Степное солнце

Побелела еще сильнее Рия, задрожала, двумя руками вцепилась в оружие хозяйки Дома. Только взгляд ее застыл вдруг не на павшей женщине и не на названной сестре... Она увидела мать.

Как же страшен Мрак! А еще страшнее то, что он оставил после себя, ведь окунулась во тьму душа девочки.

А вот Манат совсем от другого взгляд отвести не могла...

Она была также тиха, как и все. Пожалуй, даже поболе в ней было покоя, чем в других. Сидела она возле ближайшего к воротам дома, привалившись к стене, и, кажется, до сих пор опиралась на посох, украшенный узорами, перьями и бронзовыми фигурками. Сидела лицом к тому дому, что обратился в пепелище. Огонь, с которого не перекинулся на все селение: как и жители городища, пламя просто заснуло А может она его и усыпила, а вовсе не мрак?

Голова опущена, за упавшими волосами не разглядеть лица. И подумалось Манат вдруг, что жива Остроха! Не зря ведь говорящая с богами! И вот сейчас запоет жрица своим грудным голосом, встанет, отряхнет халат, подбитый мехом от снежной пыли, и глаза ее будут гореть огнем, стукнет она посохом, и все те, кто лежит у ее ног, оживут, заохают, зашевелятся.

Не замечали в метаниях своих живые, как ветер стал крепчать, как закружил снег и пепел, и от того казалось, что двигаются меж павших чьи-то призрачные фигуры, наклоняются, прикладывают голову к груди. Проверяют, чтобы не забилось сердце.

Сглотнула в ужасе Манат.

Если убивают жрицу, тяжелейшее за то наказание следует для человека, а место, где пролилась кровь говорящей, проклятым становится Всеми богами. А тут пало три жрицы...

— Уходить надо! — прохрипела северянка. — Бежать надо!

Не слышала девочка, сидела возле Таши, по голове мать гладила.

Все черно-белое было для Манат, только кровь Божаны ярким пятном пылала. Но только ли она?

Сморгнула северянка, потёрла лицо рукой. Кристалл на рукояти кинжала, лежавшего у ног Рияны, наливался кровью. И будто кто в спину толкнул. Будто еще сильнее вспыхнуло в груди пламя.

— Вставай! — закричала Манат, пересиливая зарождавшуюся бурю.

Девочка не слышала и не видела ничего вокруг, пришлось Манат оттолкнуть ее от тела матери!

— Веди сюда детей! Быстрее! И возьми шкур теплых! В рот чтоб ничего не брали, ни молока не воды, ни крошки!

Скинув колчан и лук на землю. Манат бросилась к коню жрицы. Жеребец всхрапнул, отпрянул от чужих рук. Но если по рождению дочерью степей северянка не была, то уж дух их впитала вдосталь. Поддался конь. Наклонил голову. Пошел, куда потянули. Шаг, еще шаг, копыта впиваются в землю.

Манат вела его к возу, что стоял почти у самых ворот подальше от домов. На нем возили с реки уловы, оттого пах он знатно тухлой рыбой и тиной даже зимой. Но воз без верха был легким и в него можно было впрячь лошадь вместо быков.

Упряжь заботливо хранилась под рогожей, укрывшей возок. Только сейчас поняла Манат, как замерзли руки, пальцы слушались плохо, точно чужие были, но пока делали они свое дело, в бреду металась душа.

Гуяр вернется, должен вернуться, не было его в доме Гуаша, значит ушел за дровами. Сын Дора — Хутат вернется, обязательно вернется, он ушел с воинами осмотреть границы. Они придут, а место-то проклято, ведь Мрак тут был. И может нельзя ничего есть и пить, дышать тут нельзя!

Розовела дымка, в камне на рукояти, воткнутого в дерево воза кинжала.

— О, Темная Богиня, прости меня глупую за все мои слова! Дай времени!

Только и оставалось просить Манат. Не могла она уйти, не сделав того, что должна! Иначе останется и ее душа тут. И, когда последний узел, как смогла, затянула девушка, поспешила она в первый же дом. Коз дойных держали вараны зимой в доме. Вот и тут лежала недалеко от входа заснувшая чья-то поилица.

