6. Вольная Русь (Азовская альтернатива-6)

Хотя по другим районам города не стреляли, паника там поднялась нешуточная. Одно дело слышать про такое — слухи о сожжении Стамбула казаками ходили, причём, самые разные, в том числе дичайшие и явно недостоверные. И совсем другое, оказаться свидетелем такого события или, не дай Бог, попасть под обстрел. Пусть по разрушительности действия казацким ракетам было очень далеко до снарядов "Катюш", по внешней — зрительной и звуковой — эффектности они с этим оружием будущего почти сравнялись. Стены и башни, обращённые на реку, заполнились встревоженными или, если честно, смертельно испуганными людьми. Летающие с таким огнём и воем снаряды единодушно опознали как оружие из преисподней, некоторые запах серы более чем за версту умудрились унюхать — оружие дьявольское, значит пахнуть должно соответственно. Не то что простые бюргеры — доблестные шведские воины, побывавшие во множестве сражений, струхнули — всё неведомое страшит, а уж если это сюрприз с такими свойствами... в договоре о найме про войну с преисподней пунктов не имелось. После этого налёта не только Гданьск перестал казаться надёжным перевалочным пунктом, победоносно двигавшиеся на юг шведские армии потеряли немалую часть уверенности в собственной победе.

С укреплений собственно обстреливаемого острова во врагов сделали всего лишь несколько выстрелов из ружей. Нападения не ожидалось — крепость считалась тыловой — запасы пороха содержались в пороховых погребах, поэтому пушки зарядили с существенным опозданием, когда стрелять стало не в кого. На самом острове несколько часов не делалось даже попыток тушить пожары, предотвращать загорание соседних помещений, отчего урон оказался весьма болезненным. Пропало около половины хранившегося на тот момент там зерна. Будь зерно более горючим, потери были бы ещё тяжелее, но часть его сохранилась даже в сгоревших складах.

Не заметить обстрел и его последствия не смог бы и слепоглухонемой — взрыв мучного склада добротно тряхнул не только Хлебный остров, но и отозвался толчком по окрестностям. Гул разгоревшихся пожаров усиливался, свет от них выставлял на обозрение стреляющих. Понимая, что трудно ожидать после случившегося от шведских солдат и местного населения христианских добродетелей, таких как терпение и прощение, сечевики рвали жилы, стараясь быстрее выпалить по цели все припасённые для этого боеприпасы. Не подорвавшись, и не сгорев сами. Скользя по облитой самими же водой палубе — стартующие ракеты её всё равно, то и дело поджигали, приходилось одновременно со стрельбой тушить поверхность, по которой передвигались. Почти все получили ожоги, кое кто, растяжения мышц и сухожилий — умели казаки не жалеть себя в бою.

Из-за спешки пришлось пожертвовать точностью стрельбы. Часть ракет перелетала остров и падала в воду, многие из них безвредно сгорали на каменных стенах складов и на мостовых, но и тех, что выполнили задачу — поджог — хватало. Ещё до недавнего времени — до отделения Малой Руси — главный мировой центр зернохранения и зерноторговли, продолжавший играть важную роль в снабжении продовольствием Европы до этого налёта, Собещанский остров запылал. Уже к середине действа обстреливающие могли не только видеть и слышать пожары, но и унюхать их — запах гари разносился ветром с пеплом на многие вёрсты.

Для участников обстрела действо смахивало на срочный перенос тяжестей по натянутому над пропастью канату. Очень тяжёлая физически работа — при необходимости поддерживать её в быстром темпе движения — в сочетании с высочайшим риском сгореть заживо. Несчастные случаи даже на испытаниях случались, а уж при стрельбе в темноте, со спешкой, с не очень подходящих для такого дела судов... Храбрость храбростью, а нервы и у самых отмороженных сечевиков имелись, сбросить напряжение близкое к предельному хотелось даже им. Насколько оно было не шуточным, говорило уже то, что казаки, поставленные оглядывать окрестности — по одному на каждом насаде — отвлеклись на тушение пожаров. Ради справедливости нельзя не отметить, огонь разгорался слишком близко к ним, а никакого шевеления на волнах Вислы не наблюдалось.

