Зеленая кровь

— Я — младше, — согласился кот и растянулся по лестнице, не сводя с Манефы глаз. — Я мало ем и не займу много места. И ни на что не претендую... только на твой запах...

— Разумеется, — презрительно сказала Манефа. — Еще бы ты претендовал. Я налью тебе молока, так и быть. У тебя давно открылись глаза?

— Только что, — кротко сказал кот. — Я не привык видеть кошек, понимаешь? Я еле помню свою мать, а других кошек не видел. Я выпью молока, если ты дашь... или воды, все равно. Лишь бы пахло тобой.

— Наглец, — фыркнула Манефа. — Это мой дом, не забудь.

— Я тут поживу, если разрешишь, — смиренно сказал кот и собрался поточить когти о ступеньку.

— Здесь нельзя! — Манефа шлепнула его по затылку, но не когтями, а ладонью. — Хочешь молока — иди за мной. Где точить — я тебе покажу. Не знаю, где Хольвин тебя достал, но чувствую, что мне придется тебя воспитывать.

— Воспитывай, — кот улегся на перила и потерся о них подбородком, оставляя свой запах. Манефа снова шлепнула его по голове, но слабее:

— Я еще не позволила тебе тут метить.

— Я случайно, — кот поднял на нее глаза. Он изображал смирение, но спокойная уверенность доминанта распространялась от него не менее ощутимо, чем запах. Манефе было все тяжелее держать фасон. — Я больше не буду, — и снова потерся.

— Ах ты!

Ах, как он легко давал себя бить — обозначая насмешливую покорность. И кот уже все понял, и Манефа тоже все поняла — но ритуал требовал проверки на прочность. Потребовалось еще с полдюжины оплеух разной тяжести, чтобы древний обычай позволил Манефе дать себя понюхать — нос в нос.

И запах юности и силы заставил-таки ее сменить гнев на милость.

— Ладно. Пойдем ужинать. Я тебя покормлю. И имей в виду: ко мне приходит щенок.

— Мне нравятся собаки, — сказал кот. — Один бобик все твердил, что мы с ним — Стая.

— Они все так говорят, — сказала Манефа и перед тем, как подняться по лестнице к себе в башню, позволила коту боднуть ее в плечо.

Рамон, который пытался уговорить кота прийти ужинать на псарню, так его и не дождался. Зато Хольвин знал, что Мэллу ел сырую рыбу, любимую Манефой, из ее же любимой керамической мисочки — а Манефа сидела на подоконнике, подобравшись в пушистый комок, и подозрительно, настороженно наблюдала, как он ест и как потом пьет воду. Хольвин не был специалистом по кошкам, но понимал их неплохо и очень ясно видел, что контакт прошел правильно, так, как должно.

Ближе к вечеру, когда уже совсем стемнело, Манефа в Младшей Ипостаси сидела на козырьке над крыльцом и демонстративно чистилась, а Мэллу в Старшей сидел, обхватив колени, в мокрой пожухлой траве и смотрел на нее пьяными от восхищения глазами.

Ему не было никакого дела до бегающей по двору Стаи; он не обращал ни малейшего внимания на любопытных псов — только пересел по другую сторону забора, когда их носы стали уж очень ему докучать.

— Он влюблен, — сказал об этом Локкер. — Ты бы гавкнул на ваших, чтобы не приставали — ведь мешают...

— Не повод забывать друзей, — отозвался Рамон несколько даже обиженно. — Подумаешь, невидаль — тетка Манефа умывается... вот пойдет дождь, будет ему любовь, тоже мне любовник...

Локкер мечтательно улыбнулся, вспомнив белый мох на ристалище и прекрасные глаза Ирис.

— Нет, — сказал задумчиво, — все-таки вы, собаки, многого не понимаете...

Рамон сердито почесал в затылке.

— Ну да, — буркнул хмуро. — У всех, понимаешь, Любовь! Только у нас — так. Собачья, как люди говорят, свадьба. А что я Хозяина люблю и тебя люблю — это не считается, да? И кота этого дурацкого — вот полюбил тоже, сдуру! Я за него, можно сказать, душой болел — а он хоть бы плоское рыло повернул в мою сторону...

