова, когда либо слышанные мной, выплеснул на маленького наглеца часть нервного напряжения, не дававшего отдыхать ночью и почти сразу же ощутил потребность избавить организм ещё и от физического дискомфорта, но с этим здесь дело обстоит ещё хуже, чем с кормёжкой. Оправиться разрешают всего два раза на день. Подводят толпу из двенадцати мужиков, связанных между собой канатом, к одному из бортов судна, дают три минуты, на всё про всё, и ты обязан сделать свои дела, независимо от желания и внутреннего состояния. Что же, буду и дальше продолжать материться, до коллективного похода ещё рановато, может выход одного застоя компенсирует другой?
К концу шестых суток плавания по реке, мне казалось, что в закутке, затерявшемся между широкой лестницей, ведущей к кормовой надстройке и бортом иностранного судна, я провёл большую часть своей жизни. А ещё через несколько дней, мне уже было абсолютно всё равно, куда нас везут, чего там со мной сделают и, как далеко я нахожусь от своего дома. Меня, думаю точно так же, как и остальных, заживо погребённых в этой клоаке, интересовал лишь завтрак, ужин, поход в туалет и, пожалуй, ещё ловля корабельных блох, в неимоверном количестве расплодившихся между горячими телами невольников. Нет, совсем уж бестолково моё пребывание на самом дне жизни и судна, глубина которого в определённых местах достигала почти трёх метров, не проходило. За прошедшее время я скрупулёзно изучил внутренности огромной лодки, вызубрил на зубок время смены караулов, нашёл среди повязанных друг с другом людей человека, немного понимающего язык, дающий мне возможность общаться с ним не только при помощи жестов. Вместе с ним, во время громких бесед, сидел он метрах в пяти от меня, отмёл возможность побега с данного корабля, посчитав её крайне рискованной. Кроме этого, день на третий или четвёртый, этой "увлекательной" поездки, помирился со своим ближайшим соседом, так и продолжавшим круглосуточно теребить мою правую ногу. Выучил пару десятков слов его мудрёного языка, узнал имена тех, кто входил в состав нашей связки, занимавшей полтора квадратных метра, площади грязного трюма. Так же у меня получилось овладеть маленькими хитростями, позволяющими окончательно не деградировать, и не подхватить какую нибудь заразу от тех, кому на собственную гигиену давно наплевать. Или это мне только кажется, что овладел, а на самом деле я уже давно точно такой же, как и все остальные? Кто его знает? Но мне кажется, что блох я ловлю на много быстрее других, да и глаза протирать по утрам я тоже почти никогда не забываю.
Вчера у нас состоялось знаменательное событие, наш корабль, впервые за весь период долгого плавания, причалил к крохотному пирсу, в одном маленьком городке и простоял у него почти до вечера. Кто то скажет: "Стоял и стоял, чего в этом странного?". Но так может заявить лишь человек не знакомый с местными обычаями, а я с ними уже хорошо знаком и могу авторитетно сказать: "Есть в этом своя прелесть". Принято здесь, иногда приводить корабли и всё, что в них находится, в порядок. Разве это не великолепно? Мне посчастливилось в этот день заниматься и тем и другим. Пока первая группа, состоящая из ста двадцати человек, плескалась в реке, отмываясь от накопившейся за долгий поход грязи и попутно стирая, местами подпортившуюся от однообразного сидения на одном месте, одежду, наша компания драила трюм. Потом мы поменялись местами. Нас отпустили купаться, а только что помывшиеся люди скоблили места общего пользования, предназначенные для команды. Вот это я понимаю, праздник так праздник. Когда же на ужин, помимо привычных фиников и воды, всем дали по куску кислой лепёшки, моему восторгу и вовсе не было предела. Мне даже показалось, что я наконец то познал, что такое настоящее счастье. Но я ошибался. Самое настоящее пришло ко мне сегодняшним утром, в тот самый момент, когда наш корабль внезапно тряхнуло и со стороны левого борта до меня долетели солёные брызги, первый предвестник того, что мы добрались до моря. А, что может быть лучше моря, с которым ты знаком с самого детства и которое для тебя всё равно, что небо для лётчика? Верно, ничего. Сейчас я это точно знаю.