Вопреки, казалось, здравому смыслу, Сирко всё продолжал и продолжал подгонять подчинённых. Сохраняя внешне весёлую невозмутимость — нельзя атаману тревогу показывать — он всячески торопил подчинённых.

— Веселишь браты тягайте ци ракеты! Вообразить, що це дивки-красуни.

— Що, и на палуби их можно розкладуваты? — ехидно поинтересовался кто-то из только что загрузивших очередной снаряд в направляющую для пуска.

— Як що зовсым не втерпець (совсем невтерпёж) — розкладуй. Там знызу дирка е.

— Так вона ж вузька дуже, туды и палець не засунешь! — пожаловался здоровенный Небыйморда, кряхтя тащивший нелёгкую ракету в одиночку, обняв как милую.

— Так я сказав, що дивки це, незаймани (нетронутые). Тому и вход там вузький. Зате яки лялечки — вогонь, а не дивки!

— Огненные-то, может и огненные, фу... да ведь железные! Это какой уд надобно иметь, чтоб такую девку бабой сделать? — вытер со лба пот, отдышался, а заодно прокомментировал животрепещущий вопрос Фёдор Лихочёртов.

— Если девки боишься, так и не лезь на неё! — ухмыльнулся наказной атаман. — И не стой Хведько на проходе, не мешай другим! — уже гаркнул он, после чего громко обратился ко всем присутствующим.

— Быстришь бигайте хлопци! Я вже по ридний чайци заскучав!

Хлопцы и бегали, выкладываясь по полной программе. Знали, что такой человек — атаман и характерник — понапрасну торопить не будет.

Выполнив работу, сечевики с одного из насадов подпалили его на прощание, с огромным облегчением в душе соскочили в подошедшую к борту в темноте чайку, привычно налегли на вёсла, надеясь в темноте уйти вверх по Висле от воздаяния за свой тяжкий труд. На другом насаде дострелять все ракеты просто не удалось. Стоило вымотанному казаку произнести: — Ну, остання, нарешти (последняя, наконец), — как она выскользнула из усталых рук и упала на раскалённую палубу рядом с пусковой установкой. Вспыхнуть не вспыхнула, но вязкая масса из треснувшей — сделанной умышленно хрупкой — боеголовки потекла и немедленно занялась.

— Хлопци, тикайте! — крикнул опростоволосившийся и рванул к борту, к которому пристала чайка.

Медленно соображающих в команде не нашлось. Через несколько секунд на насаде людей не было, все попрыгали в свой кораблик и гребли изо всех сил. В направляющих пусковых установок осталось две незапущенные ракеты, да и в загоревшейся вот-вот мог рвануть пороховой разгонный блок.

Уже отойдя от насадов, и выйдя в основное русло Вислы, сечевики обнаружили очень неприятный сюрприз. С моря в реку ворвались три шведских галеры и на полном ходу, подгоняемые не только работающими в полную силу под плетьми гребцами, но и ветром, задувавшим в их латинские паруса. Вероятно самые быстрые при передвижении на вёслах против ветра, казачьи чайки никак не могли соревноваться с имеющими и мощное парусное вооружение галерами по скорости плавания по ветру. А ветер дул по-прежнему северо-западный, не идеально, но попутный. Блистательный рейд грозил завершиться крайне неприятно и, скорее всего, очень болезненно для всех участников обстрела Гданьска.

* — Сучий сын по-тюркски. Для человека, выросшего в исламской среде оскорбление жесточайшее. Словесный ответ — признак той самой железной дисциплины.

