Лунный князь: Беглец (последняя редакция)

Зато есть другие изменения: на виске побелела еще одна прядь, симметрично первой, и теперь я похож на козленка. А не надо было пить из лошадиной бочки на конюшне! Не пахал бы сейчас как лошадь.

Я склонился над водой, вгляделся в отражение: жесткие черные волосы подросли и торчали во все стороны, а две светлые пряди выглядели, как рожки и даже золотились под солнцем. Ну и урод. Особенно, рядом с идеальной красотой дарэйли камня.

— Скажи ему, Райтэ! — снова заладил Ллуф. — Меня он и слушать не хочет. А ты вроде как его сюзерен.

— Вот именно, вроде как. Пусть делает, что хочет, я ему не хозяин! — процедил я. В котелок плюхнулся последний вымытый корешок. Лучше бы я ушел охотиться вместе с Градниром и заодно потренировался в стрельбе из лука. — И почему это Ринхорту нельзя объявить Луану 'заменяющей'?

— Он темный, а она — светлая.

— И что?

— Она — та же сущность, что у него. Две разделенные стороны одной сущности гасят друг друга. Как добро уничтожает зло, а свет — тьму. Потому жрецы убивают наших кровных братьев и сестер.

— Чтобы мы не убили потом друг друга?

— Я бы назвал это иначе — чтобы не извели, силу не погасили.

— То есть, мы стали бы нормальными людьми, если бы выросли вместе с братьями? — загорелись у меня глаза.

— Вряд ли, — Ллуф качнул головой, и его белые волосы колыхнулись, как речная струя. — Дарэйли, исчерпавший силу, умирает.

Как все неправильно с нами! Я выпрямился, прищурившись на запыхавшихся единоборцев. Ринхорт, взяв девушку за плечи, что-то ей объяснял.

В котелке булькнуло как-то слишком сильно. Я опустил глаза: вместо корешка, вымытого, наконец, каменным хранителем, в воде сиял фиолетовыми бликами крупный кристалл аметиста с уродливыми гранями.

— Ллуф! Я, между прочим, чистил этот овощ, чтобы съесть, а не зубы об него сломать!

Юноша покраснел, выудил аметист и швырнул в реку.

— А выбросил зачем? — нахмурился я. — Лучше бы ты его Дэйе подарил, девушки такие любят. Вон, как она на тебя смотрит.

— Я не способен ответить ей взаимностью, если только жрец не прикажет, а мой подарок ее напрасно обнадежит. Но, если ты сам хочешь ее порадовать, сейчас еще сделаю камушек, какие проблемы.

Он ухмыльнулся и потянулся к котелку. Я заорал, грудью загораживая свой труд:

— Не тронь мой обед, извращенец!

Пальцы побледневшего как снег дарэйли камня взлетели, едва не коснувшись моей щеки, и... раздался тонкий звон. Я отшатнулся. Между мной и Ллуфом висела серебряная пластина, отполированная как зеркало, и в нем отразились мои серые перепуганные глаза под лохматой челкой и две светлые пряди, торчавшие как рога. Ну, я и трус, аж самому противно.

Бум-с. Пластина упала на котелок, издав звук гонга. Лицо у белобрысого, к моему удивлению, было не менее ошарашенное. Он перевел взгляд на кого-то за моей спиной, и в синих глазах появилась обида:

— Луана, зачем? Неужели ты боишься, что я обращу в камень Освободителя?

— Это не я, — растерянно отозвалась она.

Я оглянулся. На нас уже смотрели все, кто был на лугу, за вычетом Орлина, улетевшего на разведку. Граднир уже вернулся с охоты, но добычи я не заметил. Опять случайно проглотил? Или Ринхорт припрятал?

Мой наставник при всеобщем молчании спустился к реке.

— Значит, Райтэ сам вызвал защиту, — подойдя, он хотел поднять пластину, но та оказалась вдавленной в песок моим башмаком, и нога решительно не убралась. Выпрямился наставник с кривым от злости лицом. Но я не дрогнул.

— Рано радуешься, — сквозь зубы процедил он, перестав прожигать меня раскаленными углями глаз. — Понаблюдаем еще, прежде чем делать выводы. За работу, Райтэ! Как только прилетит Орлин с разведки, свернем лагерь, и ты останешься голодным. Сколько можно отдыхать?