— Ну, — протянул Локкер, улыбаясь. — Это же не любовь. Это товарищество. Это чувство рассудочное.

— Конечно, — Рамон мрачно отвернул нос. — Рассудочное. Мы, собаки, голову не теряем. И не скулим ночи напролет — тоже мне, подумаешь, высокая поэзия! Вот у меня любовь так любовь. Безнадежная. Один раз обнюхались — и, наверное, больше никогда не увидимся... Эх...

И в досаде завалился на пол беседки, положив голову на протянутые ноги лося...

Гарик.

Когда Тео собирался домой, он просто позвал Гарика с собой — и все. Получилось совершенно естественно, стало жаль отослать щенка на псарню после целого дня, проведенного вместе, а щенок обрадовался и восхитился. Тео даже подумал, что Гарик тоже что-то для себя решил: не даром же он в последние дни все время старался оказаться поблизости. Собаки-трансформы — существа чувствительные.

А по дороге Гарик даже не пытался возвращаться в Зверя; он был в такой ажитации, что человеческий облик казался ему удобнее. Выглядел совсем мальчишкой-подростком, разве что только человеческие подростки в таком возрасте не нежничают так, подумал Тео. Это у него чисто щенячье.

Гарик терся щекой об его рукав, вис на плече, забегал вперед и заглядывал в глаза. Не было ему никакой нужды хахать в человеческом теле, но он... не то, чтобы хахал, а нервно позевывал и вдыхал открытым ртом — просто от неспособности справиться с эмоциями. И без конца повторял:

— Ты меня насовсем берешь себе, да? Ах, да? Правда? Ты теперь — мой Хозяин, да?

Тео, невольно улыбаясь, трепал его по спине, как человека, но у щенка не хватало терпения идти, по-человечески обнявшись. Он то обнимал Тео в ответ, то отстранялся, чтобы обежать его кругом или обнюхать сомнительное дерево или столб, то снова возвращался, с разбегу тыкался головой в грудь, внюхивался — норовил лизнуть в щеку или в шею. По службе надо было бы его приструнить, приказать перекинуться, пристегнуть поводок... только не выходило. Не хотелось одергиванием портить радость, слишком непосредственную и наивную для человека.

Не часто кто-то до такой степени радовался обществу Тео. Начальственная строгость сейчас казалась жестокостью.

Нынешний рабочий день кончился довольно поздним вечером; прохожие уже встречались довольно редко, но и эти редкие косились неодобрительно. Почему бы, думал Тео чуть удивленно. Ведь я в штатском, выгляжу не ликвидатором, а простым смертным. Ну выгуливает человек собаку — подумаешь, невидаль...

Правда, у Гарика форменный ошейник с Путеводной Звездой на бляхе. Но в сумерках, вроде бы, этого не видно, особенно издали — так, что-то такое поблескивает. Может, жетон за дрессуру. Странноватый, правда, на такой юной дворняжке...

Гарик зарычал на компанию гоповатого вида молодых людей с бутылками пива — не как на мертвяков, но как на потенциальный источник опасности. Тео поймал его за руку, притянул к себе и обнял. В компании кто-то свистнул, в Гарика швырнули пустой пачкой из-под сигарет:

— Слышь, козел, сдай дебила в интернат!

— Заткни своего уродца, пока я не заткнул, ты, придурок...

Гарик не выдержал и гавкнул, так и не перекидываясь. Компания отлепилась от стенки ночного ларька.

— А что это ты, дядя, не слушаешь, что тебе люди говорят, а? — бритый парень, бросивший пачку, ухмыльнулся и сжал кулаки.

— Он давно по морде не имел...

— А ты лаять умеешь, козлина?

Гарик рванулся вперед. Тео, придерживая его за плечо, вытащил удостоверение:

— Внеплановый рейд СБ. Покажите-ка ваши документы, детки...

— Ё, оборотень! — бритый парень тут же стушевался.

— Атас, инквизитор!

— А мы не мертвяки... — пробормотал парнишка еще школьного возраста, делая шаг назад. — Какая у вас собачка забавная...

Его приятели постарше полезли за паспортами. Гарик перестал рычать, чихнул от запаха пивного перегара.

