Однако для Карпова в этом мире открылось что-то совершенно новое. В одно мгновение все развалилось, вся структура российского флота рухнула, словно плохо построенный мост. Больше не было никого в Североморске, кто бы следил за принятием решений и действиями корабля. Каждому оставался лишь свой внутренний компас или жестокие прихоти судьбы. Но долгой и жесткой цепочки подчинения, всех его игр и заискиваний перед нужными людьми больше не было, все это рухнуло в один момент. На смену всему этому пришло смутное ощущение тревоги.
Североморска больше не было. Никто оттуда не ответит на их жалобные запросы по радио. Судьба бросила их в море неопределенности, и теперь его жизнь находилась в его собственных руках. Или в руках единственного человека, стоявшего выше него на борту самого мощного боевого корабля в мире.
Он повернулся к адмиралу с блеском в глазах.
— Что дальше? — Спросил он со странной энергией. Однако Вольский заметил в нем тьму и зияющие амбиции. Это предупредило его, что нужно быть осторожным.
— Мы должны внимательно рассмотреть ситуацию, — сказал адмирал. — Во-первых, будет трудно объяснить случившееся экипажу. Мы провели две дня в обсуждениях, прорабатывая один сценарий за другим, и только начали верить в невозможное. Среди экипажа будет немало тех, кому будет столь же нелегко поверить в это, как и вам, капитан.
— Мы должны были убедиться, адмирал, — ушел в оборону Карпова, сложив руки на груди. Адмирал что, хотел назвать его упрямым бараном? Он пропустил оскорбление и сделал другое предположение: — Вы правы, адмирал. По крайней мере в обозримом будущем нам не следует объявлять об этом по общекорабельной трансляции. Люди не поймут, и это будет плохо для их духа. Орлов может рассказать все в свое время.
— Да, но мы не должны запугивать их, — адмирал выразительно посмотрел на Орлова, главного дисциплинатора на корабле. — Нужно немного дать слабину, как сказали бы американцы. Это будет трудно для нас самих. Я уверен, что все вы задумались хотя бы на мгновение о том, что наши жены, дети и друзья... Исчезли. Многие из них еще даже не родились. И, возможно, уже не родятся. Это будет ударом для всех, как стало ударом для меня, когда я впервые осознал ситуацию во всей полноте. Нам нужно время, чтобы собраться. Быть может, вы правы, Карпов, и каждый должен справиться сам, но это займет время. Что предлагаете вы, доктор Золкин?
— Я бы не мог сказать лучше, адмирал, — ответил доктор. — И нам, вероятно, понадобиться много долгих дней, чтобы унять память обо всех, кого мы когда-то знали и любили. Если мы намерены проинформировать личный состав, это следует делать постепенно, возможно, небольшими группами. Но то, о чем вы говорите, к сожалению, правда. У нас больше нет дома. Да, мы поклялись защищать свою Rodina, и мы будет защищать этот корабль и его экипаж, но нам не следует направляться в Североморск и идти на поклон к советскому руководству. Руководство, которое отправило нас сюда, уже было достаточно плохо. Но Сталин? Это черная дыра, и я не считаю, что кто-либо из нас пожелает вернуться.
— А почему нет? — Немедленно парировал Карпов. Это был рефлексивный комментарий. Какая-то его часть желала уцепиться за старый мир, который он знал — сохранить любую структуру власти, за которую он бы мог ухватиться вместо всей этой ужасающей пустоты. Никто из них, в сущности, не знал ничего о Сталине. Это было просто имя из одной из исторических книг Федорова, какая-то темная тень в далеком прошлом. Насколько Карпов знал, Сталин сделал Россию одной из могущественнейших стран на земле. Ее падение после этого, вероятно, во многом было связано с коррупцией, росшей под его тенью и страхом и недоверием на всех уровнях общества. Но почему им не следовало сражаться за Россию?
