Слуги Зла

Подходя к жилищу, Дэни думал, что уже на удивление освоил орочий стиль общения. Незнакомцы, не знающие языка, похоже, совершенно адекватно его понимают — а он сам способен проникнуться симпатией к незнакомцу и выразить эту симпатию классическим местным способом.

Дэни вошел в жилую пещеру и увидел чудовищно странную картину. Напротив очага, под принесенным откуда-то светящимся шаром, молодой орк с короткими темными волосами и множеством стальных колечек, продернутых через уши, брови и кожу скул, резал раскаленным ножом щеку Задиры. Задира сидел, вцепившись в собственные колени до сероватой зелени костяшек, с лицом, выражающим боль и сосредоточенность; он выглядел столь занятым, что Дэни, несмотря на первое душевное движение, не вмешался, а стал дожидаться конца операции.

Спустя несколько минут Дэни понял, что порезы на лице Задиры располагаются в виде орочьей руны, и тихо поразился — а орк, вырезавший знак, намазал место пореза какой-то густой темной смесью. И только закончив, оба орка обратили внимание на Дэни.

— Задира, — сказал Дэни, — зачем это?

Задира криво ухмыльнулся, стараясь не двигать кожей порезанной щеки.

— Это знак "урк-хторр", "победа", — сказал он самодовольно. — На удачу. Шикарно? — и двинул резавшего его щеку пониже ребер. — Точно останется надолго, Змей? А то у некоторых через пару месяцев пропадает...

Змей ответил тычком в плечо, вытащил из рукава отполированную серебряную пластинку и показал Задире, как зеркальце:

— Не стирай мазь. Ты же видел мою работу. Останется навсегда, будь уверен.

Задира подвинулся к свету, рассматривая отражение.

— Шикарный подчерк, — сказал он с оттенком зависти. — Отлично вышло. Сейчас.

Он вернул пластинку, порылся в торбе со своим имуществом, хранимой в нише, и вытащил пару человеческих золотых монет. Змей взял их и осклабился:

— Напрасно не хочешь колечко в бровь, — сказал он. — Красиво и выглядит круто. Можно с рунами "огонь" и "ветер". На счастье.

Задира махнул рукой.

— Это вам, инженерам, можно всякие колечки и хвостики носить, а нам, солдатам — до первого боя. Шрамы — другое дело. Они в драке не помешают.

— Как знаешь, — сказал Змей и ушел.

Задира с удовольствием растянулся на шкуре. Дэни сел рядом.

— Тебе своей физиономии не жаль? — спросил он. — Это же больно, я думаю.

— Зато шикарно, — отозвался Задира. — И... может, впечатлит кое-кого...

Шпильку, подумал Дэни и грустно улыбнулся. Следы пыток, вспомнил он. У орков чудные представления о красоте, но, в сущности, почему всем должно казаться красивым одно и то же? Ведь Шпилька кажется красавицей так многим, что впору менять мои собственные критерии...

— Может быть, и впечатлит, — сказал Дэни вслух. — Хотя, по-моему, ты и так вполне ничего, Задира.

Задира ответил дружеской ухмылкой и толчком в колено.

На следующий день Дэни сидел рядом с Пауком на горном склоне, над тем самым карнизом, который вел к роднику — Дэни нравилось это место, и Пауку оно, как видно, нравилось тоже. Обещанные Клыком октябрьские дожди не торопились; горное небо, высокое, совершенно чистое и яркое, оттеняло своей хрустальной синевой эльфийское золото далеких лесов. Дэни смотрел на этот позолоченный очарованный мир с ностальгической грустью; он не хотел быть врагом орков, но время от времени ему до тоски хотелось в Пущу, где равномерно разлитая по миру и смешанная с безобразием красота предстает в очищенном и концентрированном виде. Опираясь спиной на плечо Паука, твердое, как выступ скалы, но теплое даже через одежду, Дэни думал, что было бы любопытно показать созданную эльфами гармонию Пауку и послушать, что он об этом скажет. Он не так уж мало понимает...

— А в эльфийском лесу вообще бывает осень? — спросил Паук, будто отвечая мыслям Дэни. — Или там всегда лето?

