Путь на Балканы

— Кажется, местный сыр называется брынзой? — задумчиво спросил Гаршин, до тех пор, казалось, погруженный в свои мысли.

— Да, а вам что-то известно об этом происшествии? — удивленно уставился на него штабс-капитан.

— Что? А нет, совершенно ничего не известно, просто...

— Пгосто пост, котогый мы в последнее вгемя вынуждены дегжать, все время поворачивает наши мысли только в одном награвлении, — закончил за него Венегер со смехом.

Все присутствующие дружно поддержали его и еще некоторое время смеялись. Затем, Гаупт поежился глядя на вновь усилившийся дождь и спросил:

— А что слышно по поводу охотничьей команды?

— Отложено до прибытия в главную квартиру. Мой драгоценный братец находится по этому поводу в черной меланхолии.

— Его все-таки прочат начальствовать этой командой?

— Именно. Кстати, у меня к вам дело, господин штабс-капитан.

— Слушаю вас.

— Наш "старик", повинуясь приказу его превосходительства, приказал усилить дозорную службу. Пока "охотников" у нас нет, патрули будут высылаться по очереди ото всех рот. Начнем с вашей, приказ уже заготавливают, так что ждите.

— А вот это, пожалуй, разумно. Все-таки граница рядом. Хорошо, я распоряжусь.

— Честь имею, господа, — откланялся Линдфорс и вскочив в седло, выругался на вновь усилившийся дождь. — Черт побери, что за погода!

Впрочем, непогода досаждала не только военным. Примерно в это же время на перрон Кишиневского вокзала вышла из только что прибывшего поезда миловидная барышня. Пелерина, покрывавшая ее плечи, вряд ли была надежной защитой от струй, льющихся из столь некстати разверзшихся небесных хлябей, но она храбро шагнула вперед, и не обращая внимания на дождь, двинулась к своей цели.

— Не изволите ли в экипаж? — принялись зазывать ее местные извозчики, но та в ответ лишь покачала головой.

— Лучше скажите, правильно ли я иду к миссии Красного Креста? — смущенно спросила она.

— Правильно-правильно, — буркнул в ответ один из них, сообразивший что у молодой женщины, очевидно, нет денег.

Скоро барышня была у цели своего путешествия и решительно двинулась к входу.

— Как прикажете доложить? — преградил ей дорогу здоровенный солдат в накинутой на плечи шинели.

— Мне нужно... — замялась девушка, — к самому главному...

— Это к его превосходительству Сергею Петровичу Боткину , — удивился страж, — так их нету сейчас!

— А кто есть?

— Михоленко! — раздался чей-то громкий голос, — что там у тебя?

— Да вот барышня, желают...

— Что еще за барышня? — вышел к ним благообразный человек в чиновничьем мундире. — Чем могу служить, мадемуазель?

— Я хотела бы служить в госпитале, — решительно ответила ему барышня.

— Вот как, а что же вы умеете?

— Все что потребуется.

— Довольно странный ответ. Дело в том, милейшая, что нынешнее развитие медицины, даже от сестер милосердия требует известных знаний. Вы где-нибудь учились этой науке?

— Нет, но...

— Боюсь, что в таком случае, я не смогу быть вам полезен, равно как и вы нам.

— Но что же мне делать? — с отчаянием в голосе спросила девушка.

— Милая барышня, вас, вероятно, подвигло на это деяние желание следовать некоему молодому человеку, ушедшему в армию? Я вполне понимаю, и даже в некоторой степени одобряю ваш порыв, но боюсь, что лучшее, что вы можете сделать, это вернуться домой к родителям-с!

— Мне некуда возвращаться, — потерянным голосом отвечала ему она.

— Ну, это вы зря, мадемуазель, ваши родные, вполне вероятно сердятся на вас, но вряд ли настолько...

— Вы не поняли, — перебила его девушка, — у меня никого нет! Мои родители умерли. К тому же матушка перед смертью долго болела, поэтому мне волей-неволей пришлось научиться ухаживать за больными. Возможно я не знаю каких-то научных вещей, но как ухаживать за тяжелобольными мне, к сожалению, известно очень хорошо!

