Рим 2. Легионы просят огня

И оба они — варвары.

— Говорят, Арминий просил Сегеста отдать за него дочь, — произносит Нумоний негромко. — Но Сегест почему-то — не знаю, почему — отказал. С тех пор между ними — ад и Преисподняя. Впрочем… — легат Восемнадцатого смотрит на меня пристально. — Но ты, должно быть, и сам это прекрасно знаешь, Гай?

— Нет.

* * *

Обвинительная речь Сегеста полна грубостей, оговорок и искалеченных падежей. Ошибки вызывают смех зрителей, грубость — возмущение, латинская грамматика стонет в углу, издыхая. Сегест упорно говорит, не обращая внимания на шум.

Вару несколько раз приходится призывать к порядку, смутьянов преторианцы выводят из палатки.

Наконец, Сегест ставит точку. Арминий кивает. И вдруг начинает аплодировать. Тишина, в которой отчетливо звучат раздельные четкие хлопки…

Лицо Сегеста искажается.

Короткий смешок в толпе. И вдруг зрители начинают аплодировать. Через мгновение это уже овация…

На Сегеста страшно смотреть.

Зрители аплодируют не царю хавков, а его позору.

Впрочем, симпатии толпы сейчас далеко не главное…

Чтобы ни думали зрители, все решает один человек. И этот человек — Квинтилий Вар.

* * *

— Арминий, сын Сегимера!

Он встает и выпрямляет спину. Его осанке и благородству облика может позавидовать Гай Юлий Цезарь.

— Вы позволите мне говорить в свою защиту, пропретор?

Вар задумчиво касается губ кончиками пальцев. Он сидит в кресле и слушает.

— Конечно, конечно.

— Спасибо, пропретор. — Арминий выходит в центр палатки. Гул ветра торжественно вторит каждому его шагу.

Арминий оглядывает атриум. Сегест, белый от ярости, сидит на скамье обвинителя. Дерево скрипит, словно с трудом выдерживает тяжесть его гнева.

— Римляне! Воины! Посмотрите на этого человека, — говорит Арминий на чистейшей, чеканной латыни. Взгляды обращаются на Сегеста. — Кого вы видите? Варвара? А ведь перед вами — римский гражданин, всадник, имеющий право носить золотое кольцо. Доносчика? А ведь перед вами — искатель правды, ревнитель законов! Может быть, вы видите перед собой вздорного, капризного отца-тирана? Что вы! Ваши глаза вас обманывают! Перед вами — отец нежный и заботливый…

Арминий говорит, люди слушают.

— …Только этот человек прав, а вы, я, наши глаза, наши уши, наш разум, наше чувство справедливости — все мы ошибаемся. Не так ли, Сегест?

Я качаю головой. Блестяще. Не споря ни с единым словом Сегеста, брат обратил все аргументы царя хавков в пыль.

Под бурные — и настоящие! — аплодисменты Арминий благодарит слушателей и садится. Взгляды обращаются на пропретора. Теперь он должен вынести приговор.

Молчание длится.

Зрители ждут, участники ждут. Где-то за стеной палатки продолжает хлопать на ветру знамя когорты. Я представляю: алое пятно бьется на фоне предгрозового неба…

— Я прошу дать мне время на размышление, — говорит Вар слабым голосом. Лоб блестит от испарины. Пропретор без сил опускается в кресло.— В уединении, прошу меня извинить… Позже я объявлю свое решение.

* * *

Нужно ждать, напоминаю я себе. Просто ждать. Квинтилий Вар, пропретор провинции Великая Германия, размышляет.

Скоро он вынесет свое решение.

А мне нужно отвлечься.

Я возвращаюсь в свою палатку и говорю бенефициарию:

— Позовите ко мне легионера Виктора из первого манипула второй когорты.

Тот салютует и выбегает прочь. Хлопает клапан.

Через некоторое время появляется Виктор. Огромный легионер ухмыляется, салютует.

Я киваю.

— Ты-то мне и нужен.

— Легат, намечается что-то интересное? — Виктор оживлен и весел. — Обещаю, я не подведу…

— Подожди немного.

Я заканчиваю писать, откладываю перо. Поднимаю голову:

— Виктор, я все не могу понять. Может, ты мне поможешь? Что ты делал в тот вечер в Ализоне? У тебя была увольнительная?