— Бывает осень, бывает зима, как можно иначе, — удивился Дэни. — Осень... осень — время поющего золота. Пуща осенью так прекрасна... и печальна... Листья падают медленно и часто, все золотое, все багряное, все пурпурное, все шелестит, повсюду покой... пока не наступит зима, не покроет все инеем — и деревья становятся хрустальными колоннами, голубоватыми, прозрачными, а на ветвях иней кудряв и мягок, как серебряная пряжа...

— Угу. Золото, серебро... листья, ветки, снег, — Паук усмехнулся. — Ты много выдумываешь, Эльф. Видишь то, чего и нет — поэтому тебе и легко голову задурить. Действительно, как детеныш.

— А ты — такой прагматик...

— Ну и что. Я вижу то, что я вправду вижу. Я, скажем, вижу, куда ты годишься. Ястреб рассказывал, как он с тобой схлестнулся — ничего. Я думаю, с тобой можно идти. У тебя, по мне, только один серьезный недостаток: ты себе врешь, да так лихо, как иной человек другому не соврет.

— О да, ты у нас абсолютно объективен. Хорошо, и что твоя объективность вместе с практицизмом говорит о рыцарях Пущи? Ты думаешь, все они — бывшие люди?

— Угу.

— Но почему?

— Тоже мне загадка! — хмыкнул Паук, перекручивая веревочку. — Эльфы сами не воюют. Им бы все чарами и чужими руками. Если они, к примеру, не могут какое-нибудь там озеро опрокинуть, или устроить ураган, или еще какую-нибудь такую дрянь — тогда они людей отправят умирать. Но королевские, ясное дело, не всегда пойдут, у них ведь свой интерес. Значит, надо своих завести. Смазку для клинка, чтобы было не жалко. Ведь, в случае чего, можно и новых наделать...

— По-моему, у тебя все получается слишком просто, — улыбнулся Дэни.

— А что тут сложного? Твари — они твари и есть. Заманили и использовали.

— Хорошо. Допустим. А кто тогда — сами эльфы?

— Лешачка, — констатировал Паук, пожав плечами.

— Одна она?!

— Нет, наверное. Но она-то точно... Знаешь, Эльф, я ведь не в курсе, кто там в этом поганом лесу еще живет. Может, там еще толпа всякого сброда...

— Толпа. Поэты, менестрели, художники. Личная свита Государыни... Да, они — настоящие эльфы, я думаю. Они ведь, кроме чар и чудес, которые вам не нравятся, еще создают красоту и гармонию, Паук. Они — созидатели, а я-то так... смазка для клинка, как ты говоришь... Послушай, Паук, а может, они имеют право на то, что делают? Ведь они не просто так издеваются над кем-то из людей — им нужно, чтобы кто-то защищал красоту. Чего стоит поэт в бою? Его же убьют в первые же минуты...

— Угу. Они имеют право тебя ловить, отбивать тебе мозги, отводить глаза и посылать на смерть. Здорово.

— Дико звучит. Но, с другой стороны, чем я так уж ценен? Деревенский какой-то там плотник...Что такое моя жизнь по сравнению с Пущей?

— Угу. Что такое плотник какой-то, кузнец там, солдат — рядом с ними, вечными? Все равно ж подохнете рано или поздно, так лучше за них, чем просто так. Да? Хорошо они устроились: гномы на них работают, вы за них воюете, а они — знай, песенки поют...

— Слагать стихи — это работа, Паук.

— Тяжелее, чем драка насмерть?

Дэни, исчерпав аргументы, двинул Паука в бок. Тот ухмыльнулся, почесал за ухом — и сделал молниеносный выпад. Дэни осознал, что прижат спиной к пожухлой траве и мху, раньше, чем успел среагировать, и дернулся, безнадежно попытавшись освободиться.

— Человек! — фыркнул Паук и отпустил его руки. — Трепотни много, а толку мало... а если серьезно, ничего ты еще не взрослый. Я не знаю, как получилось, что тебе все еще семнадцать лет... ну пусть даже двадцать, это мало меняет — но ты не вырос за эти годы. У тебя мускулы, как у детеныша.

— Паук, видишь ли, — сказал Дэни уязвленно, — я только что был болен. Я участвовал в стольких битвах, я умею сражаться, а ты...