Просто меня, рогатая. Давала ты шерсть и молоко, славную жизнь прожила! И славной будет твоя смерть, ибо послужишь ты и в посмертии! Будешь знаком для тех, кто араду друг, предупредишь!

Тяжелый топор хозяина дома, нашелся у входа. Манат едва удалось поднять его для замаха. И лишь милостью богов получилось то, что задумывалось, почти с одного удара.

— Сестра! Сестра! Мы тут! Пойдем, сестра! — послышался дрожащий голосок.

— Сажай в воз и выводи за ворота! — прокричала девушка. — Кинжал! Какой он?

Ответ прилетел с ветром и огромными хлопьями снега:

— Как камни в украшениях, что дарил Лроп!

Хороши серьги были, таких и не видела раньше девушка, хотя купцы щедростью своею не обделяли арад, как и добыча с походов. Аляся назвала розовый дымчатый камень красивым словом "Яшма".

Тяжелая ноша волочилась по снегу. Хорошо, что шкура, в которую обернула ее Манат, не оставляла пока кровавых следов. Бросив груз у ворот и заметив, что сестра названная помогает детям забраться в возок. Спиной стоит к Таше, детей поворачивает, чтобы не видели они. Хотя метель уже успела изрядно припорошить тела. Правильно делает. Да, хорошо бы воздать почести ушедшим, но нет времени на то. Бежать надо!

Но уйти вот так Манат не могла. Что там будет, кто знает кроме богов. А мама...

По дороге через Большой Дом, уже и не помня себя от усталости, но все же схватив кусок ткани и кувшин, пряслице и меч Нуров, что хранила Самсара, дочь дошла до амбара.

Так и лежала Самсара. Только будто светлее стало лицо улянки, может согрело ее светило-украшение дочери. Ухватив мать за халат, уже и не запрещая слезам заливать лицо, потянула Манат улянку к яме, и вскоре первая жена арада оказалась внизу, там, где дала она спасение детям. Упала на спину, рука одна на груди оказалась, возле сердца, будто так и надо. Тут уже не сдержалась северянка — тихо заскулила. Упал рядом с матерью меч. Говорят, отдают их жены, что не воины по духу, своим мужьям на том свете, где износилось уже в битвах оружие. Нур доволен будет. Кинула кусок ткани, нож свой, что так и лежал у входа. Пряслице. Кувшин не разбился, но завалился на бок.

Если обретет покой мать-хозяйка. Если сможет не поддаться Мраку. Может и будет у арада шанс. Больше нет времени. Надо еще бежать обратно!

Потянула девушка, что есть силы, тяжелую плетеную крышку, задыхалась от слез. Не помнила Манат, как хоронили Хельгу, но горечь все равно в душе поселилась, а эта была еще горше.

По дороге к воротам сильно хромала девушка, оступалась и падала не раз, а когда дошла до ворот, огибая павших, уже и не верила, что сможет догнать возок с детьми, но тот стоял на своем месте, а испуганная девочка сидела на краю, сжимая в руках вожжи.

Подхватив лук и колчан, отдала Манат их в руки Рияне. Меч одного из воинов ткнулся в пол возка. Испуганно завозились под припорошенной снегом рогожей дети.

— Не могу я! — заплакала Рияна над самым ухом.

А все почему, да потому что пройдет воз прямо по телам жителей арада, его защитников, строителей, кормильцев.

Сглотнула Манат. Камень на кинжале все насыщался кровью.

— Иди к детям. Спой им.

Закивала голова темноволосая, и вскоре скрылась Рия под рогожею.

Конь дернул возок, сделав шаг за северянкой. Старалась не смотреть назад Манат, забыла о том, что есть слух, закрыла глаза. Она и так знала, где ворота. Хорошо, у коня сил хватило. Уже за воротами остановилась девушка. На степь опускался буран. Серо-белый. Сильный. Старший сын Зимней богини.

Сил вогнать кол в мерзлую землю у Манат не хватило бы. Помог ей меч. Оружие, выкованное во славу бога. Пусть оно теперь служит защитой арада умершего от живых, а живых охранит от проклятого места. Ненамного вошел меч в землю, пригвоздив к ней голову козы, но мороз поможет.