— Простите, — смешался чиновник, видя ее неподдельное горе. — Но почему же вы приехали сюда, неужели у вас совсем никого не осталось?

— Никого. Возьмите меня. Я готова ухаживать за умирающими. Готова помогать при перевязках, мыть обессилевших и выносить за ними судна. Готова кормить страждущих с ложки и ...

— Вы сейчас это серьезно?

— Да... простите, как мне вас называть?

— Надворный советник Гиршовский, — изобразил поклон ее собеседник, — но можете звать меня Аристархом Яковлевичем. Я, некоторым образом, начальник одного из полевых госпиталей... а как вас зовут.

— Гес... Гедвига Берг.

— Пардон, а вы...

— Я лютеранка.

— Нет, простите, — смешался Гиршовский, — я вовсе не это хотел спросить, у вас есть бумаги?

— Увы, меня обокрали в поезде, и почти не осталось никаких документов или вещей, кроме этого узелка.

— Господи, какой ужас! Впрочем, сейчас действительно кругом столько всяких подозрительных личностей. Как говориться, кому война, а кому мать родна! Ну, хорошо, я пожалуй возьму вас санитаркой. Учтите, работы у вас будет много, причем довольно тяжелой и грязной. Так что если вы отправились в действующую армию за мужским обществом, то хочу сразу вас заверить, что времени на это не будет. И не надо так смотреть! Я человек прямой и даже, некоторым образом, бесцеремонный, поэтому сразу предлагаю определиться. Если вам мое предложение подходит, то...

— Да, я согласна, — быстро ответила ему Гедвига.

— Ну что же, прекрасно! Я вижу, вы совсем промокли и, как понимаю, переодеться вам не во что? Пойдемте я, по крайней мере, напою вас горячим чаем. Никаких возражений, вам это совершенно необходимо, это я как врач говорю!

На следующий день, когда девица Берг приступила к своим обязанностям, один из младших лекарей спросил Гиршовского: — зачем тот принял еще одну барышню, ведь в персонале не было недостатка?

— Ах, молодой человек, — покачал головой старый врач, — вы с одной стороны совершенно правы. В нашем госпитале довольно, иной раз весьма милых, сестер милосердия, причем многие из них хороших фамилий. Есть, кажется, даже одна княжна. Но ни одна из них, кроме, разумеется, "крестовых*", понятия не имеет, что их ждет! А вот мадемуазель Гедвига понимает это вполне верно. И если я в ней не ошибся, то пользы от нее будет, значительно более, чем от любой другой барышни.

— А вам не кажется, что она жидовка?

— И что, судно с, простите, солдатским дерьмом, как-то иначе воняет, когда его выносит еврейка?

— Нет, но...

— А посему, настоятельно рекомендую вам, коллега, впредь воздерживаться от подобного рода высказываний!

— — — — — — — —

Крестовая сестра. — То есть, монахиня.

В средине мая дожди закончились так же внезапно, как и начались, после чего наступила страшная жара. Скоро выяснилось, что русские солдаты, казавшиеся совершенно нечувствительными к холоду и сырости, гораздо хуже переносят избыток тепла. Дня не случалось, чтобы на марше у кого-то из них не случался обморок, хотя смертельных случаев, возблагодарение Господу, пока не было. Другой напастью стали частые кишечные заболевания. С последними начали всемерно бороться, для начала запретив пить сырую воду и вскоре положение улучшилось.

Поход продолжался уже почти месяц, когда авангард 13 корпуса достиг Плоешти и встал на дневку. При входе в город, болховцев встречал сам государь, у которого для каждой роты нашлось доброе слово. Солдаты в ответ так дружно кричали "ура", что многие охрипли.

Будищева этот порыв чувств почти не затронул, а вот Шматов орал так, и смотрел на самодержца с таким обожанием, что Дмитрий мог только подивиться такому верноподданническому экстазу. Когда царь, наконец, уехал, многие солдаты и офицеры бросились бежать следом за его коляской. Государю, даже пришлось попросить их "пожалеть свои ноги*", но те, разумеется, его не послушали и бежали, пока царский экипаж не скрылся вдали.