Рослый легионер молчит. Лицо странное. На жаргоне гладиаторов это называется «сбить с позиции».

— Легат, я…

Понятно. Что ж, это многое объясняет.

— Ты был в самоволке, верно, Виктор? Можешь не отвечать, просто кивни.

Легионер обреченно кивает. Я смотрю на него:

— И что мне с тобой делать, Виктор?

— Легат… я… — он вспоминает, как должен поступать в этом случае солдат. Легионер вытягивает по струнке, лицо каменное. — Виноват! Готов понести наказание, легат!!

От раскатов мощного голоса звенит в ушах. Я морщусь.

— Тише, Виктор. С одной стороны, ты действительно заслуживаешь сурового наказания… но с другой: ты очень вовремя выручил меня в трудной ситуации. Так что теперь я, как твой командир и как человек, тобой спасенный, нахожусь в некотором затруднении. Понимаешь, Виктор? Как твой легат, я не могу спускать нарушение дисциплины, но также я должен вознаграждать мужество и храбрость. Ты достоин венка за спасение товарища в бою. И наказания розгами — за неподчинение приказу. Как нам быть?

Я некоторое время молчу. Изучаю перо на просвет. Стеклянная палочка критской работы, с витыми бороздками для стекания чернил. Отличная вещица…

Жду, пока Виктор представит себе возможные исходы.

Легионер выпячивает грудь.

— Как прикажете, легат! — орет он.

— Ну-ну, тише. Я рад, что ты согласен. Подожди минутку.

Я заканчиваю писать. Сворачиваю одну бумагу в трубочку, затем другую, передаю рабу. Эйты запечатывает каждую восковой печатью.

— Вот тебе две записки. Одну отнесешь к легионному палачу, другую — в канцелярию. Можешь сделать это в любом порядке, разрешаю.

— Легат, — начинает Виктор и замолкает. О чем тут говорить? Эйты вручает ему свитки. Огромный легионер растерянно держит их в руках, словно не зная, что с этим делать. — Разрешите выполнять?

Я говорю:

— В одной записке — награда, в другой — наказание. Смотри, не перепутай, арматура. Можешь идти.

Подмигиваю легионеру.

Лицо Виктора — на него стоит посмотреть в этот момент.

* * *

Отвращение к жизни — это болезнь коренных римлян.

Суровые, жестокие, безжалостные римляне. Так о нас говорят во всех завоеванных землях.

Строгость или жесткость — что для настоящего римлянина одно и то же — у нас в почете.

Мы ценим это выше красоты. Выше доброты или какой-то там нежности…

Мужчина должен быть строг.

Означает ли это, что мужчина должен быть еще и жесток? Я задумываюсь на мгновение…

Я не уверен, что вы хотите услышать ответ на этот вопрос...

Означает.

* * *

Преторианцы приводят Арминия. Почетная охрана. Я киваю декуриону, он салютует и уводит своих великанов из палатки.

— Царь, — говорю я, глядя на брата.

— Легат, — говорит Арминий.

Мы сидим напротив друг друга. В чашах — вино. Хорошее, настоящее фалернское — не та бурда, что мы пили по его милости в прошлый раз. Но, похоже, даже сейчас брат не способен это оценить.

Теперь он варвар, для которого привычней пиво.

— Я дам тебе один совет, брат, — говорит Луций-Арминий. — Поздновато, конечно, но…

«Если Вар примет жесткое решение, нам больше не придется вот так поговорить». Вот что брат хочет сказать.

— Я слушаю.

— Гай, у меня не так много времени…

— Тогда не трать его понапрасну.

Кажется, брат никогда не поймет, что я давно вырос. Что мне уже не двенадцать лет.

— Настоящее предназначение легата в бою... — начинает Луций. Я перебиваю:

— Управлять боем? Командовать? — меня всегда в детстве бесил его поучительный тон. — Я знаю.

Ироничный взгляд. Задранная бровь. Луций смотрит на меня так, как обычно старшие умные братья смотрят на младших…

Как на редкостных, коллекционных идиотов.

