Я прижался к маминому бедру и стал настороженно оглядывать кусты и деревья, в которых затаилась новая опасность. Неужели мало выпало на нашу долю, о духи, зачем вы навели на нас ещё этого льва?
— Знаете что, — продолжала старуха, поглядев на нас, — бояться, особо не следует. Страх — наш враг. Он сковывает мысли и не дает нам действовать, как мы того хотим. Но пока светит солнце, давайте-ка перетащим Го-о к тхерему. Покроем хижину лапником, натаскаем побольше дров, и разложим костёр. С наступлением темноты лев вернётся. И лучше, если мы будем находиться не в лесу, где он может напасть из-за любого дерева, а в тхереме, стоящем посреди пустой поляны, где хороший обзор и где мы ещё издали сможем заметить его приближение. Мне кажется это разумно. Как думаете?
Мы поднялись. Мама одела безрукавку. Ойты взяла черпаки, сумку и посох, а мы с мамой опять потянули волокушу. Подойдя к останкам тхерема, мы остановились. Старуха велела нам с мамой ломать лапник и стаскивать его к развалившейся хижине, где сама она будет охранять раненного Го-о. мы молча согласились и,держась как можно ближе друг к другу, не без опаски, пошли к лесу, откуда только что так поспешно ушли. Лапник ломали тут же, на краю поляны, не находя храбрости зайти в лес поглубже, хотя там ветви на деревьях были гуще и гораздо более подходили для сооружения кровли. Не теряя друг дружку из вида, мы с мамой передвигались по опушке и скидывали сломленные ветви в кучи. За каждым кустом или выворотным мне мерещился притаившийся, готовый к решающему прыжку, злобный хищник с огромными клыками, торчащими из оскаленной пасти, с прижатыми к широколобой голове ушами, с дрожащими от напряжения упругими мускулами под толстой гладкой шкурой. Вот-вот выскочит он прямо на нас из укрытия и... Дальше воображение отказывало мне в помощи: слишком ужасным могло быть то, что последует. Стараясь меня взбодрить, мама всё время улыбалась и разговаривала со мной; но бегающий взор её, приглушённый голос и неестественно плавные движения, выдавали её с головой: я понял, что она напугана ничуть ни меньше моего, если не больше (ведь ей приходилось волноваться за всех нас: за меня , за лежащего пластом Го-о, за старую больную Ойты и, конечно , за себя самуе). Мы продвигались вдоль кромки леса, оставляя за собой груды тёмно-зелёного душистого лапника, пока не посчитали, что такого количества вполне хватит не только, чтоб настелить кровлю, но и покрыть пол тхерема. Тогда мы стали подбирать отдельные кучи и охапками сносить их к покосившимся шестам. Ойты стала поправлять последние, чтобы предать нашему бедующему прибежищу былой некогда вид и надлежащую прочность, для чего воспользовалась всё теми же кожаными ремнями, изрядный запас которых имелся в охотничьей сумке Го-о. Постепенно рядом с остовом выросла большая груда из лапника. Я принёс последнюю охапку и мама с Ойты стали крепить его на шесты: начали сверху, от дымохода, постепенно спускаясь вниз. Когда солнце коснулось горизонта, хижина была готова, а рядом с ней высилась изрядная куча дров.
— Ну, вот и всё, — Ойты вытерла липкие от смолы ладони об свою юбку.— Осталось только набрать воды. Пока ещё светло вы бы сходили к роднику. В темноте лев осмелеет, подойдет ближе.
— А вдруг лев где-то рядом?
— А я петь громко буду, сучки ломать: треск палок его отпугнёт. И вам тоже советую шума побольше делать. Лев тогда не осмелится приблизиться. Идите, идите, нечего время за зря терять. Нам надо ещё многое успеть, чтоб достойно встретить гостя. — Она усмехнулась и нахмурила одну бровь. — Идите скорее.
Я взял опустевшие берестяные черпаки, мама зажала в руке костяной нож с кремневыми вкладышами, и мы пошли к источнику, скрытому среди кустарников у подножия мрачной скалы.
