После Пламени. Венец Феанора

"Я сокрушу любые преграды", — соглашался я, раскачивая мехи.

Металла было немного, на сплошной венец не хватило бы. Значит, ажурный. Главное — чтобы он кольцом охватывал всю голову.

"Я — гордость, — пел гвэтворн. — Мне нет равных, и я наслаждаюсь этим".

"Мне нет равных", — подтвердил я, невольно улыбнувшись.

Слушать металл, отвечать ему, помогать ему стать тем, чем он хочет, это было привычно. Я всегда работал так. Но сейчас мне казалось, что я говорю сам с собой. Или смотрюсь в зеркало.

"Я - независимость, — говорил гвэтворн, наливаясь багровым, — Меня невозможно принудить или сломать. Я сам выбираю путь, и нет границ для меня".

"Я сам выбираю путь", — отозвался я, выбирая молот.

"Я - движение и поиск. Я изменчив и непредсказуем. Я никогда не останавливаюсь на достигнутом".

"Я никогда не останавливаюсь", — согласился я, выхватывая слиток из горна и бросая на наковальню.

"Я - одиночество. Я — хитрость и недоверчивость. Я — осторожность. Нет опоры, кроме как на себя. Нет иной меры, кроме себя самого".

"Нет иной меры", — я поднял молот.

"Я — власть, — пел гвэтворн. — Весь мир принадлежит мне. Я меняю его, как считаю нужным. Я творю его, я даю ему жизнь. Я — любовь к миру".

- Я даю ему жизнь, — прошептал я.

И опустил молот. По мастерской прокатился звон.

29

Звон. Долгий, глубокий. Звон молота о металл...

Как же я соскучился по работе! Не по Творению даже, а по вот такой работе — руками. Чтобы — как Воплощенные. Вдыхать горячий воздух, пропитанный запахом металла и угля. Видеть, как летят из-под молота багрово-рыжие брызги окалины. Чувствовать, как через правую руку — от плеча к пальцам — течет сила. И молот становится продолжением руки. Каждый удар безошибочно точен. Каждый удар — ласка и утверждение власти. Каждый удар — воплощение Музыки.

Металл поет — молот отвечает ему.

Когда-то нам с Феанором не раз доводилось работать в четыре руки. Это было легко: мы всегда хорошо понимали друг друга. А уж в кузнице и вовсе действовали, как одно существо. Впрочем, не только в кузнице. Когда нам случалось фехтовать, выходило то же самое. Никто не мог застать противника врасплох.

Я не сводил глаз с мастера, предугадывая каждое движение, и мускулы невольно напрягались в такт взмахам молота. Я сейчас не думал о том, удастся ли мне самому когда-нибудь снова взять инструменты в руки. Я не вспоминал даже о цели работы.

Я просто слушал. С жадностью — словно умирающий от жажды, добравшийся до воды.

Слушал песню металла.

30

Узор рождался легко, и гвэтворн слушался мастера так, как ни один металл прежде.

Феанор работал без отдыха, не следя за временем, лишь изредка прерываясь, чтобы торопливо глотнуть воды из кувшина. Остановиться казалось немыслимым, невозможным. Потому что это значило — оборвать рождающуюся мелодию, убить ее.

Феанор работал — быстро, уверенно, и ничто в мире не имело для него значения сейчас. Только металл, меняющий форму под рукой мастера. Только сплетение линий узора.

Мелькор неотлучно был рядом. Молча наблюдал за Пламенным, иногда делясь с ним силой. Едва ли нолдо выдержал бы запредельную для Воплощенного нагрузку без помощи Валы.

— Готово, — выдохнул наконец Феанор.

Венец лежал на столе. В него еще не были вставлены Сильмариллы, это лишь предстояло сделать.

Строгий рисунок — ничего лишнего. Стремительность и четкость линий. И лишь приглядевшись, можно заметить тонкий орнамент, покрывающий темную поверхность металла.

Феанор принес Сильмариллы и молча принялся вставлять их в гнезда. О том, что последует дальше, он старался не думать.

31

Я вышел из мастерской, и впервые в жизни свет Тэльпериона показался мне тусклым. Камни в моем венце не просто сияли ярче: они вбирали свет Древ и возвращали его в мир — усиленным.

- Воистину, эти Камни — самое искусное из творений эльдар, - провозгласил Манвэ. - Никто в Арде еще не создавал такого.

- И не создаст, - тихо добавил Намо. - В этих Камнях судьба мира.