Кто рискнет войти хоть с добрым умыслом, хоть со злым, пусть знает — боги отметили это место, и не только мраком, но и тем, что души трех говорящих остались здесь.

Пусть бы только двух, молилась северянка. Пусть бы только двух...

Манат даже и не посмотрела, как устроились дети, и все ли они там. Рия, вскоре выбравшаяся из-под рогожи и усевшаяся рядом, на глазах северянки вдруг повзрослела, будто стоял стол, усыпан он мукой, и чувствуется, новый он, а как подули на него, слетела белая красивая пыль и стали видны выщербины и заусенцы, вот и Рия, вроде малая еще, а обратилась истинной степнячкой, точно и была ею. Руки окрепли, взгляд настороженнее стал, как у зверя. Не зря кликала ее Самсара степной кошкой. Знала мама... Все знала.

Конь Божаны не привычен был к такой узде, тяжел для него возок оказался. Сковывали движения толстые сыромятные ремни. Он взбрыкивал. Злился, изгибал шею. Больно ему было, и пытался он содрать ненавистное украшение. Только выбора у коня не осталось, как и у них. Не было даже выбора — куда ехать!

Только Макута могла, если не снять, то хотя бы спрятать северянку и детей от проклятия, от гнева богов. Сможет ли она, захочет ли, не отвернётся ли и не захлопнет ли полог перед ними, никто не знает.

Тяжелой дорога вышла, вроде и не так далеко жила от арада ведунья, но в таком буране едва угадывала Манат, куда направлять не смирившегося с тяжкой долей коня. Детей не было слышно, видно залезли в шкуры, прижались друг к другу.

Правильно ли поступала, северянка не знала. Но оставаться в араде было нельзя. И не только из-за проклятия. Все кидала Манат взгляды на кинжал, опять занявший место на поясе сидевшей рядом Рии. Если и есть чаровство на свете, то вот оно какое. Чем дальше уходил возок от арада, чем крепче становилась метель, тем более тускнел и белел камень на рукояти. Что же говорил он? Что избегли они опасности? Или что умирал он тихо без дома, к которому был привязан?

Снег и ветер смешались в бешеной пляске. Такая метель бывает раза три-четыре за зиму, но именно такие метели и поили землю по весне. Гневались-то ли боги или спасали, кто бы ответил?

Скроет Зима-Богиня их следы ото всех. Если зло идет по пятам — и от него скроет. Боги смилостивятся — вернутся они к своим, ведь сын Дора, если жив, не бросит своих.

Но пока надо уйти. Ведь все не уходили из памяти Манат образы, может и сотворённые испуганным духом, но едва возок скатился с холма, как показались на горизонте, что едва отличим был от неба, всадники. И кто они, враги ли или друзья, не понятно было, а рисковать нельзя. Манат обещала матери, что сбережет детей.

Кажется, ехали они долгие дни, пока не показалась наконец почти перед самым носом у Манат знакомая просека.

Дальше ехать было нельзя.

Дети озябшие и ослабшие двигались, с трудом поспевая за хромой сестрой, хотя обычно далеко ее обгоняли. Конь со стертыми боками и шеей чуть не лягнул своего палача, но Манат, бережно водя ладонью по лошадиной морде, попросила прощения у смелого животного. Их спасителя. Уж если им Макута и откажет, приговаривала она, то коня-то точно вылечит, поможет. Любит коней ведунья.

Только потерпи еще немножечко, милый. Помоги!

Двое малышей оказались на широкой лошадиной спине, взяла коня Манат под уздцы, повела туда, где бывала несчётное количество раз, остальные гуськом вслед пошли, замыкала ход Рия.

Выл ветер, бил в лицо снег, которому не были преградой деревья голые.

И вдруг сзади раздался жуткий треск, перепугались дети кинулись к северянке. Огромная ель, точно срубленная гигантским топором, увлекая за собой молодую поросль, упала на возок, укрыв его зелеными лапами, точно обняла старого друга. А снег сейчас же стал укутывать слившихся в объятиях мягким покрывалом. Вот и пойми, гнев ли то, или знают, что боги и помогают.

