Замена

Я расковала цепочку подобий только у дверей кабинета доктора Акаги.

— ...еще раз отравитесь, Муэль, мой антидот из ушей закапает.

Крохотный замбезиец из 2-D с поклоном шмыгнул мимо меня, а я сама натолкнулась на взгляд Акаги. Майя сидела за дальним столом и что-то вносила в онлайн базу медчасти. Оглянувшись, она украдкой показала, что все плохо и мне конец.

— Ага, вот она ты, — сказала доктор. — Представляешь, третий раз попадает. Выкуривает по четыре сигареты подряд — и ко мне.

— Контрольные работы?

— Нет, милая. Просто идиот, — улыбнулась Акаги. — Кстати, об идиотах... Ну-ка, сядь, ногу на ногу.

Я подчинилась, и Рицко-сан немедленно ткнула пальцем мне под колено. Она не признавала молотков.

— Это что за уровень рефлексов? Другую ногу... Нет, это просто фантастика! Ты скоро в коляску сядешь с таким отношением к себе!

Теперь хмурилась и Майя. Акаги Рицко смотрела на меня снизу вверх, и в ее взгляде было обещание: длинные утренние побудки, когда ногам приходится помогать руками, утомительные процедуры нейростимуляции, тесты, снова процедуры.

Я видела этот взгляд и помнила то, что после.

— Нужно посмотреть, как ведет себя EVA, — сказала Акаги и поднялась. — Завтра МРТ. Майя, сходи в СБ за разрешением, ладно?

— Да, семпай.

Стук каблучков Ибуки, стук магнитов в томографическом цилиндре — и давящее ощущение паники, когда нечто у меня в голове понимает: за ним следят, его изучают.

— Иди за мной.

Я подняла взгляд. Едва за Майей закрылась дверь, Акаги быстро пошла в другую сторону — в свой лабиринт медицинской части. Я петляла между приборами в полиэтиленовых чехлах, видя только полы ее халата.

— Акаги-сан?

— Нам надо поговорить, — не останавливаясь, ответила она. — Наедине.

"Наедине". Это было неожиданно, но я подчинилась. Зуд в коленях стал невыносимым и выплеснулся прочь вместе с болью — в затылок Рицко-сан.

* * *

— Холодно, — светски пожаловалась Акаги. — Почему в межсезонье вечной такой скотский холод, а?

Голос был повсюду. Он лился извне в это пространство, я то ли слышала его, то ли видела пламенеющие буквы. То ли, то ли. Порой синестезия — это очень удобно.

Она шла, я продолжала идти за ней, только все неуловимо изменилось: я большей частью была внутри нее. Потому что меня пригласили на разговор, который не должен попасть в Службу безопасности.

— Я не знаю, Акаги-сан, — ответила я там, снаружи.

Мне нужно что-то найти. Что-то, что хотела показать доктор. Она не может ничего сказать напрямую, для диалога нужна еще одна EVA. Я осматривалась. Зачехленные приборы стали льдинами, в потолке зияли коридоры, ведущие к разным источникам света, а стены расходились гранями.

Пространственное мышление доктора Акаги неизменно впечатляло меня. Потому что можно создать самый причудливый дворец, но очень сложно видеть иначе привычное, обыденное, приевшееся.

Глыба льда справа треснула, и, пока в хрупкой реальности мы молча прошли мимо, я остановилась — здесь, у колючих обломков замерзшей памяти. Лед обжигал. Я почти ощутила, как от усилия ломаются пальцы, но панцирь вдруг лопнул сам.

На экране обыкновенного лэптопа началось воспроизведение записи — по кадрам.

Снимали на очень хорошую специальную камеру — больше пятидесяти кадров в секунду. В дрожащем свето-мраке, в месиве тел я видела себя, Ангела и Икари. Мы сближались — медленно, рывками. Воспроизведение переживавало и смаковало каждую картинку, каждый отдельный снимок.

Я почти не двигалась, Икари почти не двигался. Движения людей изчезали в шевелении картинки. А Ангел по-прежнему оставался за гранью восприятия — размазанный, рвущийся, готовый погрузить реальность в себя.