- Позволь мне рассмотреть их поближе, мастер, - раздался глубокий, певучий голос Варды.

- Да будет благословенно твое творение, Феанор, - в руках Владычицы Звезд Сильмариллы вспыхнули так ослепительно, что я зажмурился, и на глаза навернулись слезы. - Отныне коснуться его сможет лишь тот, чьи руки не запятнаны, а в помыслах нет зла.

32

Варда успела первой! Я опоздал. Что же, радуйтесь, Владыки Запада! Празднуйте победу. Она иллюзорна — к счастью, вы не понимаете этого. А когда осознаете, будет поздно. Я все равно добьюсь своего.

33

Работа близилась к завершению. Осталось надеть Венец — и объединить две Темы. Сплавить их вместе — в Пламени.

Феанор медлил. Слить две силы, соединить противоположности — возможно ли? Когда-то это не удалось даже Единому.

— Кроме тебя, некому, — тихо сказал Мелькор. — Я сделал бы это сам, если бы мог.

— Я не боюсь, — пожал плечами нолдо.

Оба понимали: Феанор мог сгореть заживо, завершая работу. И даже Вала не спас бы его: Восставший был властен лишь над частью той силы, которую предстояло освободить мастеру.

— Я все равно не уйду в Мандос, — Пламенный пристально смотрел на Венец, который держал в руках. — Куда угодно — но не туда. А боль... это ведь будет не очень долго? Если не удержу?

— Не знаю, — просто ответил Мелькор. — Если ты не удержишь, попробую удержать я. Насколько смогу.

— Судьба мира, — Феанор усмехнулся побелевшими губами. — В этих Камнях, в этом Венце. И наша.

Восставший молча кивнул.

— Я закончу работу, — твердо сказал мастер. — Она стоит такого риска.

— Да, — согласился Вала. — Я поступил бы так же.

Улыбнулся невесело:

— Собственно, безо всяких "бы". Я ведь тоже всегда выбирал — петь. И шел до конца во всем.

— Простимся, — нолдо оторвал взгляд от Венца и посмотрел на друга. — На всякий случай.

Восставший подошел и крепко обнял мастера. Потом отступил на пару шагов. Во взгляде его теперь была лишь сосредоточенность.

Феанор глубоко вздохнул и надел Венец.

34

Тяжесть обрушилась на меня разом. Непомерная, невыносимая. Я чувствовал, что вот-вот упаду. Но падать было нельзя. Почему — я не помнил.

Тьма и Свет. Две равных силы. Две мелодии, враждебных друг другу. И я между ними. Как между молотом и наковальней. Как между жерновов. Как между скалами и прибоем.

Казалось, мои кости дробятся под этим натиском, и плоть превращается в окровавленные лохмотья. Казалось — и все же я еще был. И я держался.

Не просто мастер — тот, кто создал Сильмариллы. Тот, кто обработал гвэтворн. Тот, кто однажды уже укротил обе Силы и придал им форму. Сейчас они узнавали меня — и это смягчало их напор. Так играющий пес прихватывает зубами хозяйскую руку, но никогда не укусит ее всерьез.

Я держался. Я был живой границей между Светом и Тьмой. Горном, в котором они сплавлялись. Я был — воплощенным Пламенем.

Две Темы. Движение — и постоянство. Независимость — и единство. Стойкость — и гибкость. Любовь к миру — и... любовь! Одна — страстная, неистовая, ревнивая. Другая — нежная, заботливая, оберегающая. Такие разные... и все же имеющие один источник. Как ни ограни алмаз, он все равно остается алмазом. И металл сохраняет свою природу, какую бы форму ему ни придали.

Любовь к Арде была единственной мелодией, что равно звучала и в Теме Мелькора, и в Музыке Валар. Той, что могла бы их объединить!

Я держался, но теперь это было уже легче. Две силы сплетались вокруг меня, сливались в Венце, и Пламя делало их союз неразрывным. Пламя, которое направлял я.

Не будет отныне в мире ни Тьмы без Света, ни Света без Тьмы. Никому не удастся подняться, не заплатив за это утратами, но не будет и падения без надежды. Победа в любой момент сможет обернуться поражением, горе — неожиданной радостью, незыблемость устоев — внезапными переменами. Не будет уверенности: вот добро, а вот зло — но лишь вечный поиск, когда нет готовых ответов ни на один вопрос, и каждый сам делает выбор. Свободный выбор.

Я сделал это!