Когда все разошлись, я выколупал из песка зеркало. Оно было точно таким же, какое призывал темный дарэйли металла в кладбищенской сторожке. Даже царапины те же. А вот с обратной стороны оно стало мраморным. Ллуф убил бы меня, если б не зеркало. И увидь кто обратную сторону — драки не миновать.

Но я же имел в виду под извращенцем вовсе не его отношение к девушкам, — мне-то что, каждый обкрадывает себя, как может, — а его отношение к овощам и моему каторжному труду! Надо извиниться. И еще — понять, почему Ринхорт соврал. Я точно помнил, что никакой защиты не призывал. Да и как бы я смог притащить сюда зеркало, оставшееся далеко позади? Никак. И вообще, даже если бы и смог... почему именно то зеркало? Неужели поближе ничего не нашлось?

Подхватив котелок, я потащил его к Дэйе, бухнул у ее ног, расплескав половину воды на продолговатый плоский валун. Водяная дарэйли — тоже, между прочим, еще девчонка лет семнадцати на вид — вопросительно подняла бровь:

— Чего тебе?

— Вскипяти, пожалуйста.

— Ринхорт запретил. Кипяти сам.

— Как? Я же не дарэйли воды!

— Тогда разведи костер, — пожала плечами девушка.

— У меня огнива нет, — и я прищурился на белобрысого, сидевшего поодаль с обиженной физиономией, обхватив плечи: были у меня подозрения, что он и стащил втихаря такой нужный в пути камень. Но кристальное сердце Ллуфа не дрогнуло.

— Ллуф! — засмеялась Дэйя. — Дай ты ему огниво!

— Ни за что, — буркнул он вполоборота. — Ринхорт запретил. Пусть Райтэ учится сам огонь вызывать.

— Да кто он такой, чтобы запрещать?! — вспыхнул я так, что глаза опять стало жечь.

Дейя хлопнула в ладоши:

— Вот, что и требовалось! Уже немного искр есть. Теперь направь их либо на металл котелка, либо на воду.

Заинтересованный Ксантис, задремавший под предлогом того, что 'слушает землю', приподнял голову:

— А можно сразу на корешки направить. Земляная агва еще полезней маленьким принцам, когда печеная.

Маленьким! Принцам! Ну, взбешенный заговором, я и направил.

Ни воды, ни овощей, ни котелка, ни валуна.

Испарились мгновенно, как не было. На их месте в земле дымилась приличная яма. Сбежавшиеся дарэйли внимательно ее разглядывали, присев на корточки и трогая срезанные, как острейшим ножом, и запекшиеся края.

— У него получилось! — засияли светло-зеленые, как морская вода, глаза Дейи.

— Черт знает, что получилось! — покачал головой Ринхорт. — Кто-нибудь видел огонь? Вот и я не видел. Ксантис, агва в поле еще осталась? Накопай, мой ученик почистит. Может, успеет еще, пока Орлин не вернулся.

Медленно, очень медленно, едва сдерживая бешеное рычание, заворочавшееся в груди, я обвел взглядом ухмылявшихся спутников, и заложил руки за спину, сцепив накрепко, чтобы нечаянно не схватиться за меч — я же не самоубийца. Потребовал:

— Объясните, чего вы от меня добиваетесь!

Все уставились на черного рыцаря. Ринхорт скрестил руки на груди, видимо, чтобы ненароком не пришибить непонятливого ученика.

— Сколько можно объяснять?— скривились его тонкие губы. — Чтобы ты позаботился об обеде для себя. Будущий правитель, который не в силах сам о себе позаботиться, не способен заботиться ни о ком. Такой не сможет правильно управлять ни войском, ни страной, ни народом.

— Не надо держать меня за дурака, Ринхорт, — процедил я. — Правителей не воспитывают на кухне.

— Откуда тебе знать? Ты же ничего не помнишь!

— До семи лет нас с братом обучали император Ионт и наша мать. Эту часть жизни я помню.

— Не гоже врать наставнику! — на этот раз рыкнул тигриный дарэйли, причем, со всей щедростью зверской натуры. — В семь лет ты не мог разбираться в тонкостях рукопашного боя или знать в деталях, как делается лук. Но ты его сделал.