Но всё обошлось. Наши страхи оказались напрасны. Лев не напал на нас. Даже следов его мы не увидели. Может не захотел с нами связываться, может, был сыт (ведь в лесу было много всякой дичи), но по тем или иным причинам он нас не тронул, хотя всё время я не мог отделаться от ощущения, что из тёмной глубины дебрей за нами кто-то наблюдает. Страх владел тогда всем моим существом, и повсюду мерещилась мне опасность, даже если на самом деле её не было вовсе. Мы благополучно набрали воды и двинулись обратно. Выйдя из-за кустов на прогалину, мы умерили шаги и залюбовались чудесным закатом, окрасившим небо и лохмотья облаков оранжевым цветом. Последние лучи уходящего за край Мира Осамина мощными струями били в небо, кидая на землю неясные розоватые отблески. Краткий миг, отделяющий день от ночи, всегда вызывает в душе трепет, снова и снова возвращая нас к мысли что нет ничего вечного и что мы — всего лишь крошечные частички сущего... Великолепное зрелище заставило нас даже позабыть про льва; мы остановились и, держась за руки, наблюдали как медленно, но неотвратимо меркнет ускользающий свет.
Не знаю, как долго могли бы мы прибывать в оцепенении от впечатлений, кои навеял на нас закат небесного светила, но внезапно разнесшийся по всей долине мощный вибрирующий трубный звук заставил нас вернуться к действительности. Мама присела и выхватила из-за пояса нож. Я испуганно обернулся назад, но ничего, кроме мрачных деревьев не увидел. Мама, выставив впереди себя нож (жалкое оружие!) всем корпусом поворачивалась вокруг, острым глазом выискивая опасность, готовая дорого отдать свою жизнь. Но ни на поляне, ни в обступившем её лесу,не было ничего , что могло бы послужить источником подобного звука.. Мои руки задрожали и из черпака, который я прижимал к груди, выплеснулось несколько капель.
Ойты стояла около тхерема с обломком кедровой ветки в руке и недоуменно поводила косматой головой. Заметив нас, она помахала рукой, призывая скорее двигаться к ней.
Звук повторился. Теперь уже он был многократно усилен и от него, казалось, задрожала сама земля. Никогда прежде не приходилось мне слышать ничего подобного и поэтому, вообразив что Ге-тхе обрушил на нас, нарушителей древнего запрета, призревших кэрхи, свой праведный гнев, я застонал и упал на колени. Взметнувшаяся к верху вода брызнула мне в лицо. Я заплакал.
— Что это? — несвоим голосом завопил я, подползая на коленях к маме.
Мама посмотрела на меня и вдруг улыбнулась. Заткнула нож за пояс и потянула меня к себе.
— Вставай, глупыш. Бояться, похоже, нечего. Это Старшие братья!
— Идите сюда, — донёсся, точно далекое эхо, голос старухи. — Отсюда их видно!
— Скорее бежим! — мама схватила мои вялые пальцы, и мы побежали к Ойты, стоящей у тхерема. Я спотыкался, и совсем расплескал воду, облив себя едва ли не с ног до головы, но всё же бежал, побуждаемый более силой матери, увлекавшей меня за собой. Оказавшись рядом со старухой, мы замерли на месте и, повинуясь её указующему персту, обратили взоры на устье долины, выходящее в Сау-со.
— Смотрите туда, — торжественно шепнула Ойты и засмеялась.
Сквозь узкое жерло долины меж двух невысоких гребней, был виден небольшой участок травянистой равнины, уходящей до тёмной гряды гор на западе, и приобретшей в сумеречном свете серо-бурый окрас. Прямо у входа в Долину Каменных людей толклась тёмная масса, состоящая из огромных мохнатых тел, движущихся плотной колонной в нашу сторону. На вскидку, до них было, примерно, четыре полёта стрелы, пущенной из доброго лука, и потому, если прибавить к этому еще и скудность освещения, я никак не мог выделить отдельное животное из общей толчеи: они, Старшие братья, показались мне бесформенными глыбами, опирающимися на (четыре? пять?) древообразные конечности. С той стороны, которой они были обращены к нам, у некоторых из них торчали изогнутые, выбеленные временем, похожие на обрубки древесных стволов, длинные выросты. "Может быть они тоже, как и люди, умеют делать себе оружие, только большое, подобающее их размерам?". Пока мы молча созерцали движение стада Старших братьев, от него откололось два небольших кома. "Малыши!" — услышал я шёпот старухи. Я напряг зрение, но разглядеть детенышей не смог, потому что послышался новый трубный рёв, и оба маленьких Старших Брата опрометью кинулись обратно в самую гущу движущихся гигантов.