* * *

Вопреки данным разведки, скорее всего — просто устаревшим, военные шведские корабли в бухте Гданьска на момент налёта имелись. За несколько часов до зерновозов к городу прибыла флотилия из Стокгольма. В связи с тяжёлыми потерями в армии Торстенссона, её решено было пополнить шведскими новобранцами, а то уж слишком германской по составу она стала. Практика же показывала, что самыми надёжными и стойкими солдатами были именно шведы. Да и стоило разгрузить деревни метрополии от энергичных людей. Бунты там полыхали, не прекращаясь — в связи с тяжёлыми налогами, доводившими свободолюбивых скандинавов до крайности. Выкупленные на голландские кредиты, голландские же суда привезли чуть более пяти с небольшим тысяч жаждавших славы и денег рослых, белобрысых, крестьянских парней. Сопровождали же транспорты корабли воссоздаваемого военного шведского флота, недавно практически уничтоженного датчанами. Возглавлял экспедицию главный военно-морской начальник, адмирал, барон Карл Карлссон Гюллениельм.

Карл, прибыв в Гданьск, организовал выгрузку пехотинцев на берег, где их приняли под свою опеку офицеры из армии Торстенссона, распустил экипажи — по половине — на берег, отдохнуть после перехода через море. Гребцы-каторжане, естественно, остались на банках — никто расковывать их не собирался. Впрочем, не хватало на галерах и гребцов. Зимой, пока галеры стояли на приколе, каторжан использовали в шахтах, для добычи руды и не все они это суровое время года пережили. Адмирал собирался пополнить их число, заменить некоторых из доживших до весны, но сильно похудевших и постоянно кашлявших. Благо во время войны сделать это легко — к вёслам приковывали пленных поляков и литовцев, а теперь к ним должны были присоединится ещё и казаки.

Выпив рому — удивительное дело, в холодную погоду выпитый холодный ром греет тело и душу — и, поужинав, барон раскрыл свои стихотворные мемуары, чтоб окончательно их доработать для издания. Включил керосиновую лампу на половину мощности — новых поставок земляного масла для неё в ближайшее время не предвиделось, а старые запасы таяли, будто снег на весеннем солнце.

"Действительно, будь это вино, подумал бы, что кто-то тайком отпивает! Хотя и трудно представить существо, способное ЭТО употреблять внутрь. Ведь пользуюсь-то лампой редко и с бережением этой вонючей гадости, а она убывает. Надо будет узнать, не захватили ли в Минске казацких запасов? Глаза уже совсем не те, что были в молодости, при свечах, наверное, писать не смогу".

Раскрыл серебряную, казацкой же работы, чернильницу-невыливайку, снял колпачок с их же ручки с золотым пером и погрузился в мир собственных воспоминаний.

Работа спорилась, поэт окунулся в неё с головой, когда вдруг в ночной тиши, нарушаемой только свистом ветра, доносившейся даже до рейда перекличкой петухов, да скрипом пера по бумаге раздался неприродный, жуткий в своей неестественности вой-визг-грохот-свист — даже сердце заныло, и в дыхании сбой произошёл. Одновременно за окном замелькали яркие блики, на кораблях эскадры послышались удивлённые, встревоженные крики стоявших на вахте. Пришлось ему бросать ручку и бумагу. Пришлось срочно накидывать тёплый халат, гасить лампу и подниматься на мостик.

Ёжась от не очень сильного, но влажного и холодного ветерка и сразу же пожалев о не надетой шляпе, Карл всмотрелся в происходящее. Некие... непонятно что — точно, что не божьи создания — прилетали откуда-то с юга, несясь по воздуху с огромными огненными хвостами, издавая при этом те самые, не характеризуемые одним словом звуки, с грохотом, негромким, впрочем, обрушивались на Хлебный остров. Первым делом на ум пришли происки нечистой силы, связи с которой некоторые из вражеских вожаков не скрывали — даже бравировали ею. Только затем вспомнились донесения о самолетающих, а не выстреливаемых из пушки снарядах, которыми казаки сожгли столицу Оттоманской империи, а заключившие с ними нечестивый союз католики, недавно уничтожили мавританские корабли и города. Прежде находившейся в коалиции со Швецией, предводитель казаков Хмельницкий, предоставлять это оружие отказался наотрез. Ни за какие деньги.