— Подумайте, капитан! На корабле в данный момент находится девяносто процентов вычислительных мощностей на Земле. У нас если технологии, оружие и возможности, которых не будет еще почти столетие! Если корабль попадет не в те руки...
— Значит, наша родина — это место, которого нам следует избегать? — Сказал Карпов.
— Что вы знаете об Иосифе Сталине, капитан? Я не проявляю неуважения, но подумайте, что Сталин сделает в тот самый день, как получит контроль над этим кораблем?
— Вероятно, первым делом его переименует, — язвительно сказал Вольский. Бывший героем Революции, Сергей Киров не пережил сталинских чисток посте того, как выступил против политики Политбюро*.
* В 1941 году в составе советского флота имелся... крейсер "Киров", и Сталин вроде бы никакого дискомфорта от этого не испытывал. Как и по поводу городов Киров, Кировоград и многих улиц и других объектов, названных в честь этого "врага народа". Да и жертвой "чисток" Киров не был — даже если предположить, что он был убит по распоряжению Сталина, это было совершено тайно
— Верно, адмирал, — сказал Золкин. — Но как бы он мог остановить немцев, рвущихся к Москве, перекрывая стране кислород, убивая и насилуя, уничтожая целые города? Вы думаете, он заколебается хотя бы на мгновение относительно применения ядерного оружия, имеющегося у нас на борту? Мы сидим здесь со своим послезнанием и говорим себе, что не стоит волноваться, Россия так или иначе выиграет эту войну. Тем не менее, такой человек, как Сталин, не станет смотреть на события с той же перспективы. Он захочет использовать этот корабль, и будет столь же безжалостен и беспощаден, как мы все знаем. Сколько погибло под его командованием в следующие несколько лет? Дайте ему этот корабль, и он уничтожит Германию, но одному богу ведомо, что он будет делать после этого.
Все молчали. Тяжесть их положения, наконец, стала очевидной. Агония Великой Отечественной войны не была для них чем-то, что они осознавали на личном уровне. Даже самый старый человек на корабле, адмирал Вольский, родился в 1957 году. Вторая Мировая война была не более чем черно-белой историей генералов и танков, старых черно-белых фотографий и линий на картах. Они ничего не знали об ужасах войны. Шесть 100-мм снарядов, выпущенных "Кировом" по британскому эсминцу были одним из всего нескольких эпизодов за последние десятилетие, когда российский военный корабль открывал огонь по противнику! До этого они лишь раз нарвались на сомалийских пиратов, применив несколько снарядов зенитной пушки, но корабль никогда не использовал свои грозные ракеты в реальном бою.
— Да, — сказал Вольский. — Одному богу. Это означает, что мы не можем просто вернуться в Североморск, как бы заманчиво это не было. Тогда у нас не будет никакого способа убедиться, что технологии и вооружения этого корабля не попадут в руки такого человека, как Сталин. Лучше самим уничтожить корабль.
— Мы могли бы это устроить, — продолжил доктор Золкин. — Допустим, найти хороший остров в Тихом океане, вдали от зоны конфликта, затем забрать некоторое оружие и наши запасы, а затем затопить корабль.
— Вы рехнулись? — Резко спросил Карпов.
— Я психиатр, капитан, и это, по крайней мере, дает мне некоторую свободу. Мы должны беспокоиться не только о Сталине. Об англичанах и американцах также! Что они сделают, если корабль или какие-либо наши технологии попадут им в руки?
— Говорят, что даже немцы на "Бисмарке" предпочли затопить корабль, чтобы не дать британцам отбуксировать его и изучить секреты конструкции, — сказал Федоров.
— Совершенно верно, — сказал доктор. — Корабль не должен попасть в руки врага. И я боюсь, учитывая наши знания истории, Сталин также является нашим врагом. Вы согласны, адмирал?