— Откуда ты этого набрался? Катулла перечитал? — говорит Луций насмешливо. -Забудь. Полная чушь, Гай. Полная. Мой дорогой брат — я все-таки был легатом когда-то. Чтобы управлять легионом и командовать людьми, у тебя есть профессионалы. Эггин, твой верный Тит Волтумий и остальные центурионы. На них и опирайся. У этих проверенных центурионов под началом солдаты, которые прошли больше сражений, чем ты можешь себе представить. Все, что нужно, они сделают сами, а твоя задача — как можно меньше им мешать. Они умеют все, Гай.

Это правда. Впрочем, это не ответ.

— Тогда зачем нужен я?

— Зачем нужен легат? — Луций хмыкает. — Отличный вопрос.

— Чтобы...

— Чтобы ждать, Гай.

Я поднимаю брови.

— Да, Гай, да. Это самое трудное. Чтобы стоять под легионным орлом до самого конца. Это важно. Легиону не нужен еще один командир, легионерам наплевать на твои великолепные команды. Единственное, что легиону действительно необходимо — это знамя. Все остальное они сделают сами. А легат должен в это время стоять под легионным орлом и улыбаться. До самого конца — каким бы он ни был. Когда битва заканчивается, легат принимает поздравления или умирает от рук противника.

— С той же самой улыбкой на губах?

Арминий хмыкает.

— Именно.

— Тогда легат должен быть настоящим тупицей.

Некоторое время брат рассматривает меня так, словно видит впервые.

— Надо же, — говорит он. — Иногда, братец, я забываю, что ты умнее, чем выглядишь…

Я молчу.

— …это означает, что экзамен на звание легата ты бы провалил.

Я начинаю хохотать.

Смешно.

— И все твои люди умерли, — говорит Луций.

Я обрываю смех. Молча смотрю на брата. Потом говорю:

— То, что сказал Сегест, правда?

Луций медлит.

— Что именно?

— Ты — предатель?

Луций смеется.

— А я думал, ты спросишь о другом…

Я сжимаю зубы.

«Будь честен, Гай. Хотя бы перед самим собой».

— О чем же?

— О Туснельде.

* * *

КВИНТУ~ДМ~ЦЕЛЕСТУ~ОТ~ГАЯ~ДМ~ЦЕЛЕСТА

ПРИВЕТСТВУЮ~КВИНТ~

КОГДА~ТЫ~ПОЛУЧИШЬ~ЭТО~ПИСЬМО~Я~БУДУ~УЖЕ~ДАЛЕКО

ЛЕГИОНЫ~ОТПРАВЛЯЮТСЯ~В~ПОХОД~НА~ГЕРМАНЦЕВ~И~Я~НЕ~ЗНАЮ~ЧЕМ~ЭТО~ЗАКОНЧИТСЯ

Я~НАДЕЮСЬ~ВСЕ~БУДЕТ~ХОРОШО

МЫ~ЛЮДИ~ЭТО~В~НАШЕЙ~ПРИРОДЕ~СТРЕМИТЬСЯ~К~БОЛЬШЕМУ~И~НАДЕЯТЬСЯ~ НА ЛУЧШЕЕ~

ИНОГДА~ТАК~И~ПРОИСХОДИТ

И~ЭТО~САМЫЙ~БОЛЬШОЙ~ЖИЗНЕННЫЙ~ПАРАДОКС

* * *

Время тянется, а Вар все думает. Скоро за полдень. Через некоторое время приходит приказ собирать лагеря.

Мы с Луцием переглядываемся. Кажется, все решено.

…— Арминий, царь херусков! Римский всадник, префект первой когорты ауксилариев. Встаньте! Сегест, царь хавков! Римский всадник, бывший префект шестой когорты ауксилариев! Встаньте!

Они стоят перед Квинтилием Варом, пропретором Великой Германии.

Два варвара.

Старый и молодой. Хавк и херуск. Префект и бывший префект. Всадник и всадник.

Оказывается, у меня взмокли ладони.

Ожидание.

— Я принял решение. Сегест и Арминий, приблизьтесь. Вы оба — верные граждане и друзья Рима. Но между вами — разлад и ненависть. Это меня безмерно огорчает. Боюсь, уважаемый Сегест, я должен отклонить твой иск. Я пришел к выводу, что твои обвинения связаны не с фактами, а с личной ненавистью к царю херусков. Впредь решение личных споров… прошу оставить на время после окончания нашего похода.

