Нежность Пустоты Грядущей

Глядя на хаос, расползавшийся вокруг него, Занмар недоумевал о том, почему Сеятель не остановит его, не прекратит все это одним движением руки своей, почему не выйдет он к неразумным атрам, не явит им образ свой для того, чтобы бросили они оружие и пали ниц перед ним, но решил, что пугающему бездействию тому есть некие причины и продолжал оставаться спокойным до тех пор, пока взгляд его не заметил нечто странное высоко над листом и вдали от него, почти незаметное темное волнение, едва различимый горячечный трепет. Сосредоточив зрение в верхних глазах, он смог разглядеть, что было все это тонким вытянутым телом, в нижней части окруженном гладкими, обтекаемыми утолщениями, гипнотически покачивавшимся, извергавшим слабые фиолетовые дымы, волновавшим воздух вокруг себя прилипчивыми искрами, вспыхивавший зеркальным блеском, мерцавший темным подозрением. Выступы и решетчатые части, пластины, поднимавшиеся и опускавшиеся в изменчивом ритме, удивительное смешение частей и материалов, незнакомые страхи, пробуждаемые им, вынуждали Занмара счесть его опасным. В первое мгновение он подумал, что была это одна из машин Сеятеля, призванная уничтожить вторгшихся безумцев, но ни в облике, ни в исходившем от того аппарата ощущении не было ничего от расслабленной его спокойной мудрости, нестерпимой отстраненности, гнетущего величия и глумливая печаль сменила искристую радость, когда он понял, кем создан был и откуда пришел тот корабль.

В одном из тех маленьких двориков, где Сеятель любил проводить время в размышлениях, наслаждаясь старинными книгами, повествующими об извращениях народов и существ, давно исчезнувших с этого Великого Древа, внимая звукам вызывающей у людей тошноту музыки скратангов, улыбаясь и шевеля пальцами в такт ее обрывистым переливам, вонзая в свои вены шприцы с иглами длиной в палец Джаннары, вкушая пышнотело язвительную вечность и блаженно жмурясь в предвкушении болтливых прозрений, ведомые корневиками атры выстроили возле стены из оранжевого кирпича пленных мертворожденных. Занмар помнил это место, здесь однажды сидел Сеятель в то время, как Джаннара извлекала из спины своего господина осколки стекла, вонзившиеся в его чудесную плоть, когда лопнула одна из емкостей в лаборатории. Опустившись на зеленоватый камень, вынудив девушку подняться на такой же, он не двигался все то время, которое она, одев черные перчатки, прилагая все свои силы для того, вытягивала прозрачные лезвия, украдкой слизывая с них фиолетовую кровь, растворявшую, лишавшую ровности их края. Притаившись за статуей поднявшего над собой огромный меч атра, Занмар наблюдал за своей госпожой, любуясь ее телом, которому яркое солнце не позволяло скрываться под полупрозрачной и короткой черной накидкой. Собранные на затылке волосы длинными прядями опускались с висков на плечи, перчатки блестели радужными всполохами чешуек, серьги в виде той руны длонгов, что должна была уберечь от нежелательного зачатия, вцепились в уши ее, красный ошейник и ремни на щиколотках звенели стальными кольцами. Занмар не слышал вопроса, ему показалось, что Сеятель не произнес и слова. Возможно, было то продолжением давней, без него произошедшей беседы или же тем ответом, который он давно требовал от нее, только теперь пробившимся через ее черные губы.

-Дело не в том, что я больше не могу никому верить...дело в том, что в этом больше нет нужды...

Кивнув, Сеятель довольно улыбнулся, а Занмар ощутил себя раздраженным. Здесь, вблизи от кумира своего, она не нуждалась более в вере, ей нужно было только присутствие, причем больше собственное, чем самого Сеятеля и он слышал от нее, что только теперь она и научилась ценить жизнь.

Переступая с ноги на ногу, атры неуверенно переговаривались на своем слышимом и людьми языке, опустив оружие и почти не обращая внимание на своих пленников, растерянно переминавшихся возле стены.

