— Был и наемным солдатом, и наемным убийцей, и телохранителем. С твоим названным отцом — последним, — Рауль вонзил вилку в кусок мяса. — Слушай, жаркое стынет, возможно, это последний такой ужин у нас. Потом поговорим, в комнате. Надеюсь, ты не ужаснулся, что я из экономии взял номер на двоих?

Мастер внимательно проследил, чтобы я съел положенную порцию и запил вином. Плохонькое, но оно своей кислотой оберегало от некоторых желудочных зараз, как мне говорил учитель естествознания.

Мастер отправил меня наверх в комнату, а сам пошел навестить лошадей и хозяина постоялого двора. Негромкий мужской визг подсказал мне, что хозяин в чем-то проштрафился по мнению Рауля.

Мастер запер дверь, придвинул к нему древний комод — по крайней мере, он загремит, когда начнет рассыпаться при попытке вторжения.

Наверное, напоследок он заказал комнату с камином. И теперь сел перед ним в жалкое подобие кресла, вытянув длинные ноги. Глядя на него, я сам понял, насколько устал. Смертельно устал. Я быстро разделся и юркнул в одних штанах под тощее одеяло. Неужели нам придется ночевать в худших условиях? В лесу, например, или просто посреди поля? Нужно будет приобрести пару-тройку одеял из верблюжьей шерсти. Я начитанный мальчик. И такие одеяла можно купить не только у контрабандистов. Но я уверен: Рауль может придумать что-нибудь проще и действеннее.

Усталость и дремота одолевали меня, но я понимал, что нам с Раулем нужно уточнить, кем мы стали друг другу.

Мастер приложился к кувшину, который принес с собой после стычки с хозяином, и начал первым:

— Это вино получше, но хуже нашего, я не зря принес остатки нашего провианта сюда. Доминико, тебе перед сном необходимо расслабиться. Ванны здесь нет, так что выпей со мной. Вместо снотворного, чтобы не снились мертвецы.

Я сел рядом, чувствуя всем телом оценивающий взгляд Рауля.

— Ты любишь мужчин? — вырвалось у меня, прежде, чем осознал смысл вопроса. Я тут же впопыхах поправился. — Почему ты считаешь, что я...

Я говорил, что у Рауля молодые глаза? По сравнению с седыми волосами? Нет, они не молодые, они пронзительные. Я так и не смог найти определение их цвету.

— Ты будешь смеяться, если я скажу тебе, что люблю Лоренцо? И что он мой единственный любовник? — тихо произнес он.

Я задрожал, но ответил:

— И мой — единственный. Но я должен любить свою невесту — Джулию Орсеоло.

— Но теперь он любит тебя, а не меня, — пояснил Рауль. — Почему, я понял вчерашней ночью. Ты не боишься смерти, ты бросаешься на защиту своих, ты плачешь над ними, ты чувствительный и отважный. Ты — человек чести. Как Марко.

Я почему-то был настойчив.

— Не будем о Вороне. О тебе хочу знать. Нам предстоит нелегкий путь до Парижа.

Рауль неожиданно вскочил, расплескивая вино, схватил меня в объятия, усадил на колени.

— Что ты хочешь знать, дерзкий шут? Ты зовешь Вороном Кота? — и он засмеялся.

Я не осмелился посмотреть в его глаза, уткнулся в камзол, как никогда осознавая свою голую незащищенность на уровне сердца.

— Ты уже такой...взрослый. Ты всегда любил мужчин? Почему?

Рауль слегка покачал меня в объятиях.

— Я люблю женщин, как и ты. Но встретился на нашем пути Лоренцо — эта погибель, этот Кот в человеческом обличье. Даже если ты считаешь его вороном — чем лучше? Магическое существо. Можем ли мы противостоять ему? Для меня не было других привлекательных мужчин.

Я встрепенулся:

— И я тоже не привлекателен?

— Ох, мальчик, не провоцируй. Мне с самого начала хотелось узнать, чем ты привлек Кота.

Тут я привлек все свои актерские наработки, легко выскочил из рук Рауля, склонился в шутовском поклоне:

— А не проверить ли нам, господин хороший, так ли неприятны мужские объятия и поцелуи нам, мужчинам, любящим женщин?