— Вы хорошо высказались, доктор, — сказал адмирал. — Мы не должны допустить, чтобы какая-либо из сторон овладела нашими технологиями, не говоря уже о вооружениях. Тем не менее, если я правильно понял то, о чем Федоров говорил мне ранее, нам, вероятно, вскоре придется бороться за жизнь. Роденко доложил, что основное соединение, обнаруженное нами вчера, прекратило движение на восток и легло на обратный курс. Судя по всему, они решили, что в этих водах появилось нечто опасное. Вероятно, нам придется уходить на юг в ближайшее время.
— Я полагаю, они пребывают в таком же замешательстве, как и мы были тогда, — сказал Федоров. — Но будет логичным предположить, что они решат, что мы немецкий корабль. Они все еще не видели ничего из нашего вооружения. Мы произвели всего шесть выстрелов из установки, которую они сочтут обычным вспомогательным вооружением любого корабля того времени. Но мы выглядим угрожающе. Это крупный корабль, одного размера с британскими линкорами Второй Мировой. Они заметили нас, и, вероятно, телефоны в Адмиралтействе уже разрываются от докладов о немецком линейном крейсере, выходящем на оперативный простор. И поверьте мне, адмирал, капитан, Королевский флот не остановиться не перед чем, чтобы попытаться уничтожить нас, как они сделали с "Бисмарком". Этот эсминец ничего из себя не представлял, но в их флоте есть намного более серьезные корабли, и они задействуют их всех.
— Пусть приходят, — сказал Карпов. — Но я вас уверяю, что если Королевский флот попытается атаковать корабль, они заплатят страшную цену. Возможно, нам придется потопить их всех.
— Вам лучше подумать обо всем этом еще какое-то время, капитан, и давайте держать наших Иванов в узде, — сказал доктор. Он имели в виду Ивана Грозного, царя, ставшего легендарным из-за своей жестокости* и бывшим далеким предшественником таких людей, как Иосиф Сталин. Этот настрой сидел глубоко в русской душе, и можно было сказать, что в каждом скрывался "Безумный Иван", глубоко потаенный в повседневной жизни, а иногда и усыпляемый водкой. Но демон продолжал пристально наблюдать и ждать, когда ему представится полная свобода и возможность поглотить душу.
* Настолько легендарной, что за свою жестокость он был, как известно, прозван Васильевичем
— Прежде, чем беспокоиться о том, что сделает с этим кораблем Сталин, я полагаю, будет целесообразно подумать, что намерены с ним делать мы, — продолжил Золкин. — Каждый нанесенный нами удар будет приводить к гибели реальных, живых людей. Нам противостоят не машины. Некоторые из этих людей, вероятно, все равно бы погибли в этой войне, таковая их судьба, но некоторые должны ее пережить. Однако, если мы запустим по ним свои ракеты, ракетам не будет до этого дела. Они не будут думать о детях, которые должны были родиться, ни о слезах матерей. Нет, это просто машины смерти, они будут делать свое дело с холодной эффективностью, простой, как тиканье часов. Но мы не должны быть настолько же бессердечны. Мы должны подумать об этом, и задолго до того, как нажмем на кнопку пуска. Предположим, завтра вы убьете человека, который должен был пережить эту войну. Вы заберете у него то, что Бог и судьба дали ему в то время, из которого мы пришли. И как только вы это сделаете, у вас не будет никакого способа это исправить. Кто знает, каковы могут быть последствия?
Адмирал Вольский кивнул, соглашаясь со своим старым другом.
— Я подумал об этом в первый же момент после того, как мы открыли огонь по тому кораблю.
— Подумайте, — сказал Золкин. — Англичане не имеют ни малейшего представления о том, с чем имеют дело. Они практически невинны, насколько я могу судить. Они словно дети, но это суровые мужественные люди, и они будут бороться до победного конца, если мы поставим под угрозу их выживание в Атлантике.
— Мы тоже живые люди, — сказал Карпов. — Разве нет? Разве нам не придется вести бой, если они нам его навяжут?