Они вошли в этот сад разбитых скульптур и колонн с противоположной стене мертвецов стороны, спустились по широким ступеням, в трещинах чьих шевелились длинные красные черви, встали рядом с атрами и корневичка заговорила с ними на их языке так быстро и с таким множеством незнакомых Занмару слов, что ему с трудом удавалось понимать, о чем именно шла речь. При этом она шутила и он видел, как довольно дрожат жвалы воинов, она использовала выражения, в презрительной насмешливости которых он подозревал принадлежность к жаргонам и диалектам и, вспоминая спокойную, неторопливую речь своего учителя, более, чем когда-либо осознал размеры показавшегося ему бесконечным Великого Древа.

Трясясь от страха, мертворожденные взволнованно переговаривались, обращаясь к атрам на их языке, употребляя его в безупречном и тонком стиле, том самом, каким записаны были поэтические описания Двадцати Танцев в Книге Всхода, встречая лишь злобное безразличие. Они протягивали к воинам со стальными сферами глаз тонкие руки, но те лишь угрожающе поводили оружием и вспыхивали вибрирующим криком, от которого дрожали отражения в глазах Джаннары и сжимались органы в брюшке у спутника ее.

Госпожа его, продолжая растирать руки, старалась не смотреть на тех, кто много месяцев были тюремщиками и слугами ее, сам же Занмар с любопытством рассматривал атров, обнаружив сперва, что имеется в них нечто, настораживающее и удивляющее его, сочтя таковым странный, волнистый рисунок пятен на их телах и лишь позже обнаружив, что при всем внешнем соответствии мужскому полу, они не имели полагающихся гениталий. Учитель рассказывал ему, что иногда атрианские самки, помногу предающиеся забавам друг с другом, испытывая от этого слишком сильное удовольствие, тем самым вынуждают тело свое чувствовать все то же самое, что происходит при зачатии и провоцируют его, происходящее без участия самца. Тогда они откладывают яйцо из которого, против обыкновения, появляется существо, более близкое по виду к мужскому полу, но лишенное способности к размножению. Большинство племен считало их отвратительными и уничтожало сразу же при появлении на свет. Как правило, делали это, и не без удовольствия, сами матери. Но в некоторых атрианских культурах гинамам придавалось особое значение, случалось даже, что считали их благословением Сеятеля, непорочным зачатием, и тогда они становились жрецами, благословенными воинами, священными танцорами, которым в пустые наложницы красивейшие дарились женщины и которые высокомерно взирали на совокупляющихся сородичей, с нетерпением ожидая времени проповеди или битвы. Уродцы больше всего ненавидят уродцев, как говорила ему когда-то Евгения и теперь, чувствуя ненависть, непроходимой пеленой вставшую между гинамами и мертворожденными, он был склонен поверить ей.

Один из атров, с двумя стальными сферами глаз обратился к корневичке и та, кивнув, спустилась еще на две ступени, став ближе к мертворожденным, чем кто-либо другой.

-Вы — отродье самозванца, мерзость Великого Древа, — она подняла голову и голос ее стал звонким от гневного довольства, — Мы гордимся тем, что очищаем его от вас!

И раньше, чем мертворожденные успели возопить в отчаянии, атры открыли огонь. Двое слуг Сеятеля метнулись вперед, но пули сразили их, разбив голову одного из них, трижды пробив грудину другого и он умер под скучающим взором корневички.

Рожденные мертвыми, они стали такими вновь, оставив на стене пятна фиолетовой крови, повалившись друг на друга, выбросив внутренности на немощный древний камень. Некоторые из слуг Сеятеля еще шевелились и атры, возбужденно переговариваясь, двинулись к ним. Корневичка последовала за ними, доставая из кобуры пистолет. Перед тем, как выстрелить в мертворожденного, независимо от того, подавал ли он признаки жизни, она сперва всматривалась в него, сощурив глаза, а потом плевала на его лицо, наслаждаясь этим больше, чем самим выстрелом, а Джаннара сидела на ступенях, закинув ногу на ногу, упершись локтем в колено и глядя на происходящее со сладострастной тоской. Подобравшись поближе к ней, Занмар притаился, ожидая, что она заметит, почувствует его, повернется к нему, а когда этого не произошло, спрыгнул еще на одну ступень вниз и оказался возле ее ноги, рядом с гладким левым бедром. Только теперь она заметила его, вздрогнув, обернулась и опустила голову, после чего приветливая улыбка коснулась его, а мгновение позднее — и теплая нежная рука.