"Что за странные существа?! Непохожи ни на одного зверя, какого мне когда-либо доводилось видеть прежде. Почему у них столько ног? Волосатые чудища! Я посмотрел на маму и Ойты, но те были спокойны. Значит, опасности нет, рассудил я. Выходит, правду говорят, что Старшие братья никогда не причиняют вреда человеку; добрые они и... может быть глупые... "И всё же, лучше бы они остановились где-нибудь подальше от нас: было бы спокойнее. А то прут прямо на нас — раздавят ведь, хоть и не со зла. И не заметят даже. Может у них и глаз — то нет. Головы — то тоже не видно, значит слепые..."
— Они идут сюда! — торжественно произнесла Ойты и отбросила палку, что сжимала в руке. — Это хорошо. Старшие братья защитят нас от грозного льва, скрывающегося в тёмном лесу. Он, наверное, уже улепётывает куда — подальше, поджав хвост под брюхо!
Слова Ойты рассмешили меня. Я тихонько захихикал.
— Пускай, его, бежит без оглядки! — продолжала старуха, подогретая живым откликом с моей стороны. — Он нам не друг и нечего ему здесь шляться. Пусть подыщет себе новый дом!
Теперь засмеялась и мама. Давясь от смеха, мы все втроём схватились за животы и опустились на мягкую траву.
— Ой, держите меня, духи! Сейчас душа выпрыгнет! — заливалась Ойты, стуча себя по коленям.
Наше безумное веселье оборвал новый громоподобный рёв больших животных. Мы затихли и вновь обратили взоры к подходившему ближе стаду.
— Они плохо видят, — сказала Ойты. — Нас ещё не почуяли, потому и идут прямо. Как только ветер донесёт до них наш запах — остановятся. Так что не бойтесь, тхерем они не тронут.
И действительно, вскоре Старшие братья остановились. Сгрудившись по правую сторону прогалины, у кустов, где протекал ручей, они повернулись в нашу сторону, выставив огромные белые оглобли. Их передние конечности ("Может быть руки?") вытянулись в нашу сторону.
— Нюхают, — Ойты задумчиво почесала подбородок. — Да, сколько времени прошло с тех пор, как я видела их в последний раз! Так давно это было. Я ещё молодая была...
— А почему они держат... вот эти странные штуки? Они что, драться с нами хотят? — спросил я, не зная как обозвать оружие Старших братьев.
— Глупый, — Ойты сморщилась и улыбнулась. — Завтра увидишь. Это и вправду оружие, но совсем иное, не то, о котором ты думаешь.
— А ночью они нас не растопчут?
— Спать будут. Темно — куда им ходить? — старуха вновь посмотрела на замершее в отдалении стадо огромных чудовищ и вздохнула. — Хотелось бы думать, что это духи направили Старших братьев к нам в помощь... От льва и других зверей они может быть и защитят нас, но в распри между людьми вряд ли станут вмешиваться... А жаль!
Ойты потёрла вспотевшие руки о подол юбки и, отвернувшись от Старших братьев, пошла ко входу в тхерем.
— Пойдемте, перекусим немного, да и спать пора. Я совсем вымоталась, хотя, вроде бы, ничего и не делала. Ходьба, даже ходьба, в старости сильно утомляет. Только и мечтаешь, что о покое, да вспоминаешь о былой силе, что имелась в юные годы... Пошли, пошли, — добавила она, поторапливая нас, уже забывших обо всем на свете, затаив дыхание следивших за стадом, избравших местом ночёвки нашу долину. — Успеете ещё наглядеться: тут есть вода и они, даже если куда и пойдут, всё равно вернутся. Пошли... — она вошла в хижину и завозилась, разыскивая в потёмках сумку тхе-хте, полную ягод.