И тут я, наконец, увидел цвет его глаз. Грозовой. Даже в свете камина у него были лиловые глаза. Я испугался, но было поздно.

Никогда мои выступления не имели таких резких последствий. Разве что "кошачья" сценка на именинах Марко, после которой Лоренцо решил меня примерно наказать.

Это были шуточки.

Мастер явно не намерен был шутить.

Он схватил меня и приник поцелуем к моим губам. И оторвался, чтобы оба глотнули воздуха, чтобы спросить рваным голосом:

— Тебе приятно?

Мне было приятно. Но когда Рауль стал сдирать с меня штаны, я понял, что — нет.

И он вдруг понял.

Рауль сжал меня так, что косточки затрещали.

— Не потому, что Лоренцо единственный, — с удивлением сказал он. — Не потому, что теперь ты мой брат по оружию — в воинских походах бывает всякое. Я не могу осквернить твое чувство. Пусть простит меня твой морской бог за низменные желания, которые испытывал я по отношению к тебе.

И тут волна доверия нахлынула.

Я разделся и встал перед Раулем.

Когда он уложил обе ладони на мои плечи, я еще смело смотрел ему в лицо. Потом горячие ладони вроде как потекли вниз, обрисовывая опущенные руки, переместились на грудь, шершавостью поцарапали соски, скользнули на живот. Тут я закрыл глаза, представляя рот Лоренцо, который перекатывал меня камушком, как волна, его губы — нежнее морской пены...

Рауль встряхнул меня:

— Сейчас же открой глаза! Хватит представлять на моем месте Кота! — Он точным броском отправил мне в руки штаны. — И я, старый дурак, поддался твоему юному очарованию. Не смей больше никогда! Ты оскорбляешь меня. И я унижаю тебя тем, что представляю того мальчика, который пришел ко мне однажды ночью. Того мальчика, который стал жадным и убийственно привлекательным Котом. Очнись! Здесь я и ты. И больше никого!

Я дрожащими руками натянул штаны, сознавая себя продажной тварью. И заплакал, свернувшись клубочком у камина.

— Не плачь, малыш. У тебя ведь даже не встал, ты не предал своего Ворона, ты любишь только его, никто не заменит, — мастер снова затащил меня на колени, а я всласть рыдал ему в гулко бьющееся сердце, чувствуя, как с соленой влагой уходят страх и боль, и смерть. — Ты очень привлекательный мальчик, и я бы не смог отказаться от тебя сразу после горячки боя. Но теперь я должен быть рассудительным и искупить вину перед синьором Марко, когда я не устоял перед прелестью Лоренцо. Не плачь, Доминико. Теперь мы знаем, что ты не создан для мужской любви, в тебе, наверное, уже зарождается чувство к синьорине Орсеоло. Расти его, мальчик.

Я всхлипнул последний раз и сказал:

— Нужно отправить письмо синьору Марко, предупредить...

— Моя ты умная деточка! — шутливо восхитился Рауль. — Я уже написал и отправил, пока наблюдал за лечением нашей лошади. Приготовься, наш маршрут теперь изменится, станет более трудным.

— Верблюжьи одеяла купи, — полусонно прошептал я, уютно устраиваясь в кольце его рук.

— Ну да, Дом наш — завзятый путешественник...

С первым лучом солнца я еще не разучился просыпаться. Я еле выпутался из одеяла — так плотно был завернут. Ни Рауля, ни нашей поклажи в комнате не было. Только моя одежда и шпага в перевязи.

Я стремительно оделся и ссыпался с лестницы.

Конечно, мастер добродушно скалился, сидя за чисто выскобленным столом с дымящими паром плошками и запотевшим кувшином. У его ног стояла наша поклажа и два тугих свертка — одеяла, наверное.

— А я поспорил сам с собой, проснешься ли ты до того, как остынет завтрак, — промолвил он и, больше не обращая на меня внимания, вцепился крепкими зубами в кусок мяса, выловленного из похлебки.