На это я знал, что ответить:

— Мне кажется, что там, за Вратами, меня обучали как воина, потому что все, что касается оружия и владения им, вспоминается быстро.

— И не как простого воина, — буркнул Ринхорт. — Чуть больше двух недель я с тобой занимаюсь, за это время новичка не обучить. Готовили тебя в воинскую элиту, это заметно. В чью? Ты приносил кому-то присягу? Кому?

— Это еще не вспомнилось.

— Жаль. Хотелось бы знать, к чему быть готовым, — он перевел взгляд на облака. Мол, с таким ничтожным учеником и говорить не хочется.

Тогда пусть послушает. И все остальные тоже.

— Давайте-ка разберемся, кто есть кто, и зачем я вам нужен, и нужен ли, — сказал я. — Некоторые из вас избрали меня сюзереном и присягнули мне на верность. И теперь вы боитесь, что я сам могу быть вассалом кому-то там, за Вратами, и это может оказаться для вас еще хуже, чем Гончары, потому что вы связаны со мной клятвой. Поэтому Ллуф и Бенх не стали торопиться с присягой, но идут с нами из опасения перед жрецами. Так?

Что-то быстро сползли с них усмешки от моей пламенной речи. Бенх кивнул, подтвердив мои выводы. Серьезный и мрачный, как смерть, Ринхорт попытался что-то сказать, но я так разошелся, что заткнул его одним взглядом.

— Так, я вижу. Но у нас другая клятва. Я не правитель, не хозяин вам и не слуга. Не может один дарэйли быть владыкой или слугой другого дарэйли. Это неправильно. Мы вместе потому, что ваша присяга не дает жрецам Эйне наложить на вас связующие заклятия, она разрушает любые ошейники. Но вы вольны уйти на все четыре стороны, и от этого ничего не изменится. И зря вы меня опекаете, потому что ваша свобода уже не зависит от моей жизни. Теперь жрецы могут вас убить, но уже не смогут поработить.

Ффух... Надо тренироваться в ораторском искусстве, а то эта речь утомила меня больше, чем учебная схватка с Ринхортом. Даже в груди начало знакомо жечь.

'Воздушный' Бенх, хотя к нему это не относилось, поинтересовался:

— Но почему не смогут?

— Не знаю. Я долго пытался понять, почему.

И тут нас удивил тишайший Тион.

— Я тоже думал над этим, — сказал он, — и мне кажется, понял, почему. Дело в том, что с принесением нашей клятвы изменилась не только форма, но и суть бытия дарэйли в Подлунном мире. Подобное не было предусмотрено Гончарами. Это ломает их основополагающие принципы, потому для них так опасен Райтегор. Может быть, в этом и есть его дар, еще не знаю, но без сферы Логоса при его создании не обошлось, это могу точно сказать.

Орлин подхватил мысль:

— А если изменилась суть нашего бытия, жрецам ничего не остается, никакой зацепки! Мы как бы уходим за Врата, откуда пришел наш сюзерен, и становимся неуязвимы для заклинаний подчинения, как и он сам.

Бенх вздрогнул и, покосившись на недвижно застывшего Ллуфа, сказал:

— Люди часто становятся клятвопреступниками. А если вы нарушите клятву? Снова станете уязвимыми, как теперь мы с Ллуфом?

— Мы не люди, — напомнил Ринхорт. — Наши слова никогда не пусты, в отличие от людских. Мы клянемся всей сущностью. Если нарушим, то, вероятней всего, умрем. Но проверять, так ли это, мне не хочется. Кстати, это и Райтегора касается, хотя его сторона сущности еще не инициирована. Он тоже поклялся как сюзерен защищать нашу жизнь и свободу.

Он говорил, отвернувшись, как будто меня тут не было. Так, пустое место. Притихшая было злость вспыхнула и поглотила меня по макушку.

— Я не светлый дарэйли, чтобы быть вам ангелом-хранителем! — взорвался я. — Ваша свобода и без меня никуда не денется, она — в вас самих, а не во мне, именно об этом была клятва. Иначе это ничем не лучше рабской зависимости! И вы знаете, что пока я с вами, ваша жизнь в еще большей опасности: Гончары охотятся именно за мной. С потерей вас для Сферикала они могут смириться, если им глаза не мозолить, а меня они будут преследовать, пока не уничтожат. Потому я должен идти в замок деда один, так безопаснее для вас.