— От алкоголя душа гниет, — бросил Тео. — Шли бы вы домой, пока живы.

Компания молча ретировалась в ближайшую подворотню. Тео отпустил плечо щенка. Тот, так и не войдя в зверя, сделал несколько шагов за ушедшими, но отвлекся на ближайшую скамейку, встал на колени и принялся обонятельно сканировать следы собачьей мочи на ее ножках, а заодно обнюхал и урну, оказавшуюся рядом.

Ну что ты с ним будешь делать?

— Фу, Гарик! — прикрикнул Тео беззлобно. -Что тебе в урне надо, служебная собака?

Щенок вскочил, не отряхивая колен, как это обычно совершенно машинально делают люди, подбежал, оперся ладошками на грудь Тео:

— Они живые, ах, они уже ушли, — сказал он серьезно. — Это уже не опасно, нет. А урна... Я помню, ах, я же помню, что домашние там нюхать не должны... но вкусненько пахнет, — и облизался с умильной и виноватой миной. — Рыбкой пахнет. Кроме прочего. Ах, так пахнет! Солененькой.

— Ты голодный? — Тео сочувственно погладил его между ушей. — Давай, я тебя лучше дома покормлю, а, бомжонок?

Гарик застенчиво ухмыльнулся.

— Дома — да, дома — хорошо. Но рыбка — она ж там ничья, да? Ах, ведь ничья совсем... кто-нибудь другой подберет... — закончил он со вздохом, печальным и комичным.

— Пускай, — сказал Тео, пытаясь сохранить серьезность. — У нас с тобой будет другая еда, а у кого-нибудь другого, может быть, и не будет. Давай ему оставим.

Гарик прочувствованно кивнул. Тео снова захотелось его погладить: щенок был тактичный и смышленый для беспородного бродяжки. Для пса вообще всегда серьезная проблема — отказаться от найденной еды, но для бездомного и голодавшего — проблема вдвойне. Служебная самоотверженность Гарика трогала и вызывала уважение.

И тут Тео вспомнил, что покормить Гарика дома ему решительно нечем.

Ну да. Заходила госпожа Орхидея, благо живет по соседству — милая дама, чей муж знал еще отца и мать Тео, убитых на операции, упорно считает его "бедным сироткой" и кормит. И видимо до старости — до старости Тео — будет жалеть и кормить. Принесла котлет и варенья, попробуй откажись. Но в котлетах чеснок и перец, а варенье еще конъюнктивит у Гарика вызовет... Ладно. Забегала Мальва, принесла пирог... еще кусок пирога остался. Пирог щенок, конечно, будет есть с наслаждением, но вот насколько это полезно и надолго ли его насытит...

— Гарик, — сказал Тео решительно. — Давай в магазин зайдем. Купим тебе нормальной еды, а?

Гарик с готовностью кивнул и облизался.

Тео думал, что Гарика придется оставить снаружи — собак, и трансформов, и обычных, чаще всего внутрь магазинов не пускают. Но охранник, немолодой уже мужик в камуфляжной форме с бляхой, бритый, квадратный, с широченной бычьей шеей, неожиданно широко улыбнулся, когда Тео притормозил у двери:

— Ух ты, какой парень-то у тебя славный! Что ж, помесь ищейки с пастушьей, да?

— Наверное, — сказал Тео. — Похож, вроде бы, на пастушью породу, особенно мордочкой, но точно я не знаю, да и он не помнит. Он у нас бродяжка.

Охранник, улыбаясь, протянул Гарику руку понюхать и потрепал его по плечу.

— Ах ты, красавчик!.. Да ничего, пусть... У меня тоже такой был, все породистые — дурные пижоны, люблю дворняжек. Деликатный мальчик... ты деликатный мальчик, да?.. А вот моего застрелили в деревне... гады эти, охотнички... Лучше б друг друга перестреляли...

— Можно, я его с вами оставлю? — спросил Тео, глядя, как Гарик внимательно внюхивается охраннику в запястье. Трансформа с таким чутьем не проведешь, не может этот мужик быть плохим человеком. — Я скоро, мне только щенку купить пачку овсяных хлопьев и кусочек мяса... Останешься с дядей, Гарик?

Гарик застенчиво отвернул острый носик и вздохнул.