Паук рассмеялся.

— Похоже, твоя прежняя сила — это тоже эльфийская чара, — сказал он. — Не расстраивайся, наверное, подрастешь еще. Все-таки вот шерсть на морде...

— Гад ты, Паук, — огрызнулся Дэни — и, не выдержав, тоже усмехнулся. — С тобой не поспоришь. У тебя слишком тяжелые... доказательства.

— Угу, — сказал Паук и стал смотреть в небо.

Часть третья

...Больше не будет больно и плохо —

Сегодня не кончится никогда!

Между выдохом каждым и вдохом

С неба летит звезда,

Гаснет звон последнего слога -

И шкатулка вопросов пуста.

Больше не будет больно и плохо —

Сегодня не кончится никогда!

Flёur.

Из обычного человеческого самодовольства я начинаю эти записки воспоминаниями о том знаменательном дне, когда мне удалось навалять Задире по первое число.

Он так мне надоел своими постоянными мелкими цеплялками относительно человеческих боевых возможностей, что, в конце концов, я вызвал его на официальный поединок при огромном скоплении веселящейся публики. Нас вооружили деревянными мечами, выстроганными лично Хромым Псом для обучения подрастающего поколения — а происходило это эпохальное действо в Круглом зале, где обычно собирались для тренировок дети и подростки.

Хочется написать, что я сделал Задиру одной левой, но ради жизненной правды сознаюсь: в ходе боя устал, как собака, а впоследствии оказалось, что синяков у меня многовато. Самый роскошный синяк мой юный друг соорудил не мечом, а рукой, разместив на моей потерявшей эльфийскую изысканность физиономии — на левой стороне челюсти. Так что саркастически хохотать было довольно-таки больно.

Грустно признав, что Задира сильнее меня физически, радостно отмечаю, что мой боевой опыт и быстрота реакции это несколько компенсируют. Я его обезоружил и приставил клинок к горлу; по местным правилам это означает "убит" и считается чистой победой.

Когда я подал ему руку, помогая подняться, он сказал:

— Круто, Эльф. Но это у тебя рука как-то в невозможную сторону поворачивается. К такому привыкнуть надо. Я, знаешь, редко рубился с людьми, которые действительно что-то могут.

Я ответил, почти польщенный:

— Мы можем рубиться хоть каждый день, если хочешь. Привыкнешь. Ты — очень интересный противник, Задира. Совсем не простой.

Задира ухмыльнулся. Я трепанул его по плечу, выражая самое дружеское расположение.

Наши приятели, любовавшиеся поединком, изъявили свое восхищение победителем визгом, пинками и хихиканьем и стали потихоньку расходиться. Мои будущие спутники пронаблюдали за нашим боем с профессиональным интересом. Клык одобрительно ухмылялся, Паук очередной раз двинул меня по спине в виде признания заслуг; Ястреб щурился и морщился, но кивнул. Шпилька великодушно подошла понюхать меня в щеку, но лизнуть, конечно, побрезговала.

— Ты неплохой парень, Эльф, — сказала она, лукаво поглядывая на Задиру. — Иногда прямо жаль, что у тебя рожа такая страшная.

Комар тут же заверещал:

— Шпильке Эльф нравится! — и был укушен уязвленным Задирой за ухо.

Пока они выясняли отношения, ко мне обратился Паук.

— Ну чего, — сказал он совершенно удовлетворенно. — Ты, вроде, пришел в норму, Эльф. Все считают, что можно отправляться. Не передумал?

— Давно я передумал, Паук, — я едва удержался от живописного вздоха в стиле "скорбящий Перворожденный". — Не хочу я идти, совсем не хочу. Но точно знаю, что нужно — мне самому нужно и вам нужно.

— Наверху погода очень хорошая, — сказал Паук. — Дороги подсохли, тепло. Перерыв в войне закончен, по-моему. Вот-вот люди сюда снова притащатся. Хорошо бы до лета успеть.

— Как скажешь, — сказал я. — Хочешь, пойдем уже завтра. Ястреб по-прежнему рвется в бой?