Кульминация: мы столкнулись. Акаги сказала, что прошло семь десятых секунды, — и я смотрела сорок кадров пустоты среди судорог дискотеки, среди танца в смоле. Пустота закончилась просто и быстро: кадром ранее ничего не было, а на следующей картинке уже лежала я, лежал Икари-кун, и остальное я помнила.

Плохо.

Потому что я не увидела ничего. Акаги могла показать эту запись и без персонапрессивного контакта: моих полномочий хватает, ее полномочий хватает. И Рицко-сан не пришлось бы продавливать виски сквозь спазм губ — потом, когда все кончится.

"— Рей. Ты смотрела что-то еще? Кроме нашей... Темы?

— Нет.

— Точно?

— Да.

Глоток.

— Тогда почему я ненавижу тебя?"

Я смотрела эту запись снова: кадр, еще один, еще одна пятидесятая секунды. Текло время, становилось все больнее удерживаться вот так — растянутым мостом между собой и Акаги.

Кадр, кадр.

Я нашла это на излете последних секунд — так странно, так понятно, так банально.

— Я не знаю, что с этим делать, — сказала Акаги.

Ее лица я не видела, хотя уже целиком вернулась в реальность. Очень хотелось прилечь. Рицко-сан, полагаю, еще сильнее.

— Не понимаю своих ощущений.

— И я. Но я постараюсь разобраться, милая. Прикинуть варианты. Может, завтра?

— На сканировании.

— Думаю, да.

Акаги показывала мне какие-то данные на экране своего личного ноутбука. Я видела свое имя, узнавала размеры опухоли, параметры отростков. Остальное относилось к высшей цитологии и, кажется, биохимии. По виску доктора под идеальной прядью катилась капелька пота.

"Скотский холод", — вспомнила я.

— Видела уже третьего проводника? — спросила доктор, закрывая лэпотоп.

— Да.

Рицко-сан упала в кресло, нимало не заботясь о том, что его скрывал грубый полиэтилен. Я осторожно села на край стола.

— Гм. Я еще нет. И что скажешь?

— Она не производит впечатления больной.

— Насчет Икари тоже не скажешь... Погоди. Что значит — "она"?

Я промолчала. Акаги хмуро терла переносицу и пыталась держать руку подальше от кармана с сигаретами.

— Насколько я помню, — озадаченно протянула она наконец, — наш господин соглядатай определенно имел в виду мужчину.

— Мы столкнулись случайно. Она знает обо мне

"Не ослепли?" — вспомнила я и добавила:

— Много знает.

Акаги вдруг выдохнула носом и подалась вперед:

— Рыжая? Доктор Лэнгли?

— Да.

— Так какой же она проводник?

Акаги сунула все-таки в рот сигарету и тут же ее вытащила. Я ждала разъяснений и ощущала себя... Некомфортно.

— Она новая сучка "Соул". Полину Карловскую отозвали, а на ее место прибыла вот эта дамочка.

Я уже опомнилась от контакта, различала интонации, или просто неприязнь в голосе Рицко-сан была настолько сильна. Мне не хотелось знать подробностей. Я и без того боялась, что чувствую к рыжей девушке много лишнего.

— Она всплыла в Бейджине, два года назад, — сказала Акаги, тянясь к шкафчику. Там был ее виски. Рассказ предстоял долгий.

...На конференции было многолюдно, тематика ее оказалась, как принято иронизировать в ученой среде, "межгалактической". Математики, физики, химики. Какие-то "перспективы" и "потенциальные направления", "рубежные исследования". Корпорации судорожно искали будущее, финансируя такие мероприятия.

Аска Лэнгли выступила с докладом о странном. Ее звали "никто": просто безвестный Ph.D. от физики — ни университета, ни проекта, только родной город — почему-то Штутгарт. Акаги вполуха следила за докладом — и обомлела. Лэнгли вслух рассуждала о рубежах психологии, физики и химии. О странных свойствах структурированного карбида молибдена. О новых материалах.

Если вкратце — Аска в общих фразах выдавала с трибуны секреты "Соул". Понятие "Ангела" витало в воздухе, и посвященные обменивались недоуменными взглядами...