— Не хочет, — усмехнулся охранник. — Бывшим бродяжкам хозяев отпускать тяжело. Да возьми его с собой, чего там! Только пусть не перекидывается в магазине, а то еще скандал будет...

— Слышал, Гарик? — сказал Тео строго. — В магазине перекидываться нельзя, а то продавцы заругают и прогонят.

— И ничего не дадут, — покивал Гарик понимающе. — Ах, я же не буду...

— Золотой парень, — сказал охранник с нежностью, которую было тяжело в нем заподозрить.

Гарик мелкими шажками, и вправду чрезвычайно деликатно, прошел мимо него и крепко ухватил Тео за локоть. Так они добрались до пирамиды пластиковых корзинок для покупок, выбрали одну и вошли внутрь магазина. Внутри оказалось удивительно многолюдно для вечернего времени.

В магазине щенок оказался впервые, и место это его очаровало. По утонченной тактичности, никем не воспитанной и, вероятно, врожденной, Гарик не лез носом в холодильники и на прилавки, где лежала пища, но его ноздри все время раздувались. Он наслаждался запахами.

Около рыбного отдела щенок вздохнул и облизнулся — тут запах бил в нос особенно сильно. Надо было иметь каменное сердце, чтобы уйти отсюда без покупки.

— Ты обопьешься, — сказал Тео, смеясь. — Эта рыба очень соленая.

Гарик снова вздохнул и облизал капельку слюны с губ.

— Ах, я знаю... но вкусненькая...

Тео нагнулся, выбирая из холодильника маленький кусочек соленой рыбы — и тут услышал за спиной неприязненный голос:

— Смотри, Улаф, вот оборотень! Да вот, рядом с длинным парнем! Собака...

— Совсем обнаглели! — ответил голос еще более неприязненный. — Шляются со своими монстрами в общественных местах, как в порядке вещей... Без поводка, без намордника! Им наплевать...

Тео обернулся. Двое элегантно одетых пожилых мужчин бесцеремонно рассматривали Гарика. Их лица казались просто на замок закрытыми брезгливостью. Тео ничего не сказал, только обнял щенка и увел его в сторону.

Мясо нельзя было просто взять из контейнера — его предварительно взвешивали, и Тео с Гариком пришлось занять небольшую очередь. В магазине, при ярком электрическом свете, никто не мог бы спутать хищного трансформа с человеком. На них посматривали.

— Ой, какой барбос чудный! — не выдержала спортивного вида девушка с корзинкой, полной пакетов с кефиром. — Собака, как тебя звать? Давай лапу! Ну, давай, не стесняйся!

Гарик польщенно понюхал ее щеку.

— Гарик, ты что, нельзя! — одернул Тео, но девушка рассмеялась. — Ой, — спохватился он. — Взвесьте пожалуйста, — протянул мясо в пакете хмуро ожидающей продавщице, которая только что лучезарно улыбалась предыдущему покупателю.

Та швырнула пакет на весы.

— А вы знаете, молодой человек, как выращивают этих несчастных коров? — вдруг изрекла остановившаяся рядом благородного вида седая дама. Воротник ее строгого пальто закалывал значок с надписью "Друзья жизни", движения экологистов. — В каких условиях они живут, как их потом убивают, знаете?

— Догадываюсь, — отозвался Тео. На пакет с мясом наклеили ценник, Тео, сопровождаемый щенком, направился к отделу бакалеи — и дама пошла следом.

В ее корзинке лежали коробки со злаками и большой пакет овощей.

— Жаль, что молодые люди ни о чем не хотят думать, — сказала дама. — Вы, нынешнее поколение, озлоблены и бессердечны. Что для вас такое — конвейер смертей этих невинных измученных созданий, которые всю свою жизнь не видят солнца, не видят травы, а потом умирают в страшных муках? Вам и на человеческие смерти наплевать...

Она уже говорила страстно и громко — люди оборачивались. Гарик спрятал носик Тео в рукав. Тео остановился.

— Я знаю, что домашний скот живет и умирает на конвейере, — сказал он, сдерживая раздражение. — Но что лично я могу сделать с этим? Мне представляется, что улучшение условий их существования — это дело общее, госпожа...