— Не самое мудрое решение, принц-не-принц, — после длинной паузы заметил Граднир.

— Это мое решение. В конце концов, прошел же я в одиночку Лабиринт Нертаиля.

— Там не было Гончаров.

— Зато было кое-что похуже.

— И что же? — этот вопрос занимал всех без исключения.

Да не рассказать мне им. Что я скажу? Тьма? Ну, тьма, и что? Ее надо почувствовать до самых печенок — как она роется в твоих кишках, лезет в сердце, сосет кровь и пьет мозг. Час за часом... вечность. Там была — Тьма. Такая, что я проклял миг, когда вырвался от жреца и сбежал.

Я молча повернулся и отправился в направлении юго-запада, заметив краем глаза, с какими зловредными ухмылками переглянулись дарэйли — и светлые, и темные.

Глава 10

Шел я долго, злой на весь свет, да и на всю тьму заодно. Особенно, на то, что забыл о коне. Не возвращаться же за ним, дарэйли на смех. Шел, глядя сквозь туман накатившего гнева, как ложится под ноги утоптанная тропа, никуда не сворачивая, прямая, как стрела.

Вот это и показалось странным: иду, ноги передвигаю, а ни рытвины на пути, ни колдобины, ни поворота.

Я поднял голову. Местность вокруг не изменилась. Все так же виднелась впереди горбушка холма, вилась по правую руку река, по левую темнел лес, а позади — я оглянулся — выстроились дарэйли, уткнув руки в бока, и улыбались.

Сцепив зубы, я ускорил шаг. Тропа послушно устремилась навстречу коричневой ленточкой. Дуб, раскинувший могучие ветви на обочине, не приблизился ни на волос. Шуточки Ксантиса, ясно.

Прыгнув с тропы на луг в надежде, что над растениями дарэйли земли не властен, я побежал. Проще было, наверное, бежать по скользкой, движущейся навстречу змее — трава текла под ноги вместе с почвой.

Ветер внезапно усилился, подул в лицо. Я упрямо сжал кулаки, и двигался, чуть согнувшись, чтобы не сбило с ног. Хлынул дождь. Но я тоже дарэйли, и нечего мне тут в лицо плевать всякой сыростью!

Земля под ногами начала проваливаться вместе с травой, пытаясь схватить за ноги, проглотить, а дождь перешел в ливень. Не на того напали! Я двигался вперед скачками, перепрыгивая через ямы. От кожи и мокрой куртки повалил пар.

Снова оглянувшись, я увидел, что немного оторвался, и дарэйли уже не улыбаются. Выстроившись полукругом, они положили друг другу руки на плечи, словно собрались танцевать какой-то сельский танец.

И тут меня слизнуло ураганным порывом ветра. Я покатился, но застрял в кустарнике. Его тоже ломало, выворачивая из земли. Кое-как поднявшись на четвереньки, я цеплялся за ветки кустов, траву. Они легко вырывалась с корнем. Рывком выпрямился, но только потому, что ноги провалились по колено — захочешь, не укатишься. Вытащил ногу, вторую... Только бы не свалиться. Шагнул. Земля опять заколыхалась под ногами.

Если они начнут швырять в меня ножи вместо града, то лучше сдамся, — мелькнула мысль. И тут же ее смело шквалом ярости. Да как они смеют держать меня, как щенка за шкирку?! Меня, Райтегора Энеарелли!

Этот пылающий шквал и кинул меня вперед, и понес, как нес когда-то в Лабиринте семилетнего мальчишку. Я помнил: что-то вошло в меня там, в святилище, ворвалось с чудовищной силой, едва не разодравшей тело и не отнявшей разум. Вошло, вырвало нож из груди брата, швырнуло на Ионта и выкинуло меня в Лабиринт, а там, дрогнув перед Тьмой, свернулось в зерно на дне сердца, но осталось со мной навсегда. И теперь высвобождалось, ломая не только грудную клетку — так, что трещали кости, и в глазах багровело от боли, — ломая мир вокруг.