Он говорит и говорит, но я уже не слушаю. Невиновен! Оправдан!

Хорошо.

Облегчение такое, словно это меня, а не Арминия, обвиняли в измене. И именно я стоял перед судьей в ожидании приговора…

«Ты слишком импульсивный, Гай».

Сегест молчит, лицо то бледнеет, то краснеет. Желваки вокруг рта — словно бугры.

— Понятно, — говорит он глухо. — Вы правы, пропретор. Но вы совершаете ошибку.

— Идите, — Вар устало вздыхает. — Легаты, прошу на пару слов…

— В любом случае, — говорит пропретор, когда германцы уходят. — Даже если Сегест в чем-то прав… В чем я сомневаюсь, конечно! Но даже если каким-то чудом он прав… Пока у нас есть заложницы, восстания германцев не будет.

— Вы уверены, пропретор? — говорю я. Теперь, когда для Луция все закончилось, во мне снова проснулись подозрения.

Сегест — далеко не самый приятный человек, но вдруг он не врал? Хотя бы отчасти?

Пропретор поднимает взгляд. У него мутные глаза. Белки — покрасневшие, измученные. Кожа лица желто-восковая, с нездоровым блеском.

Запах шиповника настолько силен, что меня начинает мутить.

— Я уверен, — говорит Вар. — Конечно, я уверен, дорогой Деметрий Целест.

Где-то вдалеке вопит птица. Следом — жалобный крик, тонкий, надрывный, полный ужаса.

Скорее всего, это филин задавил зайца.

Пропретор вздрагивает.

Глава 11. Заложницы

Оптион третьей когорты Девятнадцатого Счастливого легиона Фанний выпрямился, шею холодило утренним ветерком. Зябко со сна. Он втянул голову в плечи, обхватил себя руками, чтобы не трястись. Не помогало. Дрожь била такая, что зуб на зуб не попадал.

Невдалеке часовой окликнул кого-то, ему ответили.Тессера, пароль. Обычное дело. Все-таки зря я задремал, подумал Фанний. Теперь вряд ли согреешься. С недосыпа самый лютый холод… А мне еще караулы проверять.

В полумрак, в туман, скрадывающий расстояния и звуки, уходила и растворялась без следа вереница обозных повозок. Она тянется отсюда на милю, не меньше. Обоз трех легионов готовится к выходу вслед за воинами.

А здесь — особый груз, нуждающийся в особой охране.

Фанний протянул руку, провел по ткани плаща. Посмотрел на ладонь. Мокрая. Ночной туман, что ж ты хочешь. Ветер донес до оптиона запах торфяного болота, влажный переквак лягушек... Будь проклята Германия, подумал Фанний. Я-то что здесь забыл?

Рядом рассмеялись. Тихими женскими голосами, словно рассыпались в траве мелкие колокольчики.

Фанний мгновенно проснулся. Вскинулся, как охотничий пес на добычу. В полутьме за повозкой возникла темная фигура, двинулась к оптиону.

— Эй, солдат, — сказали негромко, женским голосом. — Подойди, солдат.

Фанний сглотнул.

Проклятые варварки! Гемки. Заложницы. Все высокого рода, дочери и племянницы царей германцев. И все — высокие, красивые. Трахнуть их порой хотелось так, что зубы сводило.

Чтобы не смотрели на солдата, как на коровье дерьмо.

Оптион решился, шагнул вперед… Остановился. За это могут и кастрировать. Не про тебя, оптион, этот кусок. Не про тебя.

— Боишься, солдат?

Голос волновал, словно водили по затылку мягкой женской ладонью.

Девушка шагнула на свет, и оптион, наконец, ее разглядел. Высокая германка с суровым, полумужским лицом, изуродованным множеством шрамов. С длинными светлыми волосами, заплетенными в две косы. Куртка-безрукавка, штаны… На бедрах — пояс с ножом. Что?!

Это не заложница! Это… Оптион потянулся к мечу, но не успел. Германка оказалась совсем близко.

Хррр. Аа!

Оптион замер. В следующее мгновение горячее и соленое наполнило рот, хлынуло на грудь. Фанний закашлялся. Что за… ерунда… к воронам! Сделал шаг, чтобы ударить мечом…

Мокрые от крови пальцы заскользили по рукояти гладия.