35

Я был готов. Готов вмешаться в любой момент, если мастер не справится. Остановить силу, которая вырвется тогда на свободу. Как угодно — остановить!

Феанор держался.

Я знал, что должен буду сделать в случае его неудачи. Правда, понятия не имел, чем это закончится для меня. Ясно было только, что схватка с Унголиантой и попытка подчинить Камни покажутся мне тогда забавой.

Конечно, я был сейчас в Ангбанде, в сердце своих владений. И всё же этого могло оказаться мало. Именно поэтому, прежде чем мы занялись Венцом, я под разными предлогами отослал прочь из Цитадели всех майар. Валараукар в полном составе отправились плавить вечные льды на северо-западе. Я велел Готмогу сделать это место непроходимым. Не расплавить лед до конца, а поставить дыбом, превратить в лабиринт. Совершенно бессмысленное занятие, зато я точно знал, что балроги не вернутся раньше срока. Если, конечно, им будет куда возвращаться.

Феанор держался.

Я видел, как вздуваются вены на его висках, как стекают по лицу крупные капли пота, как вздрагивают от непомерной тяжести плечи. Глаза мастера были закрыты.

Две силы сплетались в противоборстве, рождая новую гармонию. Две Темы, заключавшие в себе жизнь Арды. И мир менялся — я чувствовал это. Мир становился — единым. Впервые с тех пор, как Диссонанс разделил меня и моих собратьев.

Сила накатывала волнами, и в том же ритме вспыхивали Сильмариллы в Венце, и в такт новой Музыке всё яростнее пульсировала в моих руках боль. Я стиснул зубы, заставляя себя забыть об ожогах. Отрешиться от всех ощущений.

Нет ничего, кроме того, что я должен сделать. Ничего, кроме Песни, которую мне предстоит подчинить. Последней Песни.

Я был готов к этому. Но мастер держался.

...В какой момент я понял, что всё позади? Что схватка завершена, и две прежде враждебные друг другу мелодии слились в одну. Что Ангбанд не превратился в груду развалин, а мой друг стоит передо мной невредимый. Что я сам уцелел.

Буйство Пламени стихло. Венец был готов. Я не ошибся в расчетах. Мы победили.

Мы с Феанором посмотрели друг на друга и безудержно расхохотались.

Глава 6

Мертвые земли

1

Могил не было.

Многие из нас уже свыклись с тем, что умершие близкие всегда рядом. И останутся рядом, какие бы круги мы ни описывали. А когда совсем кончатся силы, можно будет так же лечь и уснуть, стать частью ледяной пустыни.

О цели пути мало кто помнил, кроме меня и Фингона. Лишь восемнадцать их было — тех, кто держался рядом с нами, кто сохранил осмысленный взгляд и волю к борьбе. Мы старались поддерживать остальных, но толку от этого было немного.

Те, кто, пошатываясь, брели вперед, больше не были воинством. Десятки тысяч совершенно измученных эльдар, утративших надежду. Тургон был среди них. Похоронив жену, он сделался безучастным ко всему, и даже нам с Фингоном не удавалось пробить ту стену, которой второй мой сын отгородился от мира. Лишь с одним существом разговаривал теперь Тургон — с маленькой Идриль, которую нес на руках. Рассказывал ей истории. Длинные, красивые сказки, в которых были приключения и любовь, дружба и творчество, но никогда не было холода.

Так мы шли, и даже я привык к ледяным холмикам могил. Если мы их долго не видели, я понимал, что круг получился больше обычного.

Но теперь могил не было уже очень давно. Старых могил. И несколько новых, которые пришлось сложить, тоже остались позади.

— Отец... — Фингон, склонившийся над прорубленной во льду лункой, выпрямился и подошел ко мне. — Посмотри. Эта рыба...

Руки его дрожали.

Я взял у него небольшую рыбку. Красная спинка, иссиня-серые плавники. Таких мы не видели с тех пор, как углубились в ледяную пустыню.

— Берег... — голос Фингона сорвался. — Берег близко.

— Еще! — я почти побежал к лунке.

Поскользнулся, но удержался на ногах.

— Еще, Фингон! Надо поймать еще! Убедиться, что это не случайность. Нет, дай я сам!

Вокруг нас собирались нолдор. Рыбешку передавали из рук в руки, потухшие взгляды прояснялись, лица светлели. Я бросил спутникам вторую такую же. И третью.

Я выпрямился, но заговорить смог не сразу. Ждал, пока перестанет колотиться сердце. Ждал, пока немного успокоятся нолдор.