— Верно, — сказал Золкин. — Но мы должны нести огонь в одной руке и воду в другой. Не стоит искать войны, капитан, она сама нас найдет. В конце концов, Федоров высказался предельно верно. Весь мир объят войной. Мы здесь случайно, а вы хотите прыгнуть прямо в борщ! Не надо ехать в Тулу со своим самоваром.
Вольский улыбнулся. Город Тула был знаменит своими лучшими в мире самоварами, так что никто не брал свой, отправляясь туда. Пожар войны уже достаточно занялся. Пламя Второй Мировой только начало разгораться, но вскоре оно поглотит большую часть развитого мира.
— "Киров" мощный боевой корабль, это не подлежит сомнению, — сказал Золкин. — Но сколько мы продержимся против объединенной мощи западных союзников, которых мы только что атаковали?
— Доктор высказался исчерпывающе, — сказал адмирал, указывая толстым пальцем в стол. — Да, у нас есть сила, но эта сила имеет свои пределы. Мы должны затаиться на некоторое время и тщательно обдумать ситуацию. И если мы поймем, что корабль неизбежно попадет в руки какой-либо страны, мы должны уничтожить его. Это приказ, и каждый из присутствующих должен принять его и поклясться исполнить. Что же касается необитаемого острова, о котором ты говорил, Дмитрий, я надеюсь, там будет достаточно симпатичных полинезиек, — он заставил себя улыбнуться, немного разряжая обстановку.
— Но прежде, чем дело дойдет до столь серьезного решения, мы должны будем очень хорошо подумать. Многое нужно спланировать и рассмотреть. Капитан высказал интересное мнение, что разумное и взвешенное применение силы в нужное время в нужном месте может сделать мир лучшим для нашей страны, если мы все же решим попытаться. Тем не менее, объектом подобных действий будут англичане и, возможно, американцы. Большая часть немецкой армии сейчас находится глубоко на территории России. У нас есть только десять крылатых ракет, способных достать их, и только при пуске из Балтийского моря. Я не думаю, что мы направимся туда. Да и какое влияние мы можем оказать? Это будет как стрельба из пушки по воробьям. Мы не сможем легко переломить ситуацию на фронте. И мы ни в коем случае не станем воевать за Сталина. Кто будет воевать за него, зная о нем все, что знаем мы? Но Россия останется после того, как он уйдет, и останется еще как минимум семьдесят лет, даже если никто из нас не сможет увидеть ее снова.
Воцарилось молчание. Все выглядели опустошенными и погруженными в свои мысли — о доме, о подругах, женах, матерях и детях, которых они уже никогда не увидят. Сколько они смогут продержаться? Сколько боли им придется перенести прежде, чем все это каким-либо образом закончиться? Кто из них переживет этот год? А следующий? Эти мысли не давали им покоя. Это была симфония вопросов, не имеющих ответа, не имеющая конца.
Все они, казалось, разделяли эту toska вместе, но только Карпов не пил их этой чаши. У него не было дома, о котором он мог горевать. Он оставил все, и собственную жизнь и скрипучую систему, сложившуюся в России во время второй "Великой депрессии" начала 21-го века. В некотором смысле он ощущал себя кораблем, который долго ржавел в гавани, но который вдруг унесло в бушующее море. Все швартовы были обрезаны, все якоря потеряны, оставалось лишь море вокруг. Море, которое казалось хорошо знакомым, хотя было одной сплошной неизвестностью.
Пока остальные маялись в тоске и ностальгии, Карпов думал о другом. Он долго карабкался по системе, оставшейся в старом мире, и привык изучать каждый закоулок. Словно домовая мышь, он всегда знал, где найти хлебные крошки на полу, и где найти сыр. Всего этого больше не было, и от этого ему было не по себе, но страх затмила перспектива, замаячившая в море теней, которым было их ближайшее будущее. Но за этими тенями таились и возможности.