Мама положила свою тонкую изящную руку мне на затылок и мы последовали за старухой. Пока ели, я все собирался снова выйти наружу, чтобы ещё разок посмотреть на мамонтов, но когда, расправившись с едой, я улёгся на толстый слой лапника, то почувствовал, что уже не смогу встать: страшно хотелось спать; тело, натруженное и разбитое, молило об отдыхе. Я с тихой печалью посмотрел сквозь отверстие в кровле на синеющее небо. Мама хлопотала около ложа тхе-хте, а Ойты подбрасывала в разложенный огонь дрова.
Уснул я быстро. И грезилось мне в ту ночь, что я, мама, оба наших тхе-хте, все мы сидим в родном тхереме и поедаем свежее, только что запечённое на углях оленье мясо; жир тёк по моему подбородку и рукам... У входа в хижину, закутанная в лохмотья, сидела Ойты, улыбаясь во весь щербатый рот и повизгивая. И было так хорошо, так спокойно, что я верил, что это не видение, а явь. Уют родного очага, близость родных умиляли настолько, что о большем счастье, казалось, и помыслить нельзя!
Западный ветер пригнал клубящееся покрывало монотонно — серых туч, нависших над холмами Гэ-эрын. Тучи ползли над самыми вершинами, задевая косматые ели и кедры; обрывки их медленно оседали в долину и осыпались мелким, по-осеннему холодным дождём. Стало заметно прохладнее. Выскочив из тхерема, чтобы справить нужду, я торопливо вернулся назад, стряхивая с волос ледяные капли. Вся кожа моя пошла пупырышками, аж дыхание перехватило. Я подсел поближе к чадящему костру и вытянул к пламени руки. Сизый удушливый дым витал в хижине, едва подымаясь вверх. Закашлялась Ойты. Мама, сидящая у дальней стенки рядом с тхе-хте неодобрительно покосилась на неё, нахмурив брови. Старуха громко чихнула, заворочалась и вылезла из-под груды ветвей, в которые зарылась с вечера. Отёкшее лицо ее было бледно, только на правой щеке остались красные полосы от отпечатавшихся веток. Она пошамкала ртом, зевнула, потёрла виски, почесала макушку и с недоверием посмотрела на свод хижины.
— Брр! Как холодно! — она потёрла обнажённые плечи. — Подкинь-ка дров, малец. Чего сидеть и мёрзнуть? Кидай, кидай, вот это большое полено тоже положи: разгорится — много тепла даст. — Она ещё раз зевнула и тыльной стороной ладони провела по морщинистому лбу. — И выходить то не хочется. Холодно и сыро... Как там?
— Дождь, — ответил я, отодвигаясь от взметнувшихся языков пламени.
— Дождь..., — повторила старуха, и лицо её омрачилось. — Плохо... Совсем плохо. Ноги болят. Так всегда, когда погода портится.
— Может, перестанет ещё, — сказала мама со своего места.
— Ты меняла повязку? — не оборачиваясь, спросила Ойты, с любопытством разглядывая свои шишковатые ступни. — Надо чаще менять. И промыть бы немешало горячей водой.
— Я меняла...
— Сикохку, грей воду, — приказала старуха.
— Так за ней идти надо... — я с грустью глянул на входное отверстие, где за пеленой дождя серели кусты и кедры.
— Так сходи. Поди уж не маленький, донесёшь сам.
— Как пойдет? Лев вокруг рыщет. Вдвоём надо идти, — мама подошла к огню и примостилась напротив старухи.
— Лев ушёл: Старшие Братья в долине. Они прогнали его...
— Нет их. Ушли. Я на рассвете выходила, их уже не было.
Ойты покачала головой.
— Наверное, есть ушли, — сказала она после некоторого молчания.
— Наверное, — как эхо ответила мама. — Ну, что, сынок, пойдём?
Я, скрывая неудовольствие, быстро поднялся и взял пустые берестяные черпаки. Мама не заставила себя ждать и мы выбрались наружу. Пригнув головы, мы зашагали по густой мокрой траве в сторону родника. Мама шла быстро и мне приходилось бежать вприпрыжку, чтобы угнаться за ней. На источнике мы набрали воды и, не задерживаясь, вернулись в тхерем.