Муркнув невразумительное, я принялся за еду. Меня просто скребло чувство неловкости по поводу ночного разговора, но сильнее — кожу саднило от отсутствия ванных процедур.

Рауль, видимо, заметил, как я трусь спиной о спинку стула, и необидно рассмеялся:

— Нас ждет самое большое озеро Италии, чистюля.

Самое большое озеро Италии меня разочаровало размером. После громадного размаха моря, которое мне показали с "Малышки", озеро показалось вроде домашней ванной комнаты. Но красота неподвижного синего цвета — будто кусок неба уронили — в обрамлении зеленых берегов была настолько неописуемой, что я порадовался полному отсутствию способностей к рисованию. Будь я живописцем, да и просто вышивальщиком, я бы умер здесь в попытках передать эту красоту.

Мое созерцательное настроение мгновенно уничтожил Рауль, толкнув в воду. Конечно, теперь и одежду придется стирать нам самим.

Я выскочил на берег, стаскивая с себя мокрое, а Рауль уже затеплил костер и выставил возле него свою обувь. Я не преминул надеть свои мягкие сапожки на своеобразную сушилку — палки, вонзенные в песок у костра. Достаточно близко и далеко: сушатся и не сгорят.

Рауль со смутной улыбкой смотрел, как я раздеваюсь догола, бросая одежду на берег. С наслаждением плескаясь недалеко от берега, я увидел, как мастер связал мою рубашку и штаны, закрепил узел на ветке ивы над водой, то же самое проделал со своей одеждой. Теперь она сама по себе полоскалась в воде.

А Рауль предстал передо мной впервые обнаженный. Его с трудом можно было представить в виде античной статуи — разве что бога войны. Обнаженный торс мастера я видел во время тренировок, но ниже...Я тихо порадовался, что Рауль отказался от секса со мной, и невольно посочувствовал Энцо, которому приходилось принимать в себя такую мощную пушку. Не могу себе представить этого мужчину снизу. А если спросить? Ох, нарвусь же сейчас...

— Ты когда-нибудь был снизу, Рауль?

Он плеснул в лицо водой и только после ответил:

— Мальчик, у тебя очко играет? Не советую соблазнять меня. И так предстоит отгонять от тебя не только дам, но и кавалеров. У тебя на лбу написано: Я сама невинность, возьмите меня!

Я по горящие со стыда уши сел в прохладную воду. Значит, по его мнению, я навязываюсь? Я ухватил с дна пригоршню песка и начал скрести тело, особенно внизу живота, чтобы болью перебить страстное томление. Из зажмуренных глаз выступали слезы. Это был невообразимый позор.

Он зашел со спины, убрал мои руки, обнял, стал поглаживать мой пенис.

— Я помогу тебе сбросить напряжение, — прошептал на ухо. — Ничего не представляй — просто наслаждайся.

Когда меня заколотило в оргазме, я раскрыл глаза и увидел перламутровую взвесь в воде у моего живота. А Рауль сильными гребками месил середину озера.

Мне стало легче. И стыд отступил. Это было так...дружески, что ли.

Мы останавливались только тогда, когда уставали лошади. Сначала я никак не мог научиться спать в седле, и через пару часов обнаруживал себя в объятиях Рауля на его лошади, идущей неторопливой иноходью. Первый раз я задергался, упираясь лопатками в его грудь. Потом уверенно укладывал голову на его плечо.

Мы изменили маршрут, не знаю, стал ли он короче, но что проходил по безлюдным местам — это было несомненным. Какие-то деревеньки мы не могли пропустить: нужно было пополнять провиант и задавать лошадям хотя бы иногда хорошего корму.

Когда на горизонте показался большой город, я даже не поверил, что это он — Париж.

— Мы добрались почти в срок, — гордо сказал Рауль.

Я кинулся ему на шею.

— Это твоя заслуга, Рауль!

И вложил в поцелуй всю признательность и восхищение, которые крепли во мне с каждым днем путешествия.

Ранее утро туманило абрисы города, и я невольно сравнил увиденное с вышивкой Джулии. Это был он — город, созданный ее терпеливыми пальчиками.