Вечером в полку только и было разговоров, что о встрече с царем. Под впечатлением были даже вольноопределяющиеся, а Федька просто прожужжал своему приятелю все уши. То, как посмотрел, то, как рукой махнул, то улыбнулся уж очень милостиво...

— Жуй, давай, — не выдержал он, наконец, указывая товарищу на плошку с остывающей кашей.

— Ага, — охотно согласился тот, и тут же продолжил, как ни в чем не бывало: — Слышь, Граф, это же в нашей деревне никто сроду царя не видал, а я сподобился!

— Что, и помещик?

— А чего помещик, — пожал плечами Шматов, — он как волю объявили, совсем редко появляться стал.

— Чего так?

— Да кто его знает? Раньше-то почитай не выезжал из усадьбы своей. Все хозяйством занимался.

— Это как?

— Да я мальцом еще совсем был, а родители сказывали, строг был, по хозяйству-то. Как что не по его, так велит выпороть!

— А за что?

— Да за все! Вспахано с огрехами — пороть. Скирды неровно уложены — опять же пороть. А уж если сено сырое, так снимай портки и не греши!

— А теперь?

— А что теперь? Волю объявили, стало быть, крепости более нет. Он осерчал, конечно, говорят, даже кричал, что манифест подложный...

— Значит, теперь не порет?

— Ну почему? Случается, только теперь для этого надо исправника вызвать, да в суд отвести**. Там, конечно, не откажут, но это же какая волокита... вот он подалее от имения то и держится, чтобы не серчать. А все государь наш, царь-батюшка, ослобонил...

— Понятно.

— Ничего-то тебе, Граф, не понятно! Хороший ты человек, только не знаешь нашей жизни, хоть вроде и из крестьян сам. Ты вот ни черта, ни бога не боишься, и даже офицера в тебе своего чуют, а через то многое спускают... не поротый ты!

Какое-то время они, чувствуя неловкость, сидели молча. Но Шматов, давно признавший верх Будищева, очевидно, ощущал какую-то вину, оттого что осмелился так говорить со своим старшим товарищем и явно мучился, подыскивая тему для разговора.

— Тебя должно, опять с Линдфорсом пошлют? — наконец нашелся он.

— Типун тебе на язык, — буркнул в ответ Дмитрий, — задрал уже этот подпоручик!

После того, как на переходе Будищева назначили в патруль, начальником которого был брат полкового адъютанта, тот проникся к нему небывалой симпатией и упросил Гаупта всегда посылать его с ним. Тому, разумеется, и в голову не пришло отказать, а Дмитрий стал всерьез беспокоиться, нет ли на уме у молодого и миловидного офицера каких извращений.

На самом деле, он совершенно зря его подозревал в чем-то нехорошем. Просто подпоручик как-то видел его тренировки, и запомнил, как ловко тот умеет ломать руками и ногами разного рода предметы. К тому же, необычный солдат, имел неосторожность травить на привале анекдоты, от которых все, включая начальника патруля безудержно смеялись. Стоит ли говорить, что не все из них были приличными? Впрочем, после некоторой адаптации, юный подпоручик смог блеснуть ими перед другими офицерами, после чего его репутация весьма укрепилась. Многие даже поверили, что Ваня Линдсфорс ничуть неменьший повеса, чем его старший брат.

— — — — — — — — — — —

*Реальный факт.

** Телесные наказания для крестьян в России отменили только в 1906 году.

Между тем, настоящая война становилась все ближе. Настоящая это не та, которую объявляют дипломаты, обмениваясь нотами. Настоящая, это та где гремят выстрелы, взрываются бомбы и ежечасно, ежеминутно и ежесекундно гибнут или калечатся люди, стремясь при этом убить или покалечить других.

Русские войска подтягивались к Дунаю, собираясь переправиться на вражеский берег, а турки, в свою очередь, были полны решимости этого не допустить. Болховцы стояли в пятнадцати верстах от Дуная и потому не видели развернувшейся там эпичной картины сражения, однако звуки канонады доносились столь ясно, что любому новобранцу было понятно — дело там жаркое и кровь льется рекой.