-Ты снова со мной, мой никчемный слуга.

Он хотел сказать ей о том, что мечтает никогда не покидать ее, чтобы увидеть каждое страдание ее, но вместо звуков, привычных с детства, возникли слова первого языка.

Покачав головой в ответ на его шипящие и трескучие переливы, она улыбнулась ему с такой безмятежной печалью, что он испугался ее больше, чем когда она сжимала шею его, почувствовав, что именно сейчас представляет она угрозу для его жизни.

-Нам больше никто не сможет помочь, — она провела кончиками пальцев по панцирю Занмара, царапая его неровными острыми ногтями, — Все становится слишком точным.

Но он почти не понимал того, что она говорила. Прижавшись к ее прохладному бедру, он закрыл все свои глаза, втянул мешавшие ему наслаждаться, дрожавшие от близкого присутствия смерти усики и замер в жемчужном блаженстве, успокоительно равнодушном. Где-то над ним бродили, выискивая выживших, гинамы атров, раздавались выстрелы и глумливый девичий смех, какой бывает после первого поцелуя, громадой бесспорной неизбежности нависал несуразный плод, одна за другой ломались и падали вниз вместе со всеми листьями своими казавшиеся когда-то вечными ветви, звериные тени закрывали собой вышедшие из строя, мерцающие искусственные солнца, а он чувствовал, что никогда и ни на одном Великом Древе, если даже и было их более одного, никто не сможет быть так прекрасен в страдании, как его госпожа, все еще казавшаяся ему неукротимой, ибо никто, кроме Сеятеля или представившегося таковым всемогущего существа не смог бы покорить ее. И он был счастлив тем.