У самой землянки замерла Манат. Подождала, пока все подойдут, прокашлялась, хотела прокричать, потому что негоже в дом ведуньи без ее дозволения входить, только откинулся полог, и на пороге возникла седовласая варанка.

Дети испуганно отпрянули за спину Манат.

— Заходите, — отдернула полог Макута, за ее спиной в землянке поигрывал костерок тенями на стенах. Шел запах тепла и еды.

Рия с братьями, настороженно посматривая на ведунью, прошли в дом. Рука Макуты накрыла руку Манат, удерживающую узду.

— Все мы виноваты! — зажмурилась ведунья, запрокинула лицо с резко прорезавшими морщинами, задрожала будто от боли. — Прокляли нас боги. Гордынею прокляли, любовью прокляли! Нельзя любить! Нельзя! Дышать мешает! Мысли туманит! Сама степь мне это шептала. Сама матушка бескрайняя, повелительница живых и мертвых. А я не слышала. Потому что гордая. Самсара не слышала, потому что любила.

В руках Макуты тускло светился белым лунным светом кинжал хозяйки Большого Дома. Как он попал к ней, если Рияна по широкой дуге обходила ведунью?

— Это они о копье помнят! А вот о таком даре и позабыли давно, неблагодарные! Он не убьет зло, только укажет! И он указал! Он увел вас от Тьмы и ее раба, — ведунья поднесла лезвие к самому носу и втянула воздух. А потом опустила глаза, сгорбилась вся.

— Просила она тебя... Исполнишь?!

О многом помнила Манат, но это желание матери постаралась забыть. Как можно убить того, кому она помогала столько лет? О ком заботилась. Как можно убить брата, который ей вреда никогда не причинил? Как можно вонзить длинное лезвие в грудь Заура ради злого бога, который не уберег арад и маму?

Посмотрела девушка умоляюще на ведунью, а та вскинула голову, а в блеклых глазах страх. — Сейчас исполни!

* * *

Конь волновался, чуть приседал, водил огромными глазами, встряхивал головой. Животные никогда не любили Темных, и он тоже не любил. Домэна это чувствовала, и это было ей неприятно. Будучи еще маленькой, она обращала внимание на то, что к ней не тянутся птицы в императорском саду за угощением, щенки и кошки обходят стороной. Мать тогда гладила по голове и приговаривала, это потому, что уж больно вертлява и непоседлива дочь. Но на самом то деле она знала, что уготовано маленькой принцессе. А ездить верхом маленькую Домэну не учили, для передвижения драгоценного императорского чада были высокие коляски, колесницы, и паланкины.

Так сложилось, что впервые познакомилась Домэна с лошадиным племенем лишь будучи уже в Обители. Там обучали тому, как надо подходить к норовистым скакунам, как обуздать их волю, заставить подчиниться, несмотря на страх перед чародеями. Эка привезли для девочки еще жеребенком с большими влажными глазами, ноздрями дрожащими и раздувающимися, как паруса, при виде Домэны. И она искренне старалась, носила ему сладкие яблоки, морковь, но жеребёнок лишь жалостливо поджимал хвост и уши, жался в самый угол стоила.

Потребовалось маленькой принцессе время, чтобы понять — из него не будет друга, будет раб, понимающий лишь язык силы, но и с этим ей пришлось смириться. Домэна только сейчас начинала в полной мере понимать, что ей очень со многим придется мириться, в том числе и с собственной растоптанной гордостью, мечтами, которые никогда не осуществятся.

Темные круги под глазами мешали зеркалу отражать ее красоту, зато хорошо напоминали о разговоре с Маркусом Сентом. Если даже он не побоялся унизить её, пусть и в приватной беседе, значит, у него есть на то основания. Значит, Эрот далеко не просто ее советник и друг, значит, он больше, чем Властитель Ордена. Значит, она не может ему доверять. А ведь первое, чему учили Темных, это быть честными друг с другом. Ведь все прекрасно понимали — внешний мир преклоняется перед ними, но ненавидит их. Оттого должны они быть едины в своих стремлениях. Но не только это причиняло боль Домэне, ведь еще есть сердце. А оно, как волчица за свое потомство, боролось с разумом. Не тому ли учил ее отец, что не в ее положении доверять, не в ее положении верить.