"А почему, собственно, или созданья нечисти, или поджигательные снаряды? Думается, и то и другое! Вы, предавшиеся тьме, продав души дьяволу, получили от него подарки, неведомые даже цивилизованным народам? Так мы их у вас заберём, не губя при этом свои души. А ваше гнездо порока и разврата уничтожим. Потому как представить даже невозможно, чтобы все эти изобретения сделали степные разбойники. Ясно дело — выпросили у слуг Сатаны! Скорее всего, что слуг, Сам Князь Тьмы к дикарям вряд ли снизойдёт. А уж этому самозваному гетману, вообразившему себя диктатором в римском стиле..."

Пока адмирал предавался мечтам о казнях, которые шведская корона обрушит на непокорных, слишком много о себе возомнивших схизматиках, выявилось, что огненные птицы принесли на Хлебный остров не просто разрушения, а пожары. Много пожаров — как и ожидал Карл, вспомнивший подобные обстрелы на юге.

Гюллениельм, сталкиваться с врагом, кидающим на город такие снаряды, совсем не рвался. Не из-за трусости, почти семидесятилетний воин не раз и не два показывал личную храбрость на поле боя. Из опасения погубить и без того невеликий пока шведский флот. Был у опытнейшего полководца и флотоводца повод не делать это — темнота. Только скоро те самые многочисленные пожары, вспыхнувшие на Хлебном острове, такую отмазку ликвидировали, достаточно ярко осветив окрестности. Пришлось сниматься с якоря и следовать к месту происшествия. Не надо было быть великим умником, чтобы догадаться, кого сделают козлом отпущения в Стокгольме, если враги, спалившие одну из жемчужин шведской короны с воды, уйдут безнаказанно.

* * *

Казаки обнаружили шведские галеры раньше, чем с них увидели чайки, что было вполне естественно. Скандинавы шли на относительно крупных (по сравнению с чайками) кораблях, с фонарями на корме, видимыми и с носа, сечевики выскочили на Вислу из бокового канала и поначалу плохо различались на фоне берега. Освещённость на основном русле существенно уступала району возле пылавшего Хлебного острова. Наказной атаман крикнул, чтоб рулевые повернули кораблики на юг, следуя вдоль берега.

Сирко стал перед выбором: попытаться уйти на юг вдоль правого, восточного берега, рассчитывая, что вражеский адмирал не заметит чайки и не рискнёт далеко продвигаться во тьме в незнакомом месте, или рвануть к противоположенному берегу под носом у шведов и, высадившись там, оторваться от преследования пешими. Второй вариант предусматривался при планировании операции, верстах в трёх южнее, как раз у левого, западного берега его поджидали основные силы — все оставшиеся на Висле, не ушедшие с трофейным хлебом домой, чайки. Третий поворот событий — схватка двух чаек с тремя галерами, точнее — адмиральским галеасом и двумя галерами — оставался на случай, когда придётся подороже продавать свои жизни. Шансы на победу имелись, в данном случае, только у скандинавов. Оба варианта имели свои плюсы и минусы, стоило подумать перед выбором. Однако за атамана решил какой-то шведский (польский? немецкий?) стрелок, пальнувший в чайки. Пуля пролетела далеко от судёнышек, но выстрел обозначил их присутствие для врагов.

Иван, чуя грядущие неприятности, отдал команду на пересечение Вислы. Хлопцы быстро набрали максимальный темп гребли, река не море, ночь не день, Бог не выдаст — свинья не съест. Шедший первым галеас пальнул из своих морских орудий, закономерно промазав — не умели тогда в мире стрелять ночью, разве что топчи оджака имели бы возможность попасть на таком расстоянии, но никак не шведы. Ядра булькнули на дно далеко от цели, никого на чайках даже не обрызгав. Шедшей следом за флагманом, галере не удалось попасть снарядами в зону видимости обстреливаемых — куда она бахнула, так и осталось большим секретом для всех. На перезарядку крупнокалиберных морских пушек, даже днём, тратили в середине семнадцатого века не менее десяти-пятнадцати минут, появился шанс уйти без потерь.