Наконец, пятнадцатого июня полк, получив приказ, двинулся к месту переправы. Лица людей в ожидании боя сразу стали серьезными, однако вступить в сражение им сегодня не пришлось. Уже на полпути встречный казак, принес радостную весть о первой победе русского оружия — наши перешли Дунай!

— Вот и хорошо, — буркнул про себя Дмитрий, прибавив вместе со всеми шаг.

— Что? — тут же встрял не расслышавший его Федор.

— Ничего, шагай, давай!

Однако если судьба взяла тебя на заметку, то от нее не спрячешься. Уже был виден стоящий у самого Дуная городок Зимницы, когда подскакавший к строю брат полкового адъютанта подпоручик Линсдфорс, коротко переговорил с едущим рядом Гауптом. После чего тот крикнул во весь голос:

— Будищев, в распоряжение его благородия, быстро!

— Есть, — без малейшего энтузиазма откликнулся вызванный и вышел из строя.

Довольно улыбнувшийся подпоручик показал ему на ведомую в поводу лошадь и махнул рукой, дескать, садись и держись за мной. Дмитрий терпеть не мог верховую езду, но делать нечего, так что пришлось с видом христианского мученика прыгать в седло и, раскачиваясь, нестись следом за офицером.

Несмотря на то, что передовые русские части уже переправились через Дунай, турки еще вполне могли прервать сообщение между двумя берегами. Для этого у них были необходимые силы: вооруженные пароходы и даже бронированные чудища — мониторы. Все, что наши могли им противопоставить, это маленькие паровые катера, вооруженные шестовыми минами. Совершенно неожиданно, эти утлые суденышки оказались весьма действенным оружием в войне. Еще до переправы, два молодых и отчаянных лейтенанта: Федор Дубасов на катере "Цесаревич" и Алексей Шестаков на "Ксении" атаковали и уничтожили турецкий монитор "Сельфи". Это так деморализовало турок, что они отвели свои боевые корабли и никак не препятствовали переправе.

Однако не всем так повезло. В небольшой заводи, у импровизированного причала стоял катер "Шутка", выходивший в атаку на вооруженный турецкий пароход, но так и не добившийся успеха. Его командир, мичман Константин Нилов, с немалым сожалением вспоминал свой неуспех, но поделать ничего уже было нельзя. Вряд ли напуганный враг еще раз подставится для атаки.

На берегу, тем временем, появился какой-то верховой офицер, сопровождаемый солдатом. Последний с любопытством взглянул на катер и, соскочив с седла, направился к воде.

— Куды прешь, пехота! — беззлобно ругнулся на него стоящий в карауле матрос Нечипоренко.

— Тебя забыл спросить, — усмехнулся солдат.

— Ты что не видишь, тут флот стоит!

— Ты про эту лоханку?

— Но-но-но! — выглянул из-за борта, не показывавшийся до сих пор мичман.

— Виноват, ваше благородие! — тут же пошел на попятный пехотинец. — Сослепу ваш линкор сразу не разглядел...

— Костя Нилов? — вдруг радостно вскрикнул продолжавший сидеть в седле подпоручик, — да ты ли это?

— Ваня Линдфорс? — удивленно отвечал тот.

— Ну, конечно! Ты как здесь?

— Да вот, переправу от турок охраняем, а ты?

— Наш полк во втором эшелоне, скоро уже подойдет.

— Прекрасно! Не желаешь чаю?

— Я бы с удовольствием, но...

— Много времени это не займет. Нечипоренко, ставь самовар!

Давно не видевшиеся приятели разговорились. Прихлебывая ароматный чай, они быстро перебрали общих знакомых, а затем перешли к более животрепещущей теме — войне. Если Линдфорсу пока что похвастать было нечем, то Нилов уже ходил в атаку и с удовольствием поведал другу детства об этом во всех леденящих душу подробностях. Сидящий неподалеку солдат, которому тоже достался чай, внимательно прислушивался к их разговору и, как показалось мичману, несколько раз ухмыльнулся.