— Дальше — больше, — Акаги задумчиво пожевала край стакана и влила-таки в себя золотистую жидкость. — Пф. Пошли разговоры и начались перемены в структуре исследования Ангелов. Я знаю только слухи, но там несколько загубленных карьер, промышленный шпионаж и прочие прелести. А уж сколько финансовых потоков родилось или — наоборот — иссякло... Этот доклад, милая, был самым настоящим Ангелом от науки.

Я понимала только голые эмоции: озлобленность, недоумение, страх. Понимала отдельные термины. И совершенно не видела структуры.

— Говорили, что это провокация кого-то из Совета директоров. Некоторые, — Рицко-сан рассмеялась, — даже верили, что она гениальная самоучка, и ее только потом завербовали в "Соул"... Но я думаю, это был какой-то эксперимент. Или игра такая. Да...

Женщина замолчала, и я поняла, что она там — в прошлом. На конгрессе в Бейджине. Около нее — коллеги, и они намеками и недомолвками пытаются понять, что произошло. Доктор Акаги пила виски в компании со своим прошлым, где нашлось место молодой женщине со съеденной помадой и огненными волосами.

А еще Рицко-сан сказала не все.

— Рей...

Я посмотрела на нее и поняла, что мне пора.

— Да, доктор.

— Ты ничего не смотрела...

— Нет, доктор.

— А, ну да.

Она щелкнула зажигалкой перед лицом, и пока что просто смотрела на пламя. Я поклонилась и вышла. Не знаю, почему, но мне казалось, что Аска Лэнгли невольно чуть не столкнула с лестницы и ее.

* * *

У замдиректора Кацураги было людно: только что закончился учебный день. Я сидела у входа в приемную, смотрела на рукоятку трости и старалась не слушать. Учителя и кураторы, почти не скрываясь, сплетничали при старостах классов. За окном, плотно облепленным киселем, шуршал дождь. Он подкладкой добавлялся в гул речи, он обесцвечивал мое восприятие.

Я ощущала легкую дрожь после персонапрессивного удара, прощалась с последними обломками Ангела и старалась не думать о том, как пройдет завтра. Мысли об МРТ и курсах нейростимуляции были настойчивы, но остальные им не уступали.

Третий проводник — кто он?

Аска Лэнгли — кто она и что здесь делает?

Одна пятидесятая секунды — где я побывала?

Я прикрыла глаза, почти сразу провалилась в зыбкий песок звуков. Я вспоминала один-единственный кадр с концерта, кадр, на который обратила внимание Акаги.

Разорванный рот танцующего человека — он поднял лицо к потолку, его рот наполнен чернотой в мертвой вспышке. Странное лицо, которое наверняка понравилось бы Мунку — автору "Танца жизни", не "Крика". Вспененная масса голов, высохшие ветви рук, тугой луч прожектора — неуловимый цвет, просто столб света. Я видела все это, видела Ангела, который изменился, ощущая близость проводников.

Я видела все — кроме себя самой и Икари-куна. В течение целой пятидесятой доли секунды ни меня, ни его не было в этом мире. Мы не успели погрузиться в микрокосм Ангела. Мы не могли просто исчезнуть.

Мы были где-то.

— Рей? Зайди, пожалуйста.

Мисато-сан стояла в дверях, кто-то еще вставал, недовольно оглядываясь на меня. Кажется, кто-то из кураторов первого класса.

— Подождете, — распорядилась замдиректора. — Вы что, не видите, что с Рей?

Я шла через приемную. Даже если кто-то ранее не заметил трости, то теперь на нее — на меня — смотрели все. Очень хотелось сразу оказаться внутри кабинета. Даже не проходить мимо доброй и неуклюжей Мисато-сан в дверях, потому что меня она, конечно, пропустит.

— Садись, Рей. Ну, ты как?

Она улыбалась — поверх распечаток и свалки дисков и флэшек с записками на шнурках. Всегда искренне, даже в такой дождь за окном, когда день уже почти угас — с самого утра.

— Спасибо, Мисато-сан.

— "Спасибо", — поморщилась замдиректора. — Вот ты один в один — директор Икари.