6

Он был уже ростом выше колена своей госпожи и они заставляли ее одевать на него тяжелую сбрую и водить за собой на цепи, опасаясь, что он причинит вред их великолепному кораблю. Следуя за ней, когда она брала его на редкие прогулки, он без устали восхищался чудесными машинами, с восторгом взирал на мерцающие, болезненно резкие экраны и прижимался к круглым, укрепленным сталью иллюминаторам, за которым с обманчивой медлительностью опускались вниз далекие ветви и казавшиеся крошечными на них листья. На этой воздушной машине было тридцать корневиков, два десятка наемников — гинамов, несколько плененных мертворожденных и множество существ, собранных на разных листьях. В морге хранилось два тела Сеятеля и командир Хонна не без удовольствия, снова и снова показывал их Джаннаре, наслаждаясь тем, что до сих пор казалось ему ее возмущенным и гневным ее разочарованием. Но когда они оставались наедине, в маленькой темной каюте, она шептала ему слова первого языка, звучавшие довольно нелепо из человеческих уст и он узнавал о ее неутомимой лжи, выбирая смысл из неверных грамматических конструкций, потерянных окончаний, искаженных произношений подобно тому, как сетевик выбирает из своего улова самых молодых и сильных прингов. Сидя на узкой кровати с вечно смятой простыней и подушкой в узоре из грязных, забирающихся друг на друга пятен, она, склонившись, гладила его между средними глазами, где это было особенно ему приятно и говорила о том, что Сеятель обманул сородичей ее, что было интереснее и забавнее для него наблюдать, как считают его самозванцем и что теперь, когда она носит в чреве своем плод его, он никогда ее не покинет. Занмар с удовольствием соглашался со всем, если покачивались перед ним ее увеличившиеся груди, если видел ее промежность, которую она стала выбривать так, чтобы оставалась только короткая и широкая полоска густых светлых волос. Но если она одевалась, прикрывала свое тело, тогда он начинал ненавидеть ее. Он мог еще терпеть черный комбинезон, обычный на этом корабле, но только в том случае, если она расстегивала молнию и была видна ее неудержимая плоть, но любая другая одежда раздражала и злила его и тогда он был готов разрушить любую ее веру, лгать ей, говорить ей то, что должно было бы разубедить ее или, по крайней мере, причинить боль. Сам он оставался равнодушен к тому, был ли истинным тот Сеятель, которого он знал, все мысли его сосредоточены были на великолепном ветвистом будущем, предназначенном ему. Не было для него никакого различия в происхождении и сути, только путь имел значение и он терпеливо ожидал, пока закончится взросление его, когда сформируются и обретут полную силу все органы в его удивительном теле, необходимые для будущего роста и он почувствует готовность к новым изменениям. Кожаная сбруя, черные ремни с квадратными стальными заклепками, стягивали его тело, звенели стальными кольцами, когда он совершал резкие движения, приятно сдавливали основания конечностей, возбуждающе вминались в упругое брюшко и когда он смотрелся в зеркало, облаченный в эти волнующие оковы, то находил себя подобающим своей вновь обретшей, несмотря на презрение сородичей, прежние высокомерие и гордыню, госпоже. Большую часть времени он проводил в углу ее маленькой каюты, где она устроила ему огороженное сеткой место, настояв, чтобы он не был отправлен к прочим животным, на что командир согласился лишь после того, как она убедила его, что использует Занмара для сексуального удовлетворения. Вопреки его мечтаниям, ничего подобного не происходило. Не имея половых органов, он не мог быть полезен ей и она выбрала для себя юношу, чьей обязанностью на корабле был присмотр за аппаратами связи. Высокий и улыбчивый, он приходил к ней едва заканчивалась его вахта и Занмар вынужден был наблюдать за ними, сидя в своем углу, позвякивая безразличной сталью. Новый любовник Джаннары, будучи племянником командира, любил стоять возле двери, наблюдая за тем, как она раздевается, стягивает с себя комбинезон, бюстгальтер и трусики, пристально и вызывающе глядя на него. Он любил, чтобы на ней были черные чулки и когда она доставала их из маленького шкафчика в стене над койкой, улыбка злой судорогой впивалась в его нетерпеливые губы и пока она прикрывала ими свои длинные ноги, он уже обнажался, являя свой покрасневший, толстый и прямой, с массивной головкой сокрушительный член. Она предпочитала стоять на четвереньках или быть сверху только для того, как был уверен Занмар, чтобы смотреть на него, изуверски и шаловливо улыбаясь, сжимая груди и соски, показывая ему все то, чего он был навеки лишен. Выбросив семя, юноша любил закурить и сидеть, глядя на потолок, прислушиваясь к прерывистому, сладостному, отравляющему печаль, отнимающему гнев подавляющей волей своей волнению великих машин, сбрасывая пепел на пол, поглаживая Занмара у основания конечностей, что нравилось ему, несмотря на возникающий позднее раздражающий, но быстро проходящий зуд. Не испытывая ни ревности, ни зависти, из которых первая виделась ему теперь слишком приветливой, а вторая — неожиданно доверительной и горестной, он наблюдал за движениями их тел так, как делала то вечность, созерцая восход Великого Древа. Уже был заметен ее увеличившийся живот и много времени, в отсутствие своей госпожи, он размышлял о том, каким будет этот необычайный плод, предвидя в нем склонности разрушительные и смертоносные. Будь это дитя в мыслях Занмара похожим на Тиннара, он смог бы это принять, будь оно новым Сеятелем, какого он знал, это стало бы целительным видением для него, но все в нем отказывалось принять как возможное домыслы те, пугающее сопротивление встречали попытки явить их посредством воображения, убеждая Занмара в том, что само Древо отрицает подобное даже в качестве возможности. Временами в минуты неистового и злорадного одиночества ему слышались далекие манящие шумы, звуки, через мгновение после себя казавшиеся словами первого языка, развратные стенания, возбуждающие движения, шуршащие тени, что могли быть только самим Великим Древом, соками его, чешуйками коры, покидающими его ствол для того, чтобы упасть на листья и погубить собой города и народы, паразитами, в сравнении с которыми гнурги были бы ничтожны, прогрызающими свои пути сквозь его плоть, ветрами пустоты, раскачивающими его, неукротимыми корнями, неспешно пробивающими себе путь вглубь Великой Тверди. Отгоняя их, он пытался убедить себя, что все это было лишь возгласами сознания его, не привыкшего до сих пор к новому телу, неспособного справиться с ним, с притязаниями и пороками его. Но они возвращались в его снах, они заглушали голос его госпожи, царствовали в проклятьях, сливались с мечтами, превращая их в мятежные и грубые формы и он смиренно принял их, приготовившись к тому, что рано или поздно они полностью подчинят себе мысли его и совпадет то со временем, когда настанет для него пора погрузиться в нулевой слой.