— Нас четверо будет, — объявил Паук. — Как договаривались. Мы с Ястребом, Задира и Шпилька. Нормальная команда, как думаешь?

— Зачем идти такой толпой?

Паук ухмыльнулся, толкнул меня плечом:

— Тебя охранять. Не пинайся, я серьезно. Смысл в том, что ты должен дойти, так? Если ты не дойдешь, то мы в лес вообще не попадем. И еще — ты должен дойти не один, а то на месте с глузду двинешься. Вот тебе и резон: из четверых бойцов хоть кто-то уцелеет, чтобы проводить тебя до места, помочь выбраться и потом довести до дома.

Мне стало очень неуютно.

— Паук, — сказал я через силу, — мне кажется, что мы все — смертники.

Его ухмылка только раздвинулась пошире.

— Угу, — ответил он. — А что, привыкать нам, что ли? — и так врезал мне между лопаток, что я сделал шаг вперед.

Я, увлеченный мрачными мыслями, даже не заметил, как вся моя замечательная компания потихоньку собралась вокруг. Задира ткнул меня кулаком и обнадежил:

— Да брось, где наша не пропадала!

Шпилька согласно кивнула; Ястреб смерил меня прицеливающимся взглядом и сказал:

— Это может быть всем диверсиям диверсия.

— Знаешь, Ястреб, — сказал я, — прости, но я предпочел бы тебе Пырея. Ты — отличный боец, но слишком эмоциональный. Твои личные чувства могут помешать делу. Ведь наша цель — не диверсия, а разведка.

— Я могу держать себя в руках, — Ястреб сморщил нос. — Я все помню. Я только хотел сказать, что просто убью ее, если получится. Убью ее. Разве это может повредить?

— Видишь, Паук? — сказал я. — Несет его.

— Пырей не хочет идти, — сказала Шпилька. — Он не хочет Крысу одну оставлять. А Паук с Клыком считают, что мы с Задирой молоды еще. По мне, так и троих бы хватило.

Паук толкнул Ястреба в бок:

— Прости, Эльф прав. И команду ему выбирать — у него свой резон.

— Зря ты так, Паук, — сказал Ястреб с горечью. — Твои дружки — дети сравнительно.

— Они младше, но они наемники, а ты в клане жил, — сказал Паук тоном решающего аргумента. — Ты отличный боец, но в клане от тебя больше пользы будет.

Ястреб пожал плечами и ушел. Мне было жаль обижать его недоверием, но я слишком хорошо представлял суть нашего будущего путешествия: последняя война сожгла Ястребу нервы, а темпераментная ненависть — неудачный спутник, совсем неудачный.

— Спасибо, Паук, — сказал я.

— Трое так трое, — хмыкнул он, пихнув меня под ребра. — Пеняй на себя, если что.

Мы с Пауком выходили на наш любимый карниз, чтобы посмотреть, каков нынче мир наверху.

Апрель подошел к середине; сосны на склоне медно светились, похожие на колонны из темного янтаря, в расщелинах цвели крокусы. Далеко внизу лежала моя Пуща в стеклянной дымке едва народившейся листвы. Светило веселое апрельское солнце, и страна, освещенная, как карта на столе, виднелась точно и ясно. Я видел столицу; мне казалось, что над крохотными башенками на горизонте развеваются алые штандарты с золотыми львами. Я видел тракт, по которому мимо моей давнишней мечты гарцевали гвардейцы короля — тот самый тракт, по которому меня полгода назад пронес белый эльфийский конь. Я в сопровождении пятерых рыцарей Государыни вез письмо королю союзников — Я Великолепный, Инглорион Элириэль, бесчувственная холеная тварь без возраста, блистательный убийца, не помнящий родства, влюбленный раб королевы Маб...

Они были моими тенями, те пятеро. Мне не позволялось товарищества — я надменно смотрел на них, презирая за то, что они смели пресмыкаться перед моей Государыней. Полагаю, они относились ко мне совершенно так же; в свободное время — в отсутствие эльфийских дев — мы пили эланоровое вино и изощрялись в изящных и злых насмешках друг над другом. Мне не полагалось ненавидеть других рыцарей — и мои чувства были слишком мелки для ненависти, перерастая в нее лишь в одном случае.