Я не видела связи, потому молчала, ожидая продолжения. Кацураги вздохнула и сложила руки на груди.

— Такое дело, Рей. Через две недели Хэллоуин... Не то чтобы я одобряла, но в этом году заявки подали из всех классов, и нам позарез нужен единый сценарий. Не от ученического совета, а наш. Сделаешь?

— Хорошо, Кацураги-сан.

— "Мисато-сан", — машинально поправила она, копаясь в завалах на столе. — Сейчас... Сейчас...

— Какие-то конкретные пожелания?

— Да нет... Вот, — в руке Мисато оказалась флэшка. — Это я тут накачала из сети материалов по подготовке к Хэллоину. Опыт других частных школ. Ты погляди на это, подумай. Нужно придать законченный вид. Скажем, к завтра. Сделаешь?

Она смотрела на меня — искренне, открыто, а я уже все поняла: там очень разрозненные наброски, планы, наверное, видео. Это значит, что за ночь мне нужно написать все.

— Да.

— Вот и замечательно! — обрадовалась Мисато-сан. — Я не сомневалась в наших словесниках!

За окном шуршал дождь, и я впустила его в себя. Какие-то комментарии по делу мне сейчас не нужны, а нужно лишь почтительно высидеть этот энтузиазм. Наверное, так делают многие. Я плыла в ритме своей боли, старательно вылавливала ключевые слова и тотчас их отпускала.

Впереди был долгий вечер, не короткая ночь и полное освобождение от занятий завтра.

"Я не задала Акаги те вопросы, которые обсуждала с Икари-куном", — это была еще одна расстраивающая мысль.

— В общем, ты поняла. Мне бы не хотелось сосредотачиваться на одной какой-то культуре. Но и без вот этого, знаешь, примитивного, без упрощенчества. Хорошо, Рей?

Мы уже стояли у дверей, улыбающаяся Мисато-сан держала руку на моем плече.

— Я поняла, Мисато-сан.

— Вот и славно. Икари-куна привлечешь к делу? — подмигнула она и стала серьезнее. — Надеюсь, это не ваша совместная... командировка привела к вот этому?

Рука Мисато-сан легла поверх моей на рукоять трости. Теплая, сухая ладонь — почти обжигающая, как для меня. Тоже плохой признак.

— С конкретным случаем это не связано.

— Понятно.

Она очень хотела добавить что-то, но вовремя остановилась. Мисато-сан была добра, хорошо относилась ко мне, а еще — достаточно давно меня знала.

— Я могу идти?

— Да, Рей.

Невысказанная забота осталась в воздухе.

— До свидания, Мисато-сан.

— А флэшку?

Я оглянулась. Голубой штрих с биркой лежал особняком на изрисованном мусором столе. Кацураги исподлобья смотрела на меня, а потом тряхнула челкой:

— Считаешь, что праздники неуместны здесь?

Я так не считала. Я, опираясь на трость, слушала, как Мисато-сан в который раз разрешает собственные сомнения.

— Когда я приехала сюда и прочитала... все то, что за подписками о неразглашении, мне хотелось выть. Я — и скрытые эксперименты над детьми, представляешь?..

Наверное, я должна знать, какой была Мисато-сан до контракта с "Соул". Впрочем, наверное, мало что поменялось: она отгородилась, закрылась своей работой, и только сводки о действиях ее учителей-проводников будили совесть хорошего педагога-организатора из токийского пригорода.

— Директор Икари сказал, что Ангелов всего пять процентов. Остальные — просто дети.

Он сказал не совсем это, но Мисато-сан запомнила так. Я слушала ее, слышала пустой, ничего не значащий дождь, шум в прихожей. Еще одну чужую — лишнюю историю.

— Рей, — вздохнула Кацураги. — Ты точно не дочь директора? Иди работай. То есть, отдыхай. И не забудь флэшку.

* * *

Вечер растворялся в дожде, даже брусчатка будто стала мягче. Я шла под лунами парковых фонарей, а по капюшону плаща шлепали тяжелые капли с ветвей. У дверей я остановилась: чтобы достать ключи, мне пришлось бы или поставить кейс на землю, или трость — к стене.