В первую очередь мы наведались в банк, который держали деловые партнеры синьора Марко. И за наличными, и за письмами.

Получив и то, и другое — несколько конвертов для меня и один для Рауля, — я решился на наглость. На глазах у управляющего банком (он лично почтил нас и выдал требуемое) я быстро распахнул рубашку Рауля и вытащил на свет божий ключ Фомы, висящий на шнурке.

— Может, вы подскажете, уважаемый...

Кругленький управляющий живо выкатился из-за стойки и вцепился в ключ.

— Это наш клиент...

— ...Фома неверящий, — продолжил я. — Он погиб от руки разбойников и в моем присутствии назначил своим наследником Рауля Фарину, моего учителя фехтования и телохранителя. За него может поручиться мой отец, Марко Лафорца, если моего свидетельства недостаточно. Рауль, покажи бумаги, — обратился я к онемевшему от неожиданного поворота событий мастеру.

Рауль достал из потайного кармана свиток. Кровь на нем давно высохла, а мы вовремя его развернули, чтобы листы не склеились.

— Поздравляю вас, мсье Фарина, вы богатый человек. Ключ от банковской ячейки, я не знаю, что хранится в ней, но у покойного мэтра Фомы есть хороший дом в городе, даже с садом. И немалые активы в нашем банке. Желаете сейчас воспользоваться ключом?

Круглые лиловые глаза. Никогда не видел ничего подобного. Хотя какие мои годы...Теперь Рауль вполне может оставить меня: у него отпала необходимость служить.

Но Рауль не был бы Раулем, если бы не собрался и спокойным голосом поинтересовался:

— Не подскажете адрес моего дома? И что нужно сделать, чтобы вступить во владение?

Управляющий с готовностью произнес:

— Завещание у вас на руках, возможно, в ячейке есть еще какие-то ценности. Но я могу поехать с вами и удостоверить перед обслугой вашу личность. Надеюсь, вы не станете забирать активы в другой банк?

— Не стану. Синьор Доминико, сначала мы устроимся в моем доме, а потом поедем в ваш университет, — глаза Рауля смеялись.

Я не стал дожидаться всех церемоний вступления Рауля в домовладение. Упал в первое же кресло в прихожей и начал распечатывать конверты.

Первым, конечно, от Энцо.

" Я передал Лауре твои поцелуи, много поцелуев. Она уже сейчас ждет тебя и зачеркивает на календаре дни до твоего приезда на каникулы. Если бы меня женщины любили, как тебя, я бы забыл обо всех мужчинах, кроме тебя, котенок. Люблю, мне без тебя плохо. Твоя узенькая попочка..."

Письмо от мамы пестрело приписками от всех братьев, и даже Алиция дописала: "Дети здоровы, младший Марко ест, как не в себя, и очень быстро растет, кажется, что ему уже год, а не пять месяцев, и он вот-вот пойдет..."

Марко написал несколько сдержанных слов: "Береги себя, сын. Помни о чести, но отставляй ее, когда есть опасность для жизни. "Малышка" в порядке, Джулия Орсеоло тоже. Пиши мне". И вдруг — неожиданное — резким росчерком пера внизу листа нарисован цветок ириса.

Я не заметил, от кого было единственное письмо Раулю. Марко не мог не ответить ему на предупреждение после нападения на нас. Поэтому нет надежды, что от Лоренцо.

Я поднялся и стал разыскивать Рауля. Дом большой, трехэтажный.

Я вновь спустился вниз и не ошибся.

— Ну где ты шатаешься? Пойдем, я подобрал тебе комнату, отдохнешь, потом в университет. Там ванная есть, — и Рауль потащил меня за собой. Щеки его раскраснелись, глаза горели.

Наверное, он счастлив. Солдат, наемник, обретший, наконец, место, из которого он может создать себе дом.

Теперь мы, скорее всего, расстанемся.

Но я остался жить в доме Рауля, под его покровительством. Учеба показалась мне необременительной, но вольная студенческая жизнь, вечеринки, полные соблазнов — это же Париж! Эта жизнь пугала меня. Я